(Замените тире между вопросами подходящими местоимениями, употребляя, где необходимо, предлоги.)
Частенько девочка сама испытывала острое желание написать несколько фраз. И она делала это с отменным прилежанием.
Вот примеры таких фраз, выбранные из величайшего множества им подобных:
– Давайте поделимся этим, ладно?
– Выслушайте меня хорошенько. Сядьте, не двигайтесь, умоляю вас!
– Если бы у меня было хоть немного снега с горных вершин, день пролетел бы куда быстрее.
– Пена, вокруг меня пена, пусть же она никогда не перестает превращаться во что-то твердое.
– Чтобы встать в круг, надо не меньше трех человек.
– Были две безголовые тени, и они уходили вдаль по пыльной дороге.
– Ночь, день, день, ночь, облака и летучие рыбки.
– Я подумала, что слышу какой-то шум, но это был всего лишь шум моря.
Или же девочка садилась и писала письмо, в котором сообщала новости о своей деревне и о самой себе. Письмо никому не адресовалось, в конце его не было никаких «целую», а на конверте отсутствовало имя отправителя.
Закончив письмо, девочка бросала послание в море – вовсе не затем, чтобы избавиться от него, просто так полагалось – может, это было в традиции терпящих крушение мореплавателей, которые в отчаянии пускают по волнам бутылку с последним «прости».
Время словно застыло над плавучей деревушкой – девочке всегда оставалось двенадцать лет. Напрасно она напрягала свое хрупкое тело, всматриваясь в зеркальный шкаф, стоящий в ее комнате. Однажды девочке, с ее косичками и таким непринужденным лицом, надоело быть похожей на фотографию в альбоме; рассердившись на себя и свой портрет, она яростно распустила волосы по плечам в надежде, что мгновенно повзрослеет. Может быть, даже море, раскинувшееся вокруг, как-то переменится, из него выйдут большие козы с пенными бородами и приблизятся, чтобы посмотреть на девочку, одолевшую время.
Но Океан оставался пустынным, и девочку никто не посещал, кроме падающих звезд.
Как-то раз судьба послала ей развлечение, и само существование девочки дало трещину. Внезапно появилось настоящее маленькое грузовое судно, из его трубы валил дым. Уверенно держась на воде, хотя было видно, что груз невелик (красивая красная полоска под ватерлинией так и блестела на солнце), упрямо, как бульдог, суденышко плыло по морской деревенской улице, и дома при этом не исчезали под волнами, а девочка не впадала в сон.
Это случилось ровно в полдень. На судне включили сирену, но голос пришельца не смешался с боем часов. Звуки жили независимо друг от друга.
Девочка, которая впервые в жизни услышала шум, вызванный людьми, бросилась к окну и что было сил крикнула:
– На помощь!
И бросила свой школьный фартук в сторону проходящего судна.
Рулевой даже не повернул головы. По мостику прошелся, как ни в чем не бывало, матрос, попыхивавший трубкой. Прочие продолжали заниматься постирушкой, а дельфины пустились наутек от форштевня, уступая дорогу спешащему судну.
Девочка стремглав бросилась на улицу, припала к следу, оставленному судном, и долго обнимала кильватерную струю, а когда наконец поднялась на ноги, перед ней снова была девственно чистая поверхность моря, не сохранившая никакой памяти о прошедшем грузовозе. Возвращаясь в дом, девочка изумилась: как же так, ведь она крикнула «На помощь!». Только сейчас она поняла глубинный смысл этих слов. И случившееся ужаснуло ее. Разве эти люди не услышали крика девочки? Или все моряки были глухими и слепыми? Или они еще более жестоки, чем глубины моря?
И тут за девочкой пришел большой вал, который раньше всегда держался на некотором удалении от деревни, оставаясь, однако, в пределах видимости. Это был действительно огромный вал, намного шире, чем другие валы по его бокам. На гребне виднелись два пенных глаза, удивительно схожие с настоящими глазами. Можно было бы сказать, что этот вал кое-что понимает, но одобряет далеко не все. Хотя за день он сотни раз возникал и распадался вновь, вал никогда не забывал про глаза: они неизменно появлялись на одном и том же месте – пенные, отлично сработанные. Поражало еще и вот что: иногда, когда вал чем-то особенно интересовался, гребень на целую минуту застывал в воздухе, словно гигантская волна забывала о своей сущности и о том, что должна возрождаться каждые семь секунд.
Уже давно вал собирался сделать что-нибудь для девочки, но не знал – что. Он видел, как удалялось судно, и понимал, какую тоску оно оставило в сердце ребенка. Не теряя ни минуты, вал унес девочку, как бы взяв ее за руку, – но унес недалеко от дома.
Преклонившись перед девочкой, как это умеют делать волны, вал с величайшей бережностью вобрал ее в себя и держал в своих глубинах очень долго, пытаясь, не без помощи смерти, забрать ребенка насовсем. А девочка задержала дыхание, чтобы помочь валу исполнить столь важный замысел.
Замысел не удался, и волна подбросила девочку так высоко, что та стала не больше морской ласточки, потом поймала ее, вновь подбросила, как мячик, и девочка упала в хлопья пены, большие, как страусиные яйца.
Наконец, увидев, что ничего не получается, что ему не удастся отдать ребенка в объятья смерти, вал с глухим рокотом слез и извинений вернул девочку домой.
А девочке, которая не получила ни царапины, не оставалось ничего другого, как вновь и вновь в полной безнадежности открывать и закрывать ставни и мгновенно скрываться под водой, лишь только над горизонтом вырастала мачта какого-нибудь судна.
Моряки, мечтающие в открытом море, облокотившись на планширь, остерегайтесь слишком долго грезить темными ночами о любимых лицах. Вы рискуете породить на свет где-нибудь в самом пустынном месте странное существо, одаренное всеми человеческими чувствами, но не способное ни жить, ни любить, ни умереть, существо, которое тем не менее страдает, как будто оно живет и любит, и все время стоит на пороге смерти, существо, поразительно обездоленное в безбрежности морей, – как наше дитя Океана, рожденное воображением Шарля Льевана из городка Стенворд, палубного матроса с четырехмачтовика «Смелый», который в одном из плаваний потерял свою двенадцатилетнюю дочь и как-то глубокой ночью, находясь под пятьдесят пятым градусом северной широты и тридцать пятым градусом западной долготы, так долго грезил о ней, с такой невероятной скорбью, что принес ребенку страшное несчастье.
По дороге в Вифлеем Иосиф вел осла, на котором сидела Дева: она весила очень мало, и ничто не занимало ее мысли, кроме будущего, таившегося в ней.
Следом, сам по себе, плелся вол.
Придя в город, путники заняли заброшенный хлев, и Иосиф сразу же принялся за работу.
«Удивительный народ эти люди, – думалось волу. – Смотрите-ка, что они выделывают своими руками и пальцами. Почище, чем мы лапами и копытами. Нашему хозяину просто нет равных, когда он берется за работу и начинает мастерить – выпрямляет кривое, искривляет прямое, – и делает все без жалоб и причитаний».
Иосиф вышел из дома и вскоре вернулся с вязанкой соломы на спине. Но что это была за солома! Такая жаркая с виду, такого солнечного цвета – только и жди какого-нибудь чуда.
«Что тут затевается? – спросил себя осел. – Я слышал, они делают колыбель для ребенка».
– Может быть, вы понадобитесь этой ночью, – сказала Дева волу и ослу.
Животные долго глядели друг на друга, пытаясь понять, в чем тут дело, затем ушли спать.
Однако вскоре их пробудил чей-то голос – мягкий, тихий и в то же время такой, что разносился, казалось, по всему небу.
Поднявшись на ноги, вол обнаружил, что в яслях спит голенький ребеночек, и стал ритмично обогревать его своим дыханием, стараясь не забыть ничего из увиденного.
Улыбаясь, Дева поблагодарила его взглядом.
Влетали и вылетали крылатые существа, притворяясь, что не замечают стен, сквозь которые они проникали с такой легкостью.
Вернулся Иосиф с пеленками, одолженными у соседки.
– Потрясающе! – сказал он своим плотницким голосом, чуть громче, чем следовало в таких обстоятельствах. – Сейчас полночь и в то же время день. И три солнца вместо одного. Но они пытаются слиться воедино.
На заре вол поднялся, стараясь переступать копытами осторожно, чтобы не разбудить ребенка, не раздавить какой-нибудь небесный цветок, не причинить боли какому-нибудь ангелу. Все стало на диво непростым!
Пришли соседи повидать Иисуса и Деву. Это были бедные люди, и они не могли предложить ничего, кроме радостных улыбок. Затем появились другие соседи, принесли орехи и маленькую флейту.
Вол и осел немного отодвинулись, чтобы дать им пройти, и всё спрашивали себя, какое впечатление они сами произведут на ребенка, который их еще не видел. Дитя только что проснулось.
– Мы все-таки не чудовища, – сказал осел.
– Ну, видишь ли, – возразил вол, – наш облик не похож ни на его собственный, ни на облик его родителей, мы можем напугать ребенка.
