Потерявшая самостоятельность при королеве Анне и до сих пор находящаяся под английским игом, несмотря на неоднократные восстания свободолюбивых горцев – гайлендеров? Неужели справедливые английские политики, заботящиеся об Украйне и Белоруссии, не догадаются в первую очередь устроить учредительное собрание для Шотландии, для Ирландии и для Гибралтара в придачу, где андалузские жители должны, все-таки, когда-нибудь демократически высказаться: считают они Гибралтарскую скалу своей или нет?* * *
Конечно, мы, русские националисты, глубоко тронуты заботами иностранных политиков о судьбе наших народностей. Спасибо им.
Но, право, господа, успокойтесь. Не тратьте сил. И вместо наших, займитесь своими народами. Иначе из зависти они не взлюбят нас, а на вас самих могут обидеться.
«Россия», Нью-Йорк, 27 марта 1954, № 5330, с. 2–3.
Рецепты социального счастья
I.
Нет ничего возвышеннее и прекраснее, чем любовь человека к своему ближнему и забота о нем. Такой человек достоин всяческого уважения и преклонения.
Но когда человек, пренебрегая ближним, начинает любить дальнего и заботятся не о реальных людях, его окружающих, а обо всем человечестве во всей его совокупности, это уже не так хорошо. И можно даже сказать, вызывает тревогу.
Социальные реформаторы принадлежат обычно именно к такому подозрительному типу людей. Индивидуальная радость и счастье ближних их мало интересует. Конкретный ближний – будь то родственник или соотечественник – для них слишком ничтожный объект внимания. Им нужно охватить своим благодеянием все уголки нашей планеты, со всеми обитателями, страдающими от несправедливости жизни.
И их сердце, равнодушное к страданиям отдельного индивидуума, обливается кровью от жалости только тогда, когда страдания происходят в планетарном масштабе.
Да это и понятно арифметически. Если всех людей на земле около двух миллиардов, то на каждого отдельного человека приходится одна двухмиллиардная часть той любви, которая вмещается в сердце социального реформатора.
* * *
Вот, сейчас, на наших глазах происходит один из опытов социальной реформы, предложенной благодетелем рабочего класса Марксом и осуществленной в России его последователем Лениным. Опыт происходит с уклонениями и с извращениями основных марксистских идей, но тянется долго, уже около сорока лет. Вызывает в мозгу нормальных людей изумление, в чувствах нормальных людей отвращение и в душе неустойчивых и пугливых создает даже панику: а может быть коммунизм как раз и есть та социальная форма общественной жизни, которую должно пережить человечество?
Вот, чтобы успокоить этих испуганных, и чтобы показать, что социальную жизнь нельзя надолго включить в искусственные рамки какой-либо теории, что жизнь сама прорывает всякие плотины доктринерских учений, мы позволим себе сделать небольшой экскурс в область истории.
* * *
Первую дикую социальную фантазию осуществил на европейской почве в IX веке до Р. Х. спартанский законодатель Ликург. Боясь того, что высший класс населения Лаконии – спартиаты не удержат власти под давлением среднего класса периэков и рабов илотов, Ликург придумал создать из спартиатов нечто вроде конского завода, с отбором наиболее крепких и выносливых людей. Чтобы из каждого спартиата вышел впоследствии физически сильный и мужественный воин, все хилые и слабые дети, согласно постановлению Ликурга, подлежали уничтожению: их относили на скалы горы Тайгет и там оставляли на съедение хищным зверям. Остальные дети отбирались от родителей и воспитывались в общежитиях наподобие казарм. Воспитание было чисто «спартанское»: спали дети и юноши на голых досках, прикрываясь в холодное время тростником, который сами собирали; ели отвратительную черную похлебку; сладостей не смели есть, кроме сушеных фиг; учились только грамоте и начальной арифметике, все время посвящая «физкультуре» и умению обращаться с оружием. В виде ритуального праздника юношей иногда в присутствии родителей пороли, причем пороли до тех пор, пока из тела в достаточном количестве не вытечет кровь. Иногда детей засекали на смерть, причем эта смерть считалась такой же почетной, как смерть на поле брани.
Девушки воспитывались приблизительно так же, как юноши. На спортивных празднествах и те, и другие выступали совершенно голыми, несмотря на присутствие посторонних зрителей. «Влюбленность» между девушками и юношами считалась ненужной. Когда приходило время сочетать молодых людей браком, определенное количество невест загонялось в совершенно темное помещение и туда же затем впускалось такое же количество мужчин.
Естественно, что после подобной молодости из взрослых спартиатов получались роботы-воины, ценившие только физическую силу и уменье сражаться. Никакими искусствами, кроме музыки, спартиаты не интересовались, почему от Спарты не осталось никаких ценных памятников.
И какая любопытная подробность, напоминающая коммунистический опыт нашего времени: чтобы патриотизм спартиатов не поколебался от сравнения спартанской жизни с жизнью в других греческих государствах, выезд этих счастливчиков за границу и въезд чужих граждан в Спарту был запрещен, кроме редких исключительных случаев.
И можно представить себе, как были рады другие слои населения Лаконии, что они периэки и илоты, а не спартиаты!
Не даром Атеней [566] приводит следующий анекдотический случай. Некий житель Сибариса получил разрешение на пребывание в Спарте, познакомился с удивительными нравами и обычаями cпартиатов; с их тренировкой детей; с истязаниями и испытаниями, которым подвергаются юноши; с отсутствием интереса к литературе, к искусству, к «лаконическим» беседам, при которых не о чем было говорить, кроме спорта и войны; к полному равнодушию к отвлеченному мышлению, к полному безразличию ко всему прекрасному, утонченному… И, вернувшись к себе домой, этот изнеженный сибарит заявил:
– Теперь я понимаю, почему cпартиаты рады умереть в боях за отечество. Им гораздо приятнее умереть, чем жить в Спарте.
* * *
Этот опыт искусственно принудительного устроения жизни был произведен более двух с половиной тысяч лет тому назад. И хотя цели его были как будто другие и полного параллелизма нет, однако, как много общих мотивов с коммунизмом настоящего времени!
Коммунисты-партийцы – это спартиаты, правящий класс. Специфический «советский» патриотизм – это в скрытой форме патриотизм не для защиты отечества, а для укрепления правящей партии. И внедрение его в детские головы с раннего возраста, вместе с политграмотой и физкультурой, – то же самое всеобщее уравнение детской психики, как в спартанских казармах. И падение творческого духа при отсутствии личной свободы… И погашение отвлеченного мышления. И даже тот же необходимый в таких жутких опытах железный занавес…
А что дала Спарта миру и что внесла в его сокровищницу? Ничего, кроме разрушений Пелопонесской войны.
Ликургов пример самый продолжительный из всех насилий, совершенных в Европе над социальной свободой. Он продолжался несколько столетий.
Но это не должно пугать нас при мысли о порабощении России. Ликург был хитрее, чем Ленин. Он подарил нечто в роде коммунистического строя только самим спартиатам, оставив периэков в покое. Поэтому в Спарте не было революций.
А Ленин навязал коммунизм всему населению. И в этом гибель его ближайших наследников.
«Россия», Нью-Йорк, 8 июля 1954, № 5400, с. 3.
II.
Нелепая социальная система Ликурга продержалась долго потому, что касалась только одного класса спартиатов, которым нужно было
