Он столкнулся с миссис Бир в дверях. Филлис же была в ужасном состоянии. Красная, заплаканная, возбужденная и даже, надо признать, несправедливая. Она, например, на него набросилась. Зачем он напустил на нее эту старую стерву? Полчаса тут сшивалась, торчала бы еще, если бы он не прискакал, орала на нее буквально как на уличную девку. Этот номер не пройдет!
- Минуточку, Фил, я даже не знал, что она собирается в Лондон.
- Так откуда ж она адрес взяла?
- На службе, наверное.
- Ну да, ты всегда ни причем... Ну чего уставился? Сделай что-нибудь. Меня шлюхой обзывают! Она сказала, я тебя только на том словила, что ты слаб на передок!!
- Не обращай внимания, она просто старая ду...
- Да, не обращай! - завизжала Филлис. Она надвигалась на него, скрючив пальцы. - У-у, старый, жирный идиот...
Была ужасно неприятная секунда, когда он подумал, что она начнет его царапать. Но она не стала, наверное ноготь побоялась сломать; только еще раз взвизгнула и забилась в истерике.
Потом даже норковое манто не показалось ей достаточным возмещением ущерба, нанесенного тещей Тьютина.
Филлис очень тонко чувствовала свои права. Она не раз спрашивала у Тьютина, согласен ли он, что они живут в свободной стране, и он горячо соглашался. Он не забыл этих ужасных слов - "старый, жирный идиот". Он боялся снова обидеть Филлис. В душу его вообще даже закралась тень сомнения в их будущем блаженстве с этим очаровательным ребенком.
Правда, планов своих он не менял. Чувство собственного достоинства не позволяло ему примириться с коварной Клэр.
А Клэр оказалась человеком слова. На развод они подали, и миссис Бир, опять несолоно хлебавши, пришлось убраться восвояси, в берлогу в северных лесах. Через три недели, еще до рассмотрения дела в суде, Филлис познакомилась с одним молодым помощником режиссера, который взялся сделать ее кинозвездой. На мебель Тьютина они уехали в Италию и сняли домик прямо рядом с любимой киностудией помощника режиссера на норковое манто.
Тьютин не вернулся к Клэр; взаимопонимание было подорвано. Уже не было прочной основы для душевной близости, а без взаимного доверия отношения становятся вымученными, натянутыми; брак превращается в фарс. Клэр сама пришла к нему с повинной. В конце концов ей удалось его убедить, что необходимо за ним присмотреть после этой ужасной катастрофы.
Он был совершенно сломлен. Он людям в глаза боялся смотреть, ни с кем не виделся. Он пренебрегал моционом и слишком много ел. Он весь поседел, сразу обрюзг, испортил фигуру, стал выглядеть пожилым каким-то пентюхом. Но благодаря заботам Клэр сон и пищеварение у него постепенно наладились.
Все это было семь лет назад. На днях один гость, новый знакомый, проведя у них уик-энд, поздравлял Тьютина с тем, что у него такая счастливая семья, очаровательная жена, милые детки. И в пьяно-восторженном письме благодарил за неизгладимое впечатление.
Юнец, видно, метил в фирму к Тьютину и хотел к нему подольститься. Тьютина только насмешили его комплименты. Но вдруг он сообразил, что в них есть известная доля правды.
В конце концов, счастье его в основном заключалось в домашней жизни, а счастье у него было, бесспорно, было. Как и когда все начало восстанавливаться, он не мог бы сказать. Он этого не заметил. Он вообще ничего не заметил. Романтики тут не было никакой - никакой трепетности. Ничего похожего на мечты жениха и невесты, на вечный медовый месяц с роскошными вечерами для разнообразия и на зависть друзьям; в общем-то, даже наоборот - все было принятое, привычное, простое, обыкновенное, когда привязанность сама собой разумеется, а страстные порывы излишни и даже никому не нужны. Ну а вечера-то, они, может, и нужны, но какая же это скучища, потеря времени, в общем-то, в ущерб семейному равновесию, покою и счастью.
Пожалуй, Тьютин успешно справился с важнейшей задачей - построением семьи. Как тонко он наладил отношения с Клэр, чтобы их совместная жизнь могла продолжаться.
Ну а Филлис он однажды видел в кино, на выходной роли. Дело происходит в ночном клубе, она хозяйка - он замирает, сердце ускоренно бьется, он думает: "Я бы мог сейчас быть ее мужем и жил бы, как все эти пьяницы". Его пробирает дрожь с головы до пят, и душу охватывает безграничное чувство облегчения. Он благодарит свою счастливую звезду, что так удачно отделался.
Миссис Бир стукнуло семьдесят восемь лет, она сгорбилась, стала щуплой старушонкой, и личико у нее теперь маленькое, как у младенчика. Щеки уже не горят сердито, а отдают румянцем загорелого сельского ребенка, не трясутся, как у побитого, но задиристого мопса, а отражают какое-то кроткое недоумение. Поднятые бровки, наморщенный лоб и поджатые губы будто спрашивают: "И отчего молодежь так слепа и глупа, все с ума посходили, что дальше-то будет?"
В Лондон она наведывается редко, да и то никому не мешает. Тьютины пригревают ее, ни в чем ей не отказывают; она все больше раскладывает пасьянс. Один только раз как-то, поцеловав на ночь детей и, видимо, чересчур веселая, потому что пасьянс у нее получился подряд два раза, она что-то такое бормочет Фрэнку, что вот, мол, как все опять хорошо после того, как он отказался от своей затеи с разводом. Фрэнк даже вздрагивает он совсем забыл ее тогдашние штучки. Но она уже снова раскладывает карты, и по выражению лица и даже по жестам ее он замечает, что она собою очень довольна. Будто наслаждается победой.
Фрэнку это странно и обидно, он просто поражен. Неужели же несчастная старушенция в самом деле вбила себе в голову, будто ее идеи хоть какое-то отношение имели к "сохранению семьи" - ведь она, безусловно, так это называет? Неужели она всерьез воображает, будто люди не изменились за последние пятьдесят лет, и не может взять в толк, что представления ее сверстников конца века, когда психологии еще и в помине не было, теперь по меньшей мере несколько устарели? Да имеет ли она хоть малейшее понятие о комплексах, в каких пришлось им с Клэр разбираться, о чисто индивидуальных мотивах, вообще о задачах, для решения которых ее допотопная моральная элементарщина пригодна, как гаечный ключ для часовщика?
Старуха все раскладывает карты, и Фрэнка даже подмывает ей сказать, что в вопросе о разводе он с ней совершенно не согласен, но тут же он думает: "Пускай себе тешится иллюзиями, бедняжка".
Миссис Бир кладет красную десятку на черного валета, открывает туза, поднимает взгляд и ловит взгляд Фрэнка. Она улыбается и кивает с откровенным торжеством.
Фрэнк улыбается ей, как ребенку, живущему в мире фантазий.
