Я на секунду замолчал, и фрау соседка очень разумно этим воспользовалась:
- И Вы думаете, они никогда не помирятся?
- Ну что Вы, - сказал я, - во всяком случае, хотелось бы надеяться.
- И когда это может произойти?
- Видимо, когда Бог узнает, как выглядит человек, которого против его воли покинули руки.
Фрау соседка подумала немного, потом рассмеялась:
- Но для этого же Ему достаточно только взглянуть вниз!
- Простите, - сказал я учтиво, - Ваше замечание свидетельствует о Вашем остроумии, но история еще не закончилась. Так вот, когда руки удалились, и Бог снова окинул взглядом землю, опять-таки прошла минута, или, скажем, тысячелетие, что, как известно, одно и то же. Вместо одного человека был уже миллион. Но все они были теперь одеты. А поскольку мода в те времена была прямо-таки ужасна и к тому же нещадно обезображивала лица, то у Бога сложилось совершенно неверное и (не хочу скрывать) очень неблагоприятное представление о людях.
Фрау соседка хмыкнула, но я не дал ей возразить и с особым нажимом заключил:
- Поэтому совершенно необходимо, чтобы Бог узнал, каковы люди на самом деле. И надо радоваться, когда находятся такие, что говорят Ему...
Фрау соседка радоваться не спешила:
- И кто бы это мог быть, скажите на милость?
- Дети, конечно, а кроме того иногда те люди, которые рисуют, пишут стихи, строят...
- Что строят, церкви?
- И церкви, и все, что угодно.
Фрау соседка медленно качала головой. Многое показалось ей очень и очень странным. Мы уже прошли ее дом и теперь не спеша возвращались обратно. Вдруг она развеселилась:
- Ну что за вздор, ведь Бог же всеведущ. Он же долженбыл точно знать, откуда, к примеру, прилетела та маленькая птичка.
Она торжествующе посмотрела на меня. Я, должен признаться, слегка растерялся. Но когда я собрался с мыслями мне удалось сделать чрезвычайно серьезное лицо.
- Дорогая фрау, - сказал я учительским тоном, - это, собственно, не более, чем история. И чтобы Вы не подумали, что это лишь отговорка (она, разумеется, энергично запротестовала), я скажу Вам еще два слова: Бог обладает всеми качествами, это бесспорно. Но прежде, чем Он смог, условно говоря, приложить их к миру, они все казались Ему единой могучей силой. Не знаю, ясно ли я выражаюсь. Но вот перед лицом вещей Его способности специализировались и возросли до определенной степени - до степени долга. Ему нелегко было охватить взором их все сразу. Ведь существуют же конфликты. (Между прочим, я говорю все это только Вам, Вы ни в коем случае не должны пересказывать это детям.)
- Ну вот еще, - заверила моя собеседница.
- Видите ли, если бы ангел, пропевший "Ты, о всеведущий", пролетел мимо, все было бы иначе...
- И Ваша история была бы не нужна?
- Конечно, - подтвердил я и хотел уже попрощаться.
- А Вы знаете это совершенно точно?
- Я знаю это совершенно точно, - повторил я чуть ли не клятвенно.
- Тогда мне будет что рассказать сегодня детям.
- Я бы и сам с удовольствием послушал. Прощайте. - Прощайте, - ответила она, но тут же снова повернулась ко мне:
- Но почему же именно этот ангел...
- Фрау соседка, - прервал я ее, - теперь я вижу, что Ваши милые девочки вовсе не потому так много спрашивают, что еще дети.
- Почему же? - спросила моя соседка с любопытством.
- Ну, доктора говорят, есть некая наследственность... Моя фрау соседка погрозила мне пальцем. Но мы раскались, конечно, друзьями.
Когда я позже (после довольно долгого, к слову сказать, перерыва) вновь повстречал фрау соседку, она была не одна, и я не мог узнать, рассказала ли она девочкам мою историю и с каким успехом. Мои сомнения разрешило письмо, которое я получил вскоре после этого. Поскольку отправитель не давал мне позволения его публиковать мне придется ограничиться пересказом его окончания из которого без труда можно понять, кто его автор. Оно заканчивается словами: "Я и еще пять других детей, потому что я тоже с ними".
Я отвечал, сразу же по получении письма, следующее:
"Дорогие дети, я охотно верю, что вам понравилась сказка о руках Господа Бога; мне она тоже нравится. И все-таки я не могу к вам прийти. Не сердитесь из-за этого. Кто знает, понравлюсь ли вам я. У меня некрасивый нос, а если к тому же на его кончике, что случается то и дело, вскочит красный прыщик, то вы все время будете рассматривать это пятнышко, удивляться ему, и совсем не станете слушать, что будет говориться чуть ниже под ним. А может быть, вы начнете даже фантазировать об этом прыщике. Все это не для меня. Поэтому я предлагаю другой выход. У нас есть (даже не считая вашу маму) много общих друзей и знакомых, которые уже не дети. Вы вскоре узнаете, о ком я говорю. Время от времени я буду им рассказывать какую-нибудь историю, и благодаря их участию она дойдет до вас еще более прекрасной, чем если бы ее рассказал я сам. Потому что среди этих наших друзей есть самые настоящие большие поэты. Я пока не открою вам, о чем будут мои истории. Но поскольку вас ничто так не занимает и ничто так не близко вашему сердцу, как Господь Бог, я обещаю вам при любой возможности вставлять в них, что я о Нем знаю. Если же что-то окажется неверным, то напишите мне еще одно милое письмо или передайте через вашу маму. Ведь очень может быть, что я в чем-то ошибаюсь, потому что с тех пор, как я узнал самые лучшие истории, прошло много времени, и мне пришлось увидеть еще и другие, далеко не такие прекрасные. В жизни так бывает. Но все же жизнь - великолепная вещь: об этом тоже частенько будет идти речь в моих историях. За сим - всего вам хорошего. - Я, один человек, но тоже лишь потому, что и я с вами".
НЕЗНАКОМЕЦ
Один незнакомый человек написал мне письмо, не о Европе написал мне незнакомый человек, не о Моисее, не о больших пророках, равно как и не о меньших, не об императоре России и не о царе Иване Грозном, его ужасном предшественнике. И не о бургомистре или соседе сапожнике, не о близлежащем городке, не о дальних городах; и даже лес, в котором бродят косули и где я пропадаю каждое утро, не показывается в его письме. Ничего не рассказывает он мне и о своей матушке или о сестрах, которые, конечно, давно замужем. Видимо, его матушка уже умерла, - иначе как бы могло случиться, что на четырех страницах письма я не нахожу ни одного упоминания о ней? Он оказывает мне большее, несравненно большее доверие, он делает меня своим братом - он говорит со мной о своей беде.
Вечером незнакомец приходит ко мне. Я не зажигаю лампу, лишь помогаю ему снять пальто и приглашаю его попить со мной чаю, потому что как раз в это время я пью свой вечерний чай. Ведь если у тебя в гостях близкий друг, незачем слишком заботиться о приличиях. Когда мы уже садимся за стол, я замечаю, что мой гость чем-то обеспокоен: в его взгляде затаился страх, и его руки дрожат.
- Верно, - говорю я, - вот это письмо для Вас. И принимаюсь разливать чай.
- Вам с сахаром? Может быть, с лимоном? В России я научился пить чай с лимоном. Попробуете?
Затем я зажигаю лампу и ставлю ее в дальний угол на возвышение - так, чтобы были, собственно, сумерки, лишь немного смягченные теплым розоватым светом. И лицо моего гостя тоже становится спокойнее и мягче, словно лицо хорошего знакомого. Я еще раз приветствую его:
- А знаете, я давно уже ждал Вас. - И прежде, чем незнакомец успел удивиться, поясняю:
- Я знаю одну историю, которую я не мог бы рассказать никому, кроме Вас. Не спрашивайте, почему так, скажите только, удобно ли Вам сидеть, достаточно ли сладок чай и хотите ли Вы послушать эту историю?
Мой гость улыбнулся. Потом просто ответил:
-Да.
- Три раза "да"?
- Три раза.
Мы оба откинулись на спинки кресел, так что наши лица оказались в тени. Я отодвинул мою чашку, порадовался золотистому отблеску чая, медленно вновь забыл эту радость, затем спросил:
- Вспоминаете ли Вы еще о Господе Боге? Незнакомец задумался. Его глаза смотрели далеко в темноту и с их двумя маленькими пятнышками света в зрачках напоминали две длинные аллеи в разросшемся парке над которым широко распростерлось лето и солнце. Они точно так же начинаются под сумеречным сводом ветвей тянутся через сужающуюся темноту и заканчиваются мерцающей в отдалении точкой - выходом в намного, может быть, более светлый день. Пока я думал об этом, он сказал - медленно и словно бы неохотно слыша собственный голос:
- Да, я еще вспоминаю о Господе Боге.
- Хорошо, - сказал я благодарно, - потому что моя история как раз о Нем. Но сперва скажите мне еще вот что: разговариваете ли Вы иногда с детьми?
- Бывает, во всяком случае, мимоходом.
- Тогда Вам, может быть, известно, что из-за безобразного непослушания Его рук Богу так и не довелось узнать, как, собственно, выглядит готовый человек?
- Я где-то слышал об этом, не знаю только, от кого, - ответил мой гость, и я увидел, как по его липу пробежали неясные воспоминания.
- Все равно, - прервал я их, - послушайте дальше. Много времени терпел Бог эту неизвестность. Ведь терпение Его велико, как Его могущество. Но однажды, когда между Ним и землей много дней стояли плотные облака, так что Он почти не знал уже, не приснилось ли Ему все - мир и человек и время, - Он кликнул Свою правую руку, которая так давно была изгнана из Его взгляда и трудилась, склонившись над мелкими второстепенными тварями. Она с готовностью предстала перед Ним: она думала, что Бог теперь наконец-то простит ее. И в самом деле, когда Бог увидел ее, ее красоту, юность и силу. Ему захотелось помириться с ней. Но Он тут же спохватился и, глядя в сторону, приказал: "Ты отправишься на землю. Ты примешь облик, который видела у человека и обнаженной поднимешься на гору, так чтобы я мог хорошенько тебя рассмотреть. Перво-наперво, как только спустишься на землю, подойди к молодой женщине и скажи ей, но очень тихо: я хочу жить. Тогда вокруг тебя возникнет малая темнота, потом большая - она называется детством, - а потом ты станешь человеком и поднимешься на гору, как Я тебе приказал. Все это займет лишь мгновенье. Ступай".
