Не доходя до школы, мы попрощались.
…И теперь мы расходились по этой дорожке в разные стороны… Мы расходились – и всё оглядывались друг на друга и махали друг другу рукой… Расходились – и всё оглядывались, и оглядывались… И не знали, что до следующей нашей встречи – долгих семнадцать лет… И хорошо, что не знали.
Солнце слепило глаза… солнце, снег, синее небо… И высокая фигура отца в чёрном пальто – на белом снегу – навсегда врезалась в мою память. Навсегда. Навсегда…
Под столом у меня полки с книгами и играми.
Мой отец сделал мне эти полки. Ещё на Полигонной.
Ещё когда мы жили вместе… вместе…
Скатерть свисает низко…
Здесь я могу уединиться. Спрятаться ото всех.
Здесь мне хорошо.
Здесь я могу думать об отце, сколько захочу…
Бабушка как будто забыла, что доктор велел не давать мне молока. Доктор ведь сказал, что встречаются люди, которые не могут пить молоко. Что оно им противопоказано. Что я как раз из таких редких людей. Но бабушка всё забыла! Какой ужас…
Она опять меня заставляет его пить, я мучаюсь, она меня ругает, я плачу, и в такие минуты мне кажется, что бабушка не очень любит меня…
И я думаю, что если бы с нами жил папа… если бы с нами жил папа, он бы спас меня от этого ужасного молока…
Бабушка часто делает мне на завтрак яичницу. Но яичница всегда получается у неё мокрая и с «соплями». Я терпеть не могу эти сопли!
Фёдор тоже не любит яичные сопли и всегда жарит себе яичницу сам. Он её обжаривает с двух сторон, так что получается твёрдый коржик. Бабушка называет эту яичницу «подошвой».
Однажды Фёдор дал мне попробовать своей подошвы. Как же это было вкусно!… А бабушка ворчит: «Вот, Фёдор, оттого у тебя и гастрит, что ты ешь эти подошвы! Хотя бы ребёнка к ним не приваживай!»
Фёдор и в самом деле часто мается животом. И тогда он посылает меня в нашу аптеку, что на первом этаже, за «минералкой». Аптекарша, когда я захожу, уже знает, зачем я пришла.
А ещё мне бабушка иногда даёт деньги на гематоген – такие вкусные, лечебные шоколадки.
Я люблю запах аптеки – он свежий и острый. Такой бодрящий… как пузырики в минеральной воде…
Зимними вечерами, когда Фёдор приходит с работы, он отдаёт нам с Мишкой во владение свой овчинный тулуп.
Мы вытаскиваем тулуп на лестничную площадку и бросаем его на кафельный пол у стены. И тут обитаем длинными, тёмными, морозными вечерами…
Это было так здорово! Это был наш уголок, наша территория. Наш маленький, но вместе с тем безграничный мир…
Тулуп – тёплый, мохнатый, на нём так уютно было валяться, кувыркаться, зарываться в его курчавый, коричневый мех… Плыть на нём в дальние страны, лететь на нём, как на ковре-самолёте…
Пускание мыльных пузырей в лестничный пролёт. Это – наше с Мишкой любимое воскресное развлечение.
Утром, после того, как Фёдор и Мишкин отец побрились, они отдавали нам свои стаканчики с мыльной пеной.
И мы выходили с этими стаканчиками на лестничную площадку. Прихватив бумагу – для трубочек.
Это стало традицией. Нашим воскресным праздником.
…Ах, как они летели с нашего третьего этажа – до самого первого!…
Наши волшебные мыльные пузыри!…
В широком лестничном пролёте…
А солнце густо-оранжево светило в пыльные подъездные окна…
И когда пузыри оказывались в этих широких оранжевых потоках света, они точно вспыхивали изнутри сказочным сиянием!…
Ах, как они летели!… Большие и огромные, средних размеров – и совсем крошечные… иногда сдвоенные… а иногда даже строенные!…
Некоторые долетали до самого низу невредимые…
А некоторые быстро лопались, точно взрывались, искристыми брызгами!…
У каждого из них – была своя судьба. Своя коротенькая, но очень яркая жизнь.
Ах, как они радужно сверкали, переливаясь!…
Какое счастье я испытывала, глядя на эти сверкающие, эфемерные планеты!…
У меня всё пело внутри…Мне казалось: я вижу своё будущее… Своё удивительное, сказочное будущее…
Много, много радости впереди!…
По воскресеньям, после завтрака, к нам приходят Мишка и Мишкин отец. Они приходят к нам играть в шахматы.
Фёдор играет с Мишкиным отцом на столе, а мы с Мишкой – на полу. Они играют по-настоящему, а мы играем по-своему: убитыми фигурами. Здесь, на полу, они оживают, и у нас разворачиваются свои нешуточные сражения…
Когда сражение на столе заходит в тупик, Фёдор нервно говорит:
– Дети, принесите мне чаю! Да послаще!
Мы с Мишкой бежим на кухню, наливаем стакан чая и… вместо сахару предательски кладём в него ложку соли.
Ставим стакан перед Фёдором. Он с жадностью отхлёбывает… и…
– Дети! Что за шутки? Почему чай солёный?!
Мы делаем невинные рожи: как, неужели солёный? Ах-ах. Просим прощения. Произошла ошибка. У бабушки соль и сахар стоят в одинаковых банках.
Мы бежим на кухню и… подсыпаем в стакан ещё одну ложку соли.
Фёдор жадно отхлёбывает… и…
– Дети!! Что вы мне опять принесли? Я просил сладкого чаю!! Сладкого!!!
– Неужели опять солёный? – удивляемся мы. – А мы старались…
Мы бежим на кухню и… давясь хохотом, подсыпаем в стакан ещё пару ложек соли. Хорошенько размешиваем и ставим перед Фёдором.
– Ну, наконец-то, – с облегчением говорит Фёдор. – Шутка, она хороша, когда это один раз. Запомните это.
Он с жадностью отхлёбывает большой глоток чаю… и…
– Дети!!! – вопит Фёдор с выпученными глазами. – Дети!!!!! Неужели у вас нельзя попросить стакан сладкого чаю?! Что за вредность?!
Никакая не вредность. Просто повеселиться немножко захотелось…
Завтра – праздник: Первое мая. Всемирный день трудящихся.
Бабушка вымыла меня в ванной, расчесала волосы, заплела в косы красивые голубые ленты и велела надеть праздничное, беленькое платье. «Ведь уже почти праздник», – сказала она. Удовлетворённо оглядела меня с ног до головы, поцеловала и сказала: «Волосы ещё влажные, но ничего, на солнышке высохнут. Иди, деточка, погуляй».
И я отправилась гулять, незаметно прихватив с собой веник и совок. То же сделал и Мишка. У нас заранее это было договорено.
И мы начали мести и скрести наш подъезд – с самой верхней ступеньки, до самой нижней. И все лестничные площадки, конечно, тоже. Пыль в подъезде стояла столбом!…
Интересно, что за тот час никто в подъезд не вошёл и не вышел. Мы выбрали удачное время. Так что могли трудиться инкогнито, как нам того и хотелось.
Мы поработали на славу! Мы были очень довольны собой. Мы сделали праздничный подарок всем жильцам родного подъезда.
…Когда я постучала к себе в квартиру, и бабушка открыла мне, она испуганно всплеснула руками:
– Боже мой! Что это с тобой?! Ты как трубочист! Я ж тебя только что помыла! Ты что, куда-то упала?
– Никуда я, бабушка, не упала. Ты лучше погляди на лестницу. Это мы с Мишкой её подмели! – гордо сказала я.
– А кто вас просил?
– Никто, бабушка. Мы – сами! Это – всем сюрприз! К Первому мая.
– А ну, сюрприз, горе моё луковое, полезай-ка обратно в ванную! – со вздохом сказала бабушка, не зная, то ли ей сердиться, то ли смеяться.
А вечером она рассказывала маме:
– Открываю дверь – а там трубочист! Видела бы ты её, Лиля. Платье – чёрное! Волосы все набиты пылью. Как чертёнок! Только глаза радостно сверкают… А я час назад её помыла! Платьице белое надела. Представляешь, весь подъезд с Мишкой подмели. Это надо ж до такого додуматься. Всю пыль на себя собрали!
– Да, необычные дети… – задумчиво сказала мама. – Я заметила, что на лестнице очень чисто. Надеюсь, ты не ругала её? За добрые дела нельзя ребёнка ругать.
– Ну, поворчала, – признаётся бабушка. – Могла ж она меня предупредить заранее. Чтобы я зря её не мыла.
Я не выдерживаю, вбегаю на кухню и кричу:
– Но ведь тогда не было бы СЮРПРИЗА! Ну, как ты не понимаешь, бабушка?
Мама и бабушка с минуту молча смотрят на меня, а потом начинают смеяться…до слёз…
* * *
Надо признаться, что любовь к сюрпризам сохранилась у меня на всю жизнь. Та первомайская уборка была только началом моей сюрпризной деятельности. Да, мне по-прежнему нравится совершить чего-нибудь этакое, чего от меня совершенно не ждут…
И чаще всего свои сюрпризы я творю по ночам, пока мои домашние спят. То сделаю генеральную уборку. То отредактирую книгу. То придумаю новый спектакль. То вычищу все звериные вольеры. То сочиню сорок стихотворений за ночь – случаются и такие сюрпризы…
Главное, никто в моей нынешней жизни не спросит: «Кто тебя просил это делать?» Потому что знают: просила моя душа. А ей отказывать в таких невинных желаниях никак нельзя. А иначе…
