тощих лапах стоит серая цапля. Изредка, наклоняясь, цапля вонзает острый клюв в воду и что-то выдергивает оттуда.
Поодаль от нее стоит черная цапля. Случается, она срывается с места и летит в нашу сторону, но серая цапля с криком летит ей на перехват и отгоняет от своих владений.
Каждый раз, когда мы здесь, я наблюдаю эту сцену — войну двух цапель.
— О-о! Уо-о… — вдруг кричит бомж, вставая и протягивая вперед руки.
То ли он поет, то ли хохочет.
С противоположного берега сразу срывается стая уток; чайки, цапли — все летят к нему. Птицы знают — сейчас их будут кормить.
Продолжая петь и хохотать, бомж достает из кармана булку, отрывает от нее кусочки и бросает птицам.
Я вижу, как из кустов выбегает кот! Дикий полосатый кот бежит к бомжу, перепрыгивая через упавшие ветки и лужи. Кот становится на задние лапы, а передние упирает в ноги бомжа. А затем танцует на задних лапах. Бомж берет кота за шкирку, поднимает и… целует в морду.
Как страшно!
И как красиво здесь! Высокое небо, и травы высокие, словно позолоченные солнцем; вода в заливе переливается такими нежными оттенками, что трудно передать словами. Если бы я не хотел стать рыбаком, то обязательно стал бы художником.
— Вот так: провели мы здесь с тобой целый день, а поймали только одну рыбку, — говорит папа, вытаскивая из воды садок. — Возьмем ее домой? Или лучше выпустим, пусть плавает?
— Возьмем, — отвечаю я сердито.
— Хорошо, — соглашается папа. — Тогда давай собираться, пора домой.
Мы складываем снасти и идем через рощу по тропинке к нашей машине. Проходим мимо палатки бомжа-алкоголика.
Он сидит на земле, ноги враскорячку, и весь как-то странно трясется. Даже не смотрит в нашу сторону.
— А-а-а! — вдруг издает он страшный вопль. Падает на землю, лицом на камни и ветки. — М-мм… Хр-хр… — хрипит задыхаясь.
Папа ставит сумку на землю, быстро подходит к бомжу. Присев рядом, переворачивает его на бок. Нащупывает у него пульс, подложив под голову свою ладонь.
Я стою в нескольких шагах, и мне видно, что лицо бомжа в крови, в грязи и прилипших листьях.
— Хэ-хэ, — хрипит бомж, продолжая трястись. Его ноги дергаются, как у лягушки, которую оглушили камнем.
Папа достает мобильник, звонит:
— Не знаю его имени, на вид ему лет пятьдесят. Он бездомный. Похоже на эпилептический удар. Скоро приедете? Хорошо, буду ждать.
Едем в машине домой. Перед моими глазами сцена: санитары кладут бомжа на носилки и, привязав ремнями, несут к фургону «Скорой помощи». Бомж большой, черный, грязный, страшный…
— Надо было oтдать ему нашу рыбу, — говорит папа, притормозив на повороте. Похоже, он чем-то расстроен.
Меня охватывает такая злость, что я начинаю бить ногами в спинку переднего сиденья.
— Перестань! — велит папа. — У тебя мокрые и грязные кроссовки.
Но я назло ему еще сильнее бью ногами по спинке сиденья.
Потому что это моя рыба! Никому ее не отдам.
Никогда до сих пор я не был так несчастен, как в этот последний месяц лета.
Как и прежде, по выходным мы ездили на залив. Папа и другие рыбаки помаленьку ловили, а у меня не было ни одного клева! Будто бы какой-то злой колдун наслал на меня чары.
По ночам я часто плакал. Уже не зная кого просить, обращался к Франциску Ассизскому: «Святой Франциск! Ты помогаешь всем несчастным, даже лягушкам и крабам. Почему же ты не хочешь помочь мне? Почему у меня не клюет?..»
Бомж-алкоголик не возвращался. Папа сказал, что, наверное, он в каком-нибудь госпитале на лечении. А после лечения ему помогут с жильем, и сюда он уже вряд ли вернется.
Жаль! Залив без бомжа опустел: никто больше не кормил птиц, не пел песни крабам, не дрессировал кота.
А еще… я чувствовал себя виноватым, что тогда не отдал ему свою рыбу.
В то осеннее утро выдалась на диво теплая погода. Мы с папой шли по тропинке к нашему месту на берегу.
Когда мы проходили мимо палатки бомжа, я увидел, что над тлеющим кострищем вьется дымок. Из палатки вдруг выскочил дикий кот и скрылся в кустах.
— Бомж вернулся! — воскликнул я и побежал к берегу.
— Хэлло, — я протянул ему руку. Только сейчас я понял, как соскучился по нему.
— Хэлло, бой, — он пожал мне руку в ответ.
Бомж сидел на большом камне у воды, в темном халате, перевязанном поясом. Курил.
Сейчас он выглядел более-менее ухоженным, не таким лохматым и грязным, как прежде.
— Ты уже вылечился? — спросил я.
— Да, меня прооперировали и из госпиталя направили на реабилитацию. Но я оттуда сбежал.
— Правильно сделал, что сбежал, — поддержал его я. — Только не говори об этом моему папе. Мой папа медбрат, захочет тебя опять лечить.
— Спасибо, что предупредил.
— Давай ловить рыбу вместе.
— Нет, как-нибудь в другой раз, не сегодня, — он подозрительно покосился на подошедшего папу. — О’кей, бой, мне пора, меня ждут, — отбросил окурок и, поднявшись, пошел вдоль берега.
Из птиц первой его увидела серая цапля: она устремила на него маленькие острые глазки и захлопала крыльями.
В тот день я наловил полный садок рыбы!
Поздно вечером я лежал в своей кровати, прикрыв глаза. Мне казалось, что я не дома, а все еще на заливе: держу спиннинг, и некто таинственный в воде дергает за крючок.
Я блаженно вдыхал запахи водорослей и палых листьев.
Мне мерещился мужчина в темной рясе, подвязанной поясом. То ли это был святой Франциск, то ли бомж. Утопая в золотистых травах, он не шел, а словно скользил по земле, по колючкам и разбитым бутылкам, едва касаясь их босыми ногами, и там, где проливалась его кровь, вырастали
