— Не знаю. Но величественности как-то многовато.
— Как видишь, итальянцы не страдают комплексом неполноценности. У них все огромное!
Они разглядывали палаццо Венеция, пока не представили, что из одного из окон на них хмуро смотрит Муссолини, преодолели лестницу к пьяцца дель Кампидольо и подошли к конной статуе Марка Аврелия на пьедестале работы Микеланджело. Джоан нашла у памятника сходство с творениями Марино Марини[1] и была, конечно, права. Она такая умная! Возможно, это и делало столь трудновыполнимым изысканный замысел расставания с ней. Они обошли площадь. Все ворота и двери вокруг них выглядели навечно запертыми, как двери на рисунке. Открытым оказался боковой вход церкви Санта-Мария ин Аракоэли, туда они и вошли. Впечатление было такое, словно они ступают по спящим людям: намогильные рельефы в натуральную величину так стерлись, что не ощущались под ногами. Пальцы рук, сложенных на каменной груди, превратились в тени пальцев. Одно лицо, спасшееся от истирания за колонной, походило на ожившую душу, пытающуюся оторваться от зашарканного тела.
Эти рельефы на полу, бывшем когда-то ослепительным мозаичным озером, изучали одни Маплы, остальные туристы толпились вокруг часовни, в которой хранились за стеклом обряженные позеленевшие останки римского папы; если судить по их размеру, то папа был ростом с ребенка... Джоан и Ричард покинули церковь через ту же боковую дверь, спустились по лестнице и купили билеты на развалины римского Форума. В эпоху Возрождения там была каменоломня; повсюду лежали обломки колонн, создававшие выразительную перспективу, как на полотнах де Кирико[2]. Джоан пришла в восторг от птиц и диких трав, беззаботно жительствующих в расселинах этого развороченного древнего мира. Пошел слабый дождик. В конце одной из дорожек они увидели стеклянную дверь, навстречу им бросился человечек в форме и с метлой, впустивший их, словно в бутлегерский бар, в заброшенную церковь Санта-Мария Антика. В белесом воздухе под ее сводами не чувствовалось молитвенного духа, фрески семнадцатого века выглядели свежими, выполненными нервной рукой. Уходя, Ричард прочел в улыбке человека с метлой немой вопрос и незаметно сунул ему монету. Дождик не переставал. Джоан взяла Ричарда за руку, словно пытаясь спрятаться от дождя. У него заболел желудок: сначала несильная боль, потом более чувствительная, отвлекавшая от боли в ногах. Они прошли по виа Сакра, сквозь поросшие травкой языческие храмы без крыш. Желудок болел все сильнее. Охранники в форме, пожилые люди, попадавшиеся здесь и там, как голодные галки, манили их к очередным развалинам и церквям, но Ричард уже ничего не видел от боли, его волновало только расстояние, отделявшее их от ближайшей спасительной опоры. Он отказался заходить в базилику Константина и вместо нее попросился к uscita[3], переврав это слово. Он уже боялся, что не дойдет. Охранник, горюя по источнику чаевых, строго указал на калитку в проволочном заборе. Маплы подняли щеколду и вышли на мощенный булыжником подъем напротив Колизея. Ричард сделал несколько шагов и привалился к невысокой стене.
— Так плохо? — спросила Джоан.
— Хуже не бывает, — простонал он. — Ты уж меня извини. Не пойму, в чем дело.
— Тебя тошнит?
— Нет, это другое... — Ему было трудно говорить. — Какой-то спазм.
— Вверху или внизу?
— Посередине.
— Из-за чего это? Может, каштаны?
— Нет. Думаю, это потому, что мы с тобой здесь, так далеко, и не знаем... зачем.
— Может, вернемся в отель?
— Да, мне лучше прилечь.
— Поедем на такси?
— Они меня надуют.
— Ничего страшного.
— Я не знаю... наш адрес.
— Попробуем разобраться. Там рядом большой фонтан. Я посмотрю, как будет по-итальянски «фонтан».
— В Риме... полно... фонтанов.
— Ричард, ты, случайно, не для меня стараешься?
Он не удержался от смеха: очередное свидетельство ее ума.
— Разве что неосознанно. Это как-то связано со всеми этими чаевыми... Платишь и платишь! Невероятно, но это вызывает настоящую боль.
— Ты можешь идти?
— Конечно. Дай мне руку.
— Взять у тебя коробку?
— Нет. Не беспокойся, милая, это от нервов. Со мной так бывало... в детстве. А потом я стал... смелее.
Они спустились к оживленной, забитой машинами улице. Во всех такси, которые они пытались остановить, торчали над задними сиденьями головы, и машины проносились мимо. Они перешли через виа дей Фори Империали и попытались добраться по переплетению улиц до знакомой территории с фонтаном, американским баром, обувным магазином и своим отелем. По пути им попался рынок, где торговали красочной снедью. Под полосатыми козырьками громоздились гирлянды колбас, на мостовой возлежали снопы салата. Ричард шагал, как стреноженный, словно боль у него внутри была хрупкой ценностью, и прижимал руку к животу, от этого ему становилось легче. Дождь и Джоан, из-за которых это в какой-то мере и произошло, теперь, наоборот, облегчали его недомогание. Джоан еще и помогала ему идти. Дождь был его маскировкой, кое-как прятал его от прохожих и от него самого, от этого боль тоже отпускала. Он с трудом преодолевал подъемы по пути и почти с таким же трудом спуски. Особенно тяжелый подъем подстерегал их у Банка Италии. Дождь перестал. Боль, проникшая во все уголки грудной клетки, теперь вооружилась ножом, чтобы вырваться наружу. Они вышли на виа Национале в нескольких кварталах от отеля. Магазины были открыты, фонтан вдалеке бездействовал. Ему казалось, что он вот-вот опрокинется навзничь, его сознание походило на веточку, отросшую от ствола, но не способную определить, в какую сторону ей тянуться. После каждой пробы веточка становилась все тоньше и должна была вскоре попросту растаять в воздухе. В гостиничном номере он улегся на свою кровать, укрылся пальто, поджал колени и уснул.
Когда, спустя час, он проснулся, все уже было по-другому. Боль прошла. Джоан лежала на кровати и читала путеводитель. Он повернулся на другой бок и как будто снова увидел ее в холодном библиотечном свете, как в первый раз; он, правда, знал, что с тех пор они поселились вместе.
— Все прошло, — сообщил он ей.
— Ты шутишь? Я уже приготовилась вызвать врача и везти тебя в больницу.
— Нет, дело совсем в другом. Я знал, что это такое. Это нервное.
— Ты так побелел!
— Слишком много всего собралось в одной точке. Думаю, меня вогнал в депрессию Форум. Здесь многовато прошлого. Все это так сложно! А тут еще эти жмущие башмаки...
— Это Рим, дорогой. Здесь полагается испытывать счастье.
— Теперь я его испытываю. Идем, ты, наверное, проголодалась. Давай пообедаем.
— Правда? Ты уверен?
— Уверен. Все прошло.
Так оно и было. Вернее, оставалось еще уютное чувство теплого недомогания, но оно померкло от первого же кусочка миланской салями. Маплы снова предприняли прогулку по Риму, и там, в этом городе ступеней, скользящих разворачивающихся перспектив, поверхностей цвета сепии и розовой охры с несчетными окнами, таких огромных зданий, что, находясь в них, чувствуешь себя на улице, пара рассталась. Не физически — они почти не выпускали друг друга из виду. И, тем не менее, расставание наконец произошло. Оба знали это. Снова, как в дни ухаживания, они были вежливы, веселы, сдержанны друг с другом. Их брак лишился корней, словно перезрелая лоза с зарывшимся в землю стеблем, которую рубит на заре старый виноградарь. Так, расставшимися, они брели рука об руку по внешне нерушимым кварталам, через разные стили и времена. Как-то раз она повернулась к нему и произнесла: «Дорогой, я знаю, в чем наша проблема. Я — классицизм, ты — барокко». Они делали покупки, смотрели достопримечательности, спали, ели. Сидя напротив нее в последнем из вереницы ресторанов, этих оазисов со скатертями и винами, помогавших им продержаться в эти элегические дни, Ричард увидел, что Джоан счастлива. Ее лицо, расставшееся с напряжением надежды, разгладилось, жесты приобрели порхающую иронию молодости; она стала до исступления внимательной ко всему вокруг. И ее голос, когда она наклонялась к нему, чтобы шепотом поделиться своим мнением о женщине и о красавчике мужчине за одним из столиков, был стремителен, словно выгибалось тугой дугой, вырвавшись на свободу, само ее дыхание. Она была счастлива, и он, ревнуя ее к этому счастью, снова заколебался, стоит ли им расставаться.
Прославленный итальянский скульптор XX века.
Известный итальянский художник XX века.
Выход (ит.).
