– при Александре Македонском… При Нероне. При Карле Лысом. В эпоху Великой Французской революции… И теперь, как предсказывает мой руководитель, для полного совершенства мне придется в последний раз родиться приблизительно в 2700 году. Ну что ж, поживу. А вот, счастливая София Ивановна, вы ее знаете? Она уже совершенно очистилась и живет сейчас в последний раз, чтобы окончательно раствориться в высшем мировом духе. И как это вышло неожиданно! Говорит она своему учителю: «Скажите, пожалуйста: это плохо или хорошо, что мне совсем не хочется помогать ближним?» А он радостно смотрит на нее и спрашивает: «Совсем не хочется?» «Совсем». «Даже противно?» «Даже противно». «Ну, в таком случае поздравляю: вы достигли последней ступени. Помогать ближним хочется только тем, которые должны совершенствоваться; если же у вас нет такого желанья, значит вы всю помощь людям оказали раньше – начиная с глубокой древности и кончая Людовиком Четырнадцатым. Радуйтесь, сестра: вы живете в последний раз!»* * *
После всех этих бесед отправился я, взволнованный, к нашему милому безропотному священнику отцу Лаврентию, чтобы передать ему свои впечатления. Отец Лаврентий сидел за столом и что-то писал.
– Да, извините… Приехавший сюда священник чужой юрисдикции хочет служить литургию вместе со мной… А разве это возможно? Мне нужно немедленно запросить Париж…
– Так-так. А вы знаете, отец Лаврентий: наша теософка Софья Ивановна Кукушкина, оказывается, окончила на земле цикл своих перевоплощений и собирается теперь раствориться в нирване.
– Уверяю. Из самого достоверного источника слышал.
– Вот обида. – Отец Лаврентий окончил письмо, задумчиво вложил бумагу в конверт. – Такая почтенная дама… Ну, что ж, ничего не поделаешь! Пусть растворяется.
Он вздохнул, надписал на своем письме «срочно». И вышел вместе со мной.
«Россия», Нью-Йорк, 16 октября 1951, № 4730, с. 3.
Горе кондуктора Антипова
В нашей русской колонии Петр Никанорович Антипов появился четыре года тому назад.
Приехал он сюда из захолустного департамента, где долгое время служил на ферме у французов в качестве сельскохозяйственного рабочего. Так как в России он был скромным кондуктором на Юго-западных железных дорогах, то французского языка раньше, конечно, не знал; кое-как стал знакомиться с ним теперь, а на ферме и вокруг нее на большом расстоянии ни одного русского не было. Страдал Петр Никанорович от этого одиночества, страдал и, наконец, скопив денег, решил перебраться к нам в город. Естественно хотелось ему поговорить по-русски со своими соотечественниками и вспомнить с ними доброе старое время: как служил он на железной дороге, как сопровождал сначала товарные поезда, а затем, за выдающиеся способности, был назначен кондуктором пассажирского поезда Киев-Одесса.
И действительно, было немало замечательных случаев, о которых хорошо было бы вспомнить в дружеской русской компании: однажды отбил он, Антипов, нападение грабителей на почтовый вагон еще задолго до революции; в другой раз – пришлось ему в купе второго класса оказывать неожиданную помощь внезапной роженице, принимать у нее младенца…
Много такого чрезвычайно любопытного было у Петра Никаноровича, помимо событий из гражданской войны…
И вот начались у нас его нравственные страдания..
Сначала, когда было еще мало знакомых, ходил Петр Никанорович в скромный русский ресторан выпить бокал пива. Так как был он человеком симпатичным, скромным, то многие посетители с ним охотно знакомились; тем более, что нередко за некоторых он платил сам.
Но проходили дни, недели, месяцы. Петр Никанорович терпеливо ждал благоприятного случая, чтобы поведать кому-нибудь происшествие с почтовым вагоном и с роженицей второго класса. Но такого случая как-то все не представлялось.
Начнет, бывало, Антипов:
– Между прочим, знаете, когда служил я на Юго-западных железных дорогах…
А собеседник махнет только рукой, приглашая к вниманию, и продолжает:
– А в мае месяце в районе реки Лиски мы начисто расколотили красных. С одной стороны, отряд генерала Фицхелаурова [542], с другой – Мамонтова [543]. Как надвинулись мы на большевиков с севера, с юга, да как зажали в тиски, так и приперли к самой реке. На пятый день боев ликвидировали. А тут как раз восставшие казаки с севера стали гнать их, освободив всю территорию до железной дороги Поворино-Царицын.
– Вот и я хотел, это самое… – скромно вставлял Петр Никанорович. – О железных дорогах…
Но собеседник без перерыва продолжал свое повествование. Наступала ночь, все расходились, и Антипов грустно возвращался домой.
Кроме ресторана стал ходить он в гости к некоторым новым знакомым. Но нигде не было удачи. Просидит час-два, выслушает бывшего чиновника из Кредитной канцелярии, полковника генерального штаба, помещика, имевшего восемнадцать тысяч десятин. Начнет:
– А вот, когда, это самое, я…
Но тут вступает в беседу старый дипломат и говорит уже до полуночи:
– Союзников тогда вообще интересовал русский фронт. Помню, 26-го сентября 17-го года, к министру-председателю явились посланники Англии, Франции, Италии и потребовали отчета о материальной помощи, оказанной России. Камбон [544] желал, чтобы была восстановлена боеспособность армии. Соннино [545] в беседе с нашим послом сообщил, что коллективное выступление держав имеет целью дать поддержку Временному правительству…
И Петр Никанорович опять возвращался домой, глубоко опечаленный.
Один раз у Антипова блеснула надежда, что ему удастся, наконец, высказаться. Услышал он от кого-то, что князь Льговский заболел ларингитом. Князь был человек негордый, искренний демократ, и потому не только не чуждался бывшего кондуктора, но однажды даже милостиво пригласил его к себе на мансарду и целый вечер рассказывал про осаду Перемышля в Первую Великую войну. Вся остальная русская колония об этой осаде уже много раз слышала.
– А что такое ларингит? – затаив дыхание, спросил своего информатора Петр Никанорович.
– Болезнь горла, – отвечал тот. – Князь сейчас совсем говорить не может, только шепчет.
Бросился Антипов к князю. Наконец-то! Князь будет молчать, а он – говорить. Хватит времени рассказать не только про роды и нападение, но и про ученические годы в уездном училище.
Явился Петр Никанорович к князю. Постучался, вошел. А там, возле больного, – какая-то почтенная старая дама. Больной сидит в кресле, едва слышным голосом бормочет что-то про брусиловское наступление. А дама, не слушая его, громко вспоминает:
– Итак, это был первый мой вальс с Императором Александром Александровичем. А затем, через некоторое время, получаем мы опять приглашение на придворный бал. Стала я готовиться. Что Император будет со мной танцевать, в этом я не сомневалась, но какое платье сшить для бала? Стала я ездить из Царского Села в Петербург, в магазины, материю подходящую искать…
– Вот, у нас, на нашей дороге в купе… – робко вмешался в придворный бал Антипов. – Был такой случай…
Старая дама с изумлением посмотрела на смельчака и продолжала:
– Танцевать-то Его Величество будет со мною, но что? Вальс или мазурку? А вальс и мазурка требуют разных платьев. У вальса талия должна быть сильно перехвачена, поэтому материю нужно брать тоньше и
