Я лежал с закрытыми глазами и думал о том, что все кончилось кончилось навсегда. Она осталась в живых, это я знал. Она спаслась от последствий того ужасного последнего часа, избегла возмездия - это представлялось мне несомненным. Она была слишком сильна, чтобы погибнуть. Пуля, предназначавшаяся ей, попала в меня.
Такие, как она, не погибают. Как бы она ни поступила, как бы ни была велика ее вина, всегда найдутся люди, которые станут между нею и возмездием судьбы.
Но при этом я совершенно отчетливо сознавал, что все кончено и что она уже не вернется. Второй раз пути наши не скрестятся в этой жизни. Но что же из того? Одну ночь она мне все-таки принадлежала. И эта ночь осталась со мной, ее никто не мог у меня забрать. Она покоилась в недрах моей жизни, подобно темно-пурпурному альмандину*, вросшему в кусок гранита. Эта ночь навсегда связала меня с нею. Я держал ее в объятиях, ощущал ее дыхание, биение ее сердца, пробегавшую по ее телу дрожь, я видел детскую улыбку, сопровождавшую ее пробуждение. Разве может такое пройти без следа? Нет. То, что женщина дарит в такую беспредельную ночь, она дарит навсегда. Быть может, она принадлежит в настоящий момент другому... Пускай так... Я в состоянии думать об этом без скорби. Прощай, Бибиш!
"Бибиш" - так она называла себя, когда разговаривала сама с собою. "Бедняжка Бибиш",- как часто слыхал я из ее уст эти жалобно-ласковые слова. "Вы сердитесь на меня, а я не знаю за что. Бедняжка Бибиш!" - написала она в записке, которую мне принес какой-то деревенский мальчик... Господи, как давно это было! А однажды, когда мы еще были едва знакомы друг с другом и она изо всех сил делала вид, будто совершенно не интересуется мною, капля кислоты обожгла ей руку. "Ой, как больно! Нельзя так плохо относиться к Бибиш!" - жаловалась она, с изумлением и грустью рассматривая свой маленький пальчик. А когда я посмеялся над этими словами, по мне скользнул ее холодный и презрительный взгляд.
Все это было и прошло. Никогда больше она не посмотрит на меня таким взглядом. Это прошло навсегда с той ночи...
Я услыхал чьи-то шаги и открыл глаза. У моей кровати стоял старший врач с обоими своими ассистентами, а позади них какой-то человек могучего телосложения в белом балахоне с синими полосами вкатывал через дверь столик с перевязочными материалами.
Едва взглянув, я тотчас же узнал его. То обстоятельство, что он изменил наряд, не могло сбить меня с толку. Это мощное тело, этот мягкий, несколько скошенный назад подбородок, эти глубоко сидящие светло-голубые глаза... Человек в полосатом балахоне, несомненно, был князем Праксатиным последним из рода Рюриков. Шрам на его верхней губе был закрыт пышными усами. Его светлые волосы не были, как раньше, зачесаны назад, а свисали прямо ему на лоб. Да и руки его на этот раз были не холеными, а загорелыми... Может быть, я все-таки ошибся, и то был не он?
И все-таки то был он - тут у меня не могло быть ни малейшего сомнения. Уже то обстоятельство, что он старался избегать моего взгляда, свидетельствовало в пользу этого предположения. Он нашел себе убежище, сменив имя и разыгрывая роль санитара. Было ясно, что он не хотел быть узнанным. Ну, меня-то ему незачем было опасаться: по мне, так пускай он влачит и дальше свое жалкое существование, раз совесть ему позволяет. Я не имел ни малейшего намерения выдавать его.
- Проснулись? С добрым утром! - услышал я голос старшего врача.- Как вы себя чувствуете? Лучше? Чувствуете какую-нибудь боль?
Я не отвечал. Я все еще продолжал всматриваться в Праксатина. Он отвернулся - мой взгляд явно смущал его. Лишь теперь я заметил то, что раньше ускользнуло от моего взора: пламенно-красный шрам, начинавшийся за его правым ухом и протянувшийся почти вплоть до подбородка - воспоминание о той ночи, в которую он предал своего друга и благодетеля.
- Знаете ли вы, где находитесь? - спросил старший врач.
Я посмотрел ему в лицо. То был человек лет пятидесяти, с седоватой бородкой клинышком и бойкими глазами. Он, очевидно, хотел выяснить, насколько помутнено мое сознание.
- Я нахожусь в больнице,- ответил я.
- Совершенно верно,- подтвердил он.- В городской больнице Оснабрюка.
Один из ассистентов склонился надо мною.
- Узнаешь меня, Амберг? - спросил он.
- Нет,- ответил я.- Кто вы?
- Голубчик, ты же должен знать меня,- настаивал он.- Подумай немножко! Мы с тобою целый семестр работали в Берлине, в бактериологическом институте. Неужели я так изменился?
- Доктор Фрибе? - неуверенно спросил я.
- То-то же! Наконец-то узнал,- констатировал он удовлетворенно и начал снимать повязку с моей руки и плеча.
Доктор Фрибе был моим коллегой по бактериологическому институту и тоже знал ее. Мне мучительно хотелось услышать из его уст заветное имя, но какой-то инстинкт подсказывал мне, что не следует пока расспрашивать о ней.
Я указал на пулевое ранение в верхней части моей руки.
- Навылет или застряла? - осведомился я.
- Что-что? - рассеянно переспросил он.
- Я спрашиваю, пришлось ли извлекать пулю? Он посмотрел на меня с невыразимым удивлением.
- О какой пуле ты говоришь? У тебя обыкновенные ссадины и разрывы тканей, вызванные сильным ушибом. На плече то же самое.
- Что за чепуха! - воскликнул я сердито.- Рана в предплечье является последствием револьверного выстрела, а плечо пострадало от ножа. Ведь это должно быть видно даже полнейшему профану. И кроме того...
Тут в наш разговор вмешался старший врач.
- Послушайте-ка, что это вам взбрело на ум? Наши полицейские не имеют обыкновения бросаться с ножами и револьверами на прохожих, не подчиняющихся их распоряжениям.
- Что вы имеете в виду? - прервал я его.
- Постарайтесь припомнить! - продолжал он.- Ровно пять недель тому назад, в два часа дня, вы стояли на привокзальной площади Оснабрюка, в самом центре оживленного движения, и словно загипнотизированный уставились глазами в какую-то точку. Руководивший движением полицейский свистел вам, шоферы орали во всю глотку, но вы ничего не слышали и не двигались с места.
- Это верно,-сказал я.-Я увидел зеленый автомобиль марки "кадиллак".
- Ах ты Господи! - заметил старший врач.-У нас здесь и вправду имеется один такой. Но для вас, человека, только что прибывшего из Берлина, "кадиллак" не должен представлять столь необычайной сенсации. Вам уже, наверное, не раз приходилось видеть автомобиль этой марки.
- Да, но этот "кадиллак"...
- И что же произошло дальше? - прервал меня врач.
- Я пересек площадь, вышел к вокзалу, купил билет и сел в поезд.
- Нет,- сказал старший врач.- Вы не добрались до вокзала. Вы налетели прямо на автомобиль, и он вас опрокинул. Пролом черепа, кровоизлияние в мозг-в таком виде вас и доставили сюда. Вы еще сравнительно счастливо отделались, возможен был другой исход. Ну, теперь вы во всяком случае вне опасности.
Я попытался прочесть правду на его лице. Не мог же он, в конце концов, говорить всерьез? Ведь то, что он рассказывал, было сплошным безумием. Я сел в поезд, прочел две газеты, просмотрел один журнал и вскоре задремал. Когда поезд остановился в Мюнстере, я проснулся и купил себе на перроне папирос. В пять часов вечера, когда уже начинало темнеть, мы прибыли в Реду, а уж оттуда я поехал дальше на санях.
- Простите, пожалуйста,- сказал я самым невинным тоном.- Но рана на голове возникла от удара тупым орудием, а именно, молотильным цепом.
- Что такое? - воскликнул он.- Где вы тут у нас вообще найдете молотильный цеп? В деревнях давным-давно пользуются молотилками.
Что я мог на это возразить? Откуда ему знать, что в имении барона фон Малхина не имелось машин и там сеяли, жали и молотили, как сто лет тому назад.
- Там, где я находился пять дней тому назад,- сказал я наконец,-до сих пор пользуются молотильными цепами.
- Там, где вы находились пять дней тому назад? - переспросил он, растягивая слова.- Вы не шутите? Что ж, в таком случае оно, вероятно, так и было. Значит, удар молотильным цепом? Ладно, не задумывайтесь больше на эту тему. О таких неприятных переживаниях, как молотильные цепы, лучше всего забыть. Попробуйте-ка, так сказать, "выключить" ваши мысли. Вам необходим полный покой. Впоследствии вы мне как-нибудь обо всем этом расскажете.
Старший врач повернулся к сестре милосердия.
- Бисквиты, чай с молоком, протертые овощи,- распорядился он и вышел из комнаты. Оба его ассистента последовали за ним. Последним покинул комнату князь Праксатин, толкая перед собою столик с перевязочными материалами и искоса поглядывая на меня.
Что произошло? Что все это значит? Может быть, старший врач хотел разыграть со мной какую-то комедию? Или он и впрямь верил в несчастный случай с автомобилем? Но ведь дело происходило совершенно иначе... Уж я-то об этом знаю... Все было совсем не так.
* Гранат, минерал кроваво-красного цвета. Здесь и далее примечания К. Белокурова и Ф. А. Еремеева.
Глава II
