Немного отдохнули, наслушались, как гудит и трескается лёд, и пошли дальше. Инна хоть высушила портянку.
Почему-то она совсем не загорает, только краснеет. Недаром Генка прозвал её Рыжиком.
…Когда в прошлом году их отряд вернулся с Таёжки, сначала все удивились, что она не живёт в общежитии. Потом поняли. Конечно, может быть, в отряде её и осуждали, но виду не показывали. Да и кому какое дело, каждый живёт, как он хочет, лишь бы работа шла. А работала Инна за пятерых. Недаром без аспирантуры у неё почти готова диссертация по гидрогеохимии Алданского нагорья. Тысячи анализов самых различных микроэлементов в надмерзлотных водах сделаны её руками. Геннадий ей не мешал, наоборот, даже помогал — притащил из управления счётную машину, и по вечерам они сидели вдвоём и делали расчёты к её анализам.
— Никому и в голову не придёт, чем мы с тобой занимаемся, — шутил он, — но это лучше, чем оставлять тебя до полуночи в лаборатории, так мне спокойнее.
Всё у них было очень хорошо. Инна поняла, что впервые ей не хочется уезжать. Обычно после полевых работ уже как-то переключаешься на Москву, а теперь хотелось задержаться. Если бы рядом ещё была дочка!
Отряд с оборудованием и пробами уехал.
Инна улетала из Чульмана одна. Трижды Геннадий провожал её к самолёту и всё неудачно. На маленький аэродром в Чульмане самолёты не подавали, они были заняты на тушёнии пожаров, горели леса. Инна волновалась. А Гена радовался, что опять она останется. На четвёртый день она улетела.
В Москве какая у Инны жизнь?! Всё рассчитано до секунды. Утром завозит дочку в детский сад, сама в институт. В троллейбусе читает, иногда сидя, иногда стоя, как придётся. В эту зиму Инна сдавала кандидатский минимум по специальности. В субботу — уборка, стирка, магазины, редко когда — кино. Воскресенье только мелькнёт. И снова понедельник, и всё начинается сначала. Когда же тут предаваться воспоминаниям?
Но она вспоминала… Иногда приходили и такие мысли: смеет ли она думать о ком-то, когда есть дочь? А почему бы и нет?! И правильно ли это оставаться одной, без мужа. Ведь если Инна будет счастлива, то и девочке будет хорошо. И мечтала, как ома снова приедет в Чульман и увидится с ним, а после вдвоём в Москву. Она запрещала себе думать об этом. И всё-таки думала. Иногда всё это казалось нереальным. Реальными оставались лишь колонки цифр с результатами проведённых анализов, ею построенные кривые, подтверждающие закономерность миграции микроэлементов в надмерзлотных водах Алдана.
Об этом Инна блестяще доложила на конференции младших научных сотрудников.
На Новый год она получила от него поздравительную телеграмму — обычные слова, очень милые, не более, — и тоже ответила телеграммой. Его поздравление к Восьмому марта показалось ей несколько официальным. Вот и всё. К маю она послала ему открытку. Но он не ответил. Мало ли где он мог быть в это время, открытка могла не дойти. Вообще-то ни телеграммам, ни письмам Инна особого значения не придавала.
В июне, когда началась подготовка к новой экспедиции на Алдан, Инну охватило волнение. Как встретятся?.. И решила — будь, что будет.
В Чульман Инна прилетела первой из всего отряда и сразу к Геннадию, конечно, не в управление, а домой. Вошла, не постучав, может, от волнения. Вошла и остановилась. Музыка. Женщина, бросила илрать, оглянулась, красивая, волосы тёмные, гладкие, длинные.
Инна растерялась, не знает что сказать.
— Вы к Геннадию Яковлевичу? Он в Якутске, — поднялась. — Проходите, пожалуйста, присаживайтесь, — стул пододвигает.
Так вот почему пианино. Значит, был женат. Почему не сказал? Но Инна ведь ничего и не спрашивала. Хотя нет, она удивилась, зачем пианино, если он не играет? Но что он ответил тогда?.. Она не помнит.
— Что же вы стоите? Проходите.
Инна села. Объяснила, что только что прилетела из Москвы, никого из отряда ещё нет, извинилась.
Женщина выслушала внимательно, предложила:
— Может быть, хотите помыться? С дороги очень приятно. Нам только что подключили горячую воду. Чаем вас напою. Меня зовут — Люся.
Значит, был женат.
Инна ещё немного посидела для приличия и поднялась, а Люся говорит:
— Буду рада, если вы зайдёте, я здесь совсем одна. Если с общежитием какие-нибудь осложнения, прошу не стесняйтесь, прямо к нам…
Как она устала сейчас тащиться по жаре с тяжёлым рюкзаком. Конечно, Люсе не под силу шлёпать по ледяным болотам, мучиться от комариных укусов… Она из другого мира.
Пора оленям приниматься за работу, каюр не позволяет их вьючить, откормились, хватит.
Придётся сделать передышку перед подъёмом. Подъём не так уж велик, но развал скал всегда опасен, особенно для новичка тем, что обычно затянут плотным мхом. Ступаешь, как по мятному, толстому серебристому ковру, а надо проверять, пробовать каждый шаг. На секунду зазеваешься, ступишь неверно — сломал ногу. Особенно опасен спуск. Спускаешься всегда быстрее, многие прыгают как со ступеней, вот тут-то легче всего угодить ногой в расщелину.
Инна на каждом таком развале больше всего боится за новичков. Они ничего не хотят слушать — скачут, лишь бы скорее спуститься.
Благополучно перевалили развал. Опять можно идти спокойно. Тайга пореже, не нужно продираться сквозь заросли, встречаются поляны, все в цветах. И удивительно — птицы не поют. Вообще их не слышно, не долетают до этих мест. Тайга поражает разнообразием цветов, трав, деревьев… Запахи так неожиданны — то терпкие, то пряные, то нежные, и всё-таки лес без птичьего гомона, без этой многоголосой переклички какой-то застывший.
Люся тоже жаловалась: «Птиц здесь совсем не слышу. Очень тоскую по птицам».
…Второй раз Инна увидела её в магазине. Люся подошла, спросила, как она устроилась, зазвала к себе. Глупо было бы отказываться, и Инна пошла. Она сразу заметила, что в квартире всё по-прежнему, порядка только меньше. У неё создалось впечатление, будто Люся в своей квартире не успела ещё освоиться, хотя живёт уже с прошлой осени. Казалось бы, достаточно времени. Она накрывала на стол так, словно не знала, где что лежит, откуда что достать. Инна несколько раз удерживала себя, чтобы не подсказать. Инна поняла, что Люся совсем не хозяйка.
— Водки выпьем? — спросила она. — У нас ещё прошлогодние грибочки остались.
Интересно, Инна их собирала, мариновала, а Люся её угощает. Подумать только!
Они выпили по рюмке за дружбу. Инна никак не могла понять, что собственно нашла в ней Люся, почему хочет подружиться с ней. Неужели ничего не понимает? Святая, что ли… Трудно её понять.
— Не скучно вам здесь? — спросила Инна.
— Мне не скучно. Встретить бы человека, с которым было бы интересней, чем одной. Пока не встретила такого.
Инне даже стало как-то обидно за Генку — что же, значит, ей скучно с ним? Увидела бы она его тогда, в березничке, на грибных полянках…
Чтоб там ни было, но всё свободное время они стали проводить вместе.
Как завороженная сидела Инна, когда Люся играла. Часами, могла слушать с каким-то щемящим чувством грусти, может быть, даже обиды за то, что сама ничего не может. Когда-то она мечтала учиться музыке, но её матери было не до этого. Что могла тогда простая вальцовщица, одинокая женщина, потерявшая мужа на войне, до музыки ли ей было…
Гаммам Инну мать не научила, зато деньги научила считать. С малых лет Инна знала цену копейке, и за эту школу благодарна ей. Недаром её назначают казначеем и в месткоме год от года, и в экспедициях. Знают, что Инна рубля на ветер не бросит ни казённого, ни своего. Правда, дочке она ни в чём не отказывает, ещё бы не хватало экономить на детях, зачем тогда их заводить. У её девочки всё есть, и ей-то она обязательно купит пианино и будет учить музыке, и в школу поступит она только в английскую.
Люся недовольна звуком пианино:
— Инструмент никуда не годится, нет чистоты.
— Какой чистоты? — спрашивает Инна.
— Чистоты звука. Это когда каждая струна настроена на свою строго определённую высоту. Пожалела отправить в Чульман свой Бехштейн, а теперь мучаюсь. Понимаешь, вот — ля, — Люся ударяет по клавише, — разве таким должен быть этот звук… Ля — прозрачная, частая капля, падающая на льдинку. А фа?.. Фа, как замша, мягкое. И ре?.. Глубокий, как чистая валторна…
Люся окончила Ленинградскую консерваторию, работала концертмейстером, а вот приехала сюда.
Значит, какая любовь!.. Теперь учит школьников. При клубе организовали что-то вроде кружка, очень много желающих. Все накупают инструменты. Пианино контейнерами завозят в Чульман. Работы у Люси хоть отбавляй.
Инне нравится следить за её руками. Они взлетают и падают на клавиши. Большие сильные руки. И сама Люся тогда кажется большой и сильной.
О нём они никогда не говорят. Хотя Инне очень бы хотелось узнать, как такие разные люди смогли полюбить друг друга.
Много она сыграла Инне за это время, и Баха, и Бетховена, и Шопена. Особенно Инна любила слушать Шуберта. В посёлке тишина, работа окончена, все разошлись по домам; детей не слышно. Лиственница пахнет. Только по вечерам в посёлке чувствуется запах лиственницы, доносится из тайги. Чульман-река шумит, бежит, ударяется о камни… Люся играет Шуберта. И так это всё похоже на то, что она играет.
