Выбиваясь из сил, полуживые, они встретились глазами. Теперь, когда он уже высунулся из воды, кровь струилась из его рук, плеч и лица, но он улыбнулся ей, и она ответила ему улыбкой. Лицо ее было искажено от боли, которую причиняли ей раны. Он кивнул головой назад.
– Худшее уже пройдено! – попытался он ей прокричать. – Как только передохну немного, тотчас же обогну этот утес и присоединюсь к тебе. А потом минуты через две или даже меньше я доставлю тебя уже в спокойное течение в конце прохода.
Она услышала его и кивнула ему в ответ головой. Ему хотелось дать ей побольше уверенности. Ее положение наполняло его ужасом, который он силился от нее скрыть. Ремень был толщиной всего только в половину его мизинца, и это была не такая уж прочная связь, чтобы выдержать тяжесть их обоих. Он натягивался все сильнее и сильнее, и уже готов был лопнуть. И если это произойдет, то…
Он благодарил судьбу за то, что в его ранце все-таки оказался хоть такой ремень. Дюйм за дюймом он стал вскарабкиваться на утес. Прибой пригонял к нему волосы Маретты, так что на фут или на два она была ближе к нему, чем если бы он потянулся к ее рукам. И он стал прилагать усилия к тому, чтобы схватить ее именно за волосы, в то же время стараясь притягивать ее к себе и за ремень. С самого начала это была сверхчеловеческая работа. Утес был скользкий, точно его измазали маслом. Два раза он измерял глазами расстояние впереди себя, предполагая, что, быть может, было бы лучше, если бы он бросился в воду и потащил за собой Маретту на ремне, как на буксире. Но то, что представилось его глазам, убедило его, что это было бы для них обоих смертельно. Он должен держать Маретту в руках. Если он выпустит ее хоть на несколько секунд, то все равно ее тело разобьется о те камни, которые еще торчат из воды впереди.
И вдруг ремень, обвязанный вокруг его кулака, лопнул. Из-за того, что теперь уже не было сдерживавшей силы, Кента тотчас же отбросило течением в сторону. Как только ремень лопнул, раздался отчаянный крик Маретты. Все это случилось в один момент, пожалуй, еще в меньшее количество времени, чем то, которое понадобилось ему, чтобы понять все значение свершившегося факта: ее пальцы соскользнули с утеса, и тело отскочило в сторону. Утес разрезал пополам ремень, и ее подхватило течением и унесло. С криком, как может кричать только сумасшедший, он бросился в воду и поплыл вслед за нею. Вода поглотила его. Он вывернулся из пучины и выплыл на поверхность. В двадцати футах перед собою, а затем в тридцати он увидел, как мелькнула белая рука Маретты, потом голова, а затем она скрылась под пеной.
В эту пену он бросился вслед за нею. Он вынырнул из нее, и, ослепленный, стал неистово искать ощупью, кричать во все горло. Его пальцы вдруг схватились за конец ремня, который был привязан к его руке, и он дико потянул за него, думая, что нашел ее. Все чаще стали вылезать из воды утесы и угрожать ему на пути смертью. Они казались живыми существами, дьяволами, которые сулили только гибель и мучения. Они старались избить и доконать его до конца. Их смех был похож на рев Ниагары. И он уже больше не звал Маретту. В голове у него помутилось; он был весь избит, точно его колотили дубинами, точно из его тела хотели сделать одну сплошную, бесформенную массу. Целые груды белой пены, похожей на взбитые сливки на гигантском торте, вдруг потускнели в его глазах и превратились в черные.
Кент не мог вспомнить впоследствии, когда именно кончилась для него борьба. Наступал вечер. Весь мир стал терять в его глазах свои очертания, и на некоторое время Кент впал в беспамятство.
Час спустя жизненные силы вернулись к Кенту и возвратили его к бытию. Он открыл глаза. Воспоминание о том ужасе, который он пережил, не сразу пришло к нему. Первое его чувство было таково, точно он пробудился от сна, в котором ему являлись кошмары.
Затем он увидел перед собой черную стену скалы; услышал громкий рев течения; глаза его ощутили свет от отражавшихся лучей заходившего солнца. Он сделал усилие над собой и встал на колени. И вдруг точно железный обруч сжал его мозг, все чувства в нем пришли в смятение; он вскочил на ноги и изо всех сил позвал Маретту. Рыдания подступили ему к горлу.
Маретты не было. Она погибла. Она умерла.
Тотчас же, как только рассудок вернулся к нему, он стал оглядываться по сторонам. В четверти мили от него, выше, он видел белую пену, скопившуюся между двумя вертикальными стенами, ставшими еще чернее от наступавшего вечера. Совершенно ясно он слышал издали рев потока, угрожавший смертью. Но совсем близко от себя он увидел спокойную поверхность воды, в которую постепенно спускался плоский гранитный берег, на который и выбросило его течением. Прямо перед ним возвышалась стеной скала. Позади него стояла такая же другая. Кроме того места, на котором он стоял, никакого другого прохода не было.
И Маретты около него не оказалось. Но если остался в живых он, то должна быть жива и она! Она должна быть где-нибудь поблизости или на самом берегу, или же в скалах. Должна, должна!..
Стоны, вырывавшиеся у него из груди, сменились криками. Он громко стал выкрикивать ее имя. Он кричал ей, звал ее и прислушивался. В ста ярдах далее находился выход из ущелья. Он вышел через него в разорванной одежде, с окровавленным телом, совершенно неузнаваемый, почти сумасшедший и все громче и громче стал звать ее по имени. Наконец солнце блеснуло ему в последний раз. Теперь уже он не был сжат теснинами берегов, и оно осветило перед ним весь зеленый мир, насколько мог окинуть его глаз. Перед ним широко разливалась река, и далее она была уже совершенно спокойна и светилась, как зеркало.
Теперь уже не просто страх овладевал им. Это был ужас, перед которым бледнело все, пережитое Кентом ранее. Годы слетели с его плеч, и он рыдал, рыдал, как ребенок, убитый самым глубоким своим детским горем, и угрюмо бродил взад и вперед по берегу. Он то громко звал Маретту, то шептал ее имя.
Затем он вовсе перестал звать ее, так как теперь уже был убежден, что ее нет в живых. Он потерял ее навсегда. Но тем не менее он не переставал ее разыскивать. Солнце погасло. Наступили сумерки, затем ночь. Даже в темноте он все продолжал искать ее за целую милю ниже Порогов Смерти. Через некоторое время взошла луна, и постепенно, час за часом, он стал все больше и больше утомляться и прекратил наконец свои безнадежные поиски. Он не обращал внимания на то, какие ужасные синяки и раны причинили ему удары о скалы и подводные камни, и не чувствовал истощения, которое овладело всем его телом. А когда наступил рассвет, то он уже брел далеко прочь от реки и к полудню дошел до жилища Андре Буало, старого седовласого метиса-зверолова у Бернтвудова Ручья. При виде его ран Андре пришел в ужас и почти на руках донес его до своей хижины, скрытой в дремучем лесу.
Целых шесть дней Кент оставался у Андре, просто потому, что у него не хватало ни физических, ни умственных сил, чтобы идти далее. Старый Андре удивлялся, что у него не было ни единого перелома. Но голова была ранена тяжело, и именно это и было причиной того, что он пролежал первые три дня у Андре, борясь между жизнью и смертью. На четвертые сутки к Кенту вернулся наконец разум, и Буало покормил его оленьим бульоном. На пятый день он встал. На шестой он поблагодарил Андре и сообщил ему, что намерен отправиться в дальнейший путь.
Андре снабдил его поношенным старым платьем, дал ему достаточное количество пищи в дорогу и отпустил его в далекий путь. Кент возвратился к Порогам Смерти и дал Андре понять, что он отправляется обратно на пристань Атабаску.
Кент понимал, что возвращаться к реке было неблагоразумно, что и для тела и для души было бы лучше, если бы он отправился в противоположную сторону. Но осторожность умерла в нем. Он не боялся уже ничего и ничего не избегал. И если бы полицейский моторный катер все еще стоял у Порогов Смерти, то Кент отдался бы в руки правосудия, вовсе не думая о самозащите. Маретты не было в живых. Ее нежное тело все разбито вдребезги. Он был теперь один, бесповоротно и безнадежно один.
И теперь, когда он снова был у реки, что-то удерживало его около нее. От начала порогов и на две мили ниже их его ноги протоптали тропу. Три или четыре раза в день он принимался за поиски и расставлял по своему пути силки для кроликов, которые могли бы послужить ему пищей. Каждую ночь он устраивался на ночлег в котловине между камней у подошвы главных стен порогов. А к концу недели уже умер в нем старый Кент. Даже О’Коннор не узнал бы в нем своего бывшего товарища, так выросла у него борода, такими пустыми стали его глаза и так ввалились щеки.
Умер в нем и неукротимый дух. Несколько раз, правда, им овладевало дикое желание отомстить этому проклятому закону, который повлек за собой смерть Маретты, но и оно тотчас же в нем угасало.
Затем, на восьмой день, он увидел высовывавшийся из-под воды уголок какой-то вещи. Он выудил ее из-под нависавшей над ней скалы. Это оказался сверток с вещами Маретты, и, прежде чем развернуть его, Кент несколько минут крепко прижимал его к своему сердцу и смотрел на него сумасшедшими глазами так, точно в этом мокром сокровище могла заключаться сама Маретта. Потом он побежал с ним на открытое пространство и, зарыдав, стал его развертывать. В нем оказались те самые вещи, которые он в первую же минуту увидел в ее комнате в ту ночь, когда они бежали из дома Кедсти. Он стал выкладывать их одну за другой и расставлять тут же, на камне, на солнышке, и вдруг новый поток жизни хлынул по его жилам, он вскочил на ноги и бросился опять к реке. Он долго потом глядел на это доставшееся ему сокровище, протягивал к вещицам руки и шептал:
