Ухажерочкой этой была, конечно, сама Проска, и деревня заболтала о ней со злобой, с завистью, издевкой и удовольствием.
Пожалуй, впервые за свою жизнь Прокоп не знал, что ему делать. Он смотрел па дочь, прикидывал в уме, что говорят на деревне, и отплевывался со злобой:
— Тьфу, дьявол, вот дьявол!
— Ты что? Иль блохи? — спрашивала Проска.
— А ничего! Наплевать!
Проска хохотала, от ее зубов и от глаз отскакивала брызги света, и Прокоп ласково поощрял ее:
— Заржала, дура!
Он вдруг принялся потакать Проске, задабривать ее.
Авере он сказал:
— Ты бы пошел куда, ходить тебе привычней.
— Полегчает — пойду, — ответил Аверя.
Тогда Прокоп объявил ему:
— Меня вон па зиму в сторожа зовут, в училищу. В избу новую я тебя не возьму, от тебя дух, обовшивел ты.
— Уйду, — повторил Аверя.
Лежал он пластом, не шевелясь, тяжко, со скрипом приподымая грудь. Прокоп помял его ногу, потрогал живот.
— Вряд ты уйдешь, мягкий стал, воды набралось много. Дать, что ль, чего?
— Во мне душа крепко сидит. Уйду, — опять сказал Аверя.
Он и правда поднялся, — оплывший, круглый, неуклюжий, — подремал для два на солнцепеке и ушел не сказавшись.
И тут вдруг обнаружилось, что он украл у Прокопа кочедык.
Богатство но бог весть какое — старый кочедык, но Прокоп остервенился непомерно, кричал, топал, выбегал на улицу, грозил кулаками в ту сторону, куда мог уйти отец.
— Я его в избе держал, я к нему по-сыновьему, а он меня, за хлеб мой, обворовал! Вор!
— Да что тебе, жалко? — крикнула Проска.
— Я тебе лапти начал, пальцем теперь буду ковырять?
— Поспеешь, не к заутрене!
Прокоп понемногу отошел, но после ужина, увидев, что дочь собирается уйти, нахмурился.
— Ну, я пошла, что ль, на деревню, — сказала Проска.
Тогда Прокоп заорал:
— А мне что? Поди!.. Вот, как перед истинным, — поклялся он, все еще крича, — убью я отца за кочедык, только вернется!..
— А убей, — засмеялась Проска.
Кочановская усадьба стоит на речке, против деревни. Усадебка небогата — дом крыт щепой, с обеих сторон ворота соединяют его с флигелями, в левом флигеле кухня, в правом рига, коровник, саран. Одно окно кухни выходит на речку, но речки не видать, старый жесткий малинник подпирает флигель, вишни и сливы перепутались в сплошную стену, за ними высятся липы и березы.
В революцию владелица усадьбы бросила дом, он пустовал, и в первый раз Кочаны задумали устроить школу. Перед покровом приехала учительница, и вскоре Прокоп с Проской перебрались на новоселье.
В кухне, по самой середине, стояла широченная печь, сбоку от нее шитая на живую нитку переборка отгораживала камору. В каморе поселилась Проска, на печи — Прокоп с котом.
Лавочник ближнего села торговал у Прокопа его избу, пастух хвастался взять за избу большие деньги, ходил счастливый, да незаметно, по бревнышку, начал растаскивать дом на дрова.
— На кой леший деньги? Мне теперь всю зиму жалованье пойдет, да Проске — харчи от учительши.
И Прокоп смеялся рассыпчатым своим, чуть хриплым смехом.
Перебравшись на новоселье, он снова как-то полегчал, будто Кочаны, отступившие за репку, перестали тревожить его. Но неожиданно деревня обвалилась на Прокопа горой.
Он гонял еще стадо, однако октябрьские заморозки давали себя знать, и по утрам пастух разводил костер.
Как-то в праздник к огню подошел кручинский паренек — покурить табачку. У огня, на воле, всегда легко, по душе говорится, малый оказался под хмельком, в кармане у него нашлась недопитая бутылочка, и Прокоп кончил с ним её. Разговор велся о всякой всячине, о драках и гулянках, о том, у кого сколько коров «под дезертером» ходит, кто кого отчаянней, где лучше девки — в Кочанах или в Круче.
Вот тут и навернись парню на язык Проска. Ее знали кругом, любили за хорошие повадки, весельчихой слыла она первой.
— Нынче у нее нрав другой стал, — пожалел парень, устав нахваливать Проску. — Как спуталась с Ларькой — не подступись!
— Чего брешешь? — глухо сказал Прокоп.
— А не верно, что ль?
— Не бреши, говорю, кобель!
— Лайся! Вся волость знает, а ты проглядел.
— Чего?
— Спрокудилась твоя Проска, вот чего!
Парень выговорил это с довольной и злой издевочкой и взглянул на Прокопа бочком, усмехаясь. Но выдержать насмешки своей ему не пришлось, он беспокойно поднялся с земли и сказал в сторонку, с виду небрежно:
— Мы пошли.
Прокоп сидел темный, отвердевший, как пень.
Все затем произошло мгновенно, без единого слова.
Прокоп схватил кнут, быстро стал на ноги. Парень кинулся прочь. Пастух побежал за ним. Там, где расширялась полянка, он размахнулся и дернул кнутом, как по скотине. Тугой плетеный конец кнута сильно хлестнул по ноге парня, он споткнулся, упал.
Прокоп настиг его, подмял, перевернул на спину. Секунду пастух молча глядел в лицо парня. Оно дрожало от усилий малого подняться, пот пробивался сквозь реденькие брови и над губами.
Прокоп ловко перехватил кнутом руки парня и толстым, коротким березовым кнутовищем ударил его в лицо, между зажмуренных глаз.
Тогда парень закричал.
Прокоп бил его, как никогда не бил скотину, норовя попасть в переносицу, размеренно, точно загонял кнутовищем гвоздь. Коленями он придавил грудь и руки парня, левой рукой придерживал его голову, чтобы он не вертел ею.
Глаза пастуха налились кровью, дышал он часто. Вряд ли он помнил себя в это время.
Он поднялся, когда парень перестал кричать. Поправляя порты, заметил, что из кармана вывалился табак. Он стал усердно искать его по полянке. Дойдя до притухшего костра, он услышал дикий крик и обернулся.
Приподнявшись на локте и размазывая ладонью кровь по лицу, парень, не двигаясь с места, вопил:
— Уби-ва-а-ют!
Прокоп неслышно засмеялся, поднял табак и пошел к коровам…
Ночью, укутавшись в полушубок, он хоронился в малиннике, поджидая Проску. Она вернулась с засидок одна, шмыгнула в свою каморку, а Прокоп все не шел спать. Он был уверен, что придет Ларион, вылезал из своей засады на речку, к броду, ждал.
За полночь он расслышал всплески воды: кто-то шел по перекинутому через речку бревну, опираясь на палку. Прокоп побежал к переправе.
— Кто идет, отвечай! — придушенно закричал он на черную тень, качавшуюся в воде.
Тень выскользнула из воды на берег и двинулась к Прокопу вприпрыжку. По походке он сразу признал кузнеца и от стыда ругнулся.
— Испугал ты меня. А я угорел, вышел умыться…
— Ты что кручинского-то избил? Теперь тебя они поймают, — сказал кузнец.
— А пускай ловят, — ответил Прокоп.
Он пошел домой, заглянул в каморку. Проска спала одна. Прокоп размотал оборки лаптей, как был — в полушубке — залез на печь и крепко заснул…
Ночь к этому часу стала непроглядно черной, казалось, слышно было, как по небу мчались холодные осенние тучи, и скоро по речке и но листве огородов зашумел дождь.
Ларион снял сапоги в малиннике, запрятал их поглубже в кусты, открыл окно кухни и вскочил в него.
А недолго спустя Прокоп очнулся от страшного удара. Он пощупал кругом себя, ему почудилось, что провалилась печка, гул стоял под потолком, над его головой. Едва он спустил ноги, как рухнул второй удар. Он понял, что это — выстрел, и опрометью кинулся в дверь.
На дворе было тихо, дождь выбивал ровную дробь по крышам. В ушах Прокопа все еще громыхали раскаты гула, какой-то тягучий звон плавал в его голове, он ничего не мог расслышать и вернулся в горницу.
Из Проскиной каморки раздался стон, Прокоп вбежал туда, спросил:
— Ты что?
— В руку ранило, — отозвалась Проска.
— Кто стрелял? Ларивон?
— А тебе не все одно?
В голосе Проски послышалось Прокопу что-то чужое, непривычное, он нащупал в темноте ее голову — она была простоволоса, — захватил в кулак косицу и дернул. Проска смолчала.
Прокоп достал с печи ржавую берданочку, из которой не стрелял лет двадцать, и побежал на огород. За шумом дождя не слышно было, как раздвигался и хрустел под ногами малинник, темнота проглотила все без остатка. Прокоп долго тыкал берданкой наугад в кусты, потом засел под липой, у речки, притаился.
На рассвете он опять пошарил в малиннике, ничего не сыскал, пошел домой. Проски в кухне не было. Он. покликал ее, никто не отозвался, он плюнул: пора было идти на деревню созывать стадо…
Наутро учительница велела Проске принести дров и воды.
Охапка поленьев, как всегда, с грохотом рассыпалась подле печки, но, идя за водой, Проска захватила только одно ведро.
— Натаскаю одним, — сказала она.
Потом неожиданно объявила:
— Мне надо идтить на перевязку.
— На какую перевязку, что такое? — перепугалась учительница.
— А меня из нагана ранили. Я ночью в больницу бегала, так фершал велел мне поутру на перевязку прийтить.
