Комната оказалась прекрасной. И цена была назначена очень скромная. Но когда студент выслушал все инструкции старушки, поблагодарил и хотел вернуться в столовую, та остановила его и повела в ванную комнату.
– Погодите. Я хочу знать, как вы умываетесь по утрам, – любезно сказала она. – Будьте добры, умойтесь.
– Как обычно. Вот вам мыло, вот полотенце. Не стесняйтесь меня, я отвернусь.
Молодой человек с удивлением умылся, вытер лицо полотенцем. А старушка подошла, посмотрела на пол, нагнулась, потрогала его пальцами и радостно произнесла:
– Очень хорошо. Очень. На полу ни одной капли! Ну, а теперь еще вот что: сегодня для пробы приходите к нам спать на одну ночь. Если вы по ночам не храпите и не кричите во сне, можете считать, что комната – ваша.
На следующий день русская дама возликовала, что сын, наконец, устроился. И отправилась немедленно благодарить милого батюшку.
Так происходит теперь. Ну, а что будет после третьей войны?
«Россия», Нью-Йорк, 24 декабря 1949, № 4284, с. 2, 4.
Великопостный визит
Она села за стол, на котором лежали листки моей незаконченной рукописи, положила на них свою сумочку, мешок с апельсинами, зонтик, перчатки – и спросила, откидываясь в кресло:
– Я, кажется, вам помешала?
– О, нет… Ничего. Могу отложить…
– Да, да. Вы работали. Но мне тоже нужно спешить. Отдохну две минутки и снова помчусь. Забралась в ваши края, думала навестить Веру Петровну и, как на зло, не застала. Хотя на двери висит записочка: «буду дома к шести часам», конечно, стала стучать. Обидно, как ни как, возвращаться. Стучала, стучала – тихо. Обошла окна, посмотрела в одно, заглянула в другое – не видно: занавески мешают. В одном месте нашла только щелку. Прильнула – и ужас что твориться внутри! Постель не убрана, комбинезон на полу валяется, кое-что стоит посреди комнаты – и все в беспорядке. Но, действительно, никого, делать нечего, пришлось зайти к вам передохнуть. И куда этой женщине понадобилось в такое неурочное время? Понимаю – утром до завтрака. Покупки, дела. А в два часа? После завтрака? Что за страсть уходить из дома? Еще во время поста, когда людям следует поменьше отвлекаться пустяками и углубляться, углубляться, углубляться?
– А может быть… – начал я.
– Нет, нет. Ничего не может быть. Ведь что такое пост? Это не только воздержанье в еде. Это воздержанье во всем. В еде всегда можно схитрить: вкусное скоромное заменить вкусным постным – вот и словчился. А настоящий пост – не то. Его нужно понимать глубже. Хочется сладкого, хотя и постного? Нет, шалишь. Хочется пойти в гости, почесать язык? Сиди, не рыпайся. Хочется в кинематограф посмотреть фильм про Скарлет или про Флика, говорят – поставлены замечательно! Подожди до второй половины апреля. И вообще, чтобы верно исполнять пост, следует избегать всего того, что доставляет тебе удовольствие. Тогда будет смысл. Вот, вам приятно писать? Бросьте. Приятно видеть друзей? Не встречайтесь. Самоанализ во время поста – это самое главное. А кто самоанализом теперь занимается? Вера Петровна, например, задумывалась, как следует когда-нибудь над молитвой Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего»? Даю голову на отсеченье, что нет! Вот! Возьмем, дух праздности. Куда ей понадобилось в два часа уходить? Магазины еще закрыты, все знакомые на работе… Значит, куда можно пойти? Разве только к Софье Сергеевне? А воображаю, что друг другу они теперь рассказывают! Может быть и меня мимоходом продергивают. Да и вас тоже: гордец, мол, воображает, будто он Толстой или сам Достоевский. Но я, слава Богу, не такова. Может быть, это и чересчур, может быть я к себе слишком строга, но я всегда свои недостатки анализирую, всегда себя осуждаю. Взять хотя бы этот дух праздности…
– А разве…
– Не перебивайте, пожалуйста. Праздности я не переношу. Всегда что-нибудь делаю, или вчерашний обед мужу разогреваю, или письмо пишу, или сижу возле печки, внимательно слежу за тем, как булькает борщ. А если, бывает, вдруг потянет меня на кровать – вздремнуть или книжку прочесть, тогда я с собой прямо неумолима. – Нет, – говорю, ы– не бывать этому! Не допущу праздности! – Вскакиваю с постели, на голову – шляпку, в руки – сумку и – вон из дому. На улицу выйду, с соседкой-француженкой поговорю, проходящих детей останавливаю, про уроки расспрашиваю… Куда-нибудь по делу отправлюсь – о чьем-нибудь здоровье узнать, поклон передать. И так целый день в борьбе, в самоусовершенствовании. Зато какое удовлетворение на ночь, когда ложусь спать! Все сделано, все совершено. Можно заснуть со спокойной совестью. Ну, а что касается любоначалия…
– А вы…
– Погодите, погодите. Что касается любоначалия, то, действительно, может быть, есть маленький грех. Люблю иногда покомандовать. Да и какой человек не стремится проявить свою власть, хоть над кем-нибудь, хоть на какой-нибудь срок? Все люди, по-моему, рождаются генералами. Вот, мужа своего, например, я держу в большой строгости. Руковожу. Но как же иначе? Пропал бы человек без меня. С его характером все сразу бы его ободрали как липку, совершенно голым остался бы. Но во время поста, чтобы себя побороть, я все-таки даю иногда ему кое-какую свободу: пусть попробует пожить без меня, посмотрим, что выйдет! Уйду на весь день, а он придет домой с работы – плита холодная, обеда нет, ничто не убрано. Вот, пусть и ценит, голубчик, каково жить на свободе. Или упрекают меня, будто в приходском совете я веду себя, как диктатор. Но разве вы не знаете, какая Божья коровка наш батюшка? Оставь его одного, он и сам погибнет, и Церковь Христову погубит. Служит с ошибками, не вовремя иногда Царские врата открывает. А хор распустил так, что страшно становится. Регент хоть Стеньку Разина в церкви затянет, и то батюшка не возразит…
– Ну, а…
– Ах, Господи! Не путайте. Что за страсть перебивать? Вот празднословие! Празднословие – это, действительно, порок русских людей! Слова никому сказать не дадут, все хотят говорить сами. Могу смело сказать: в праздности я иногда согрешаю, в унынии – тоже, в любоначалии – да. Но в празднословии, это вы уже оставьте. Чиста! Пост, не пост, праздник, не праздник, а из меня иногда даже нужного слова не выжмешь. Сижу – молчу. Сижу – молчу. Углубляюсь. А как-то раз с мужем поссорилась – так знаете, сколько дней с ним не разговаривала? Восемь! Он меня спрашивает, я не отвечаю. Она бранится, я – ни слова. Он наконец орет… кричит, что я самодурка, злючка… А я – в рот воды набрала. Молчу, молчу, затем, вдруг, как схвачу со стола блюдо,
