прибегая к решительным действиям, что Эмили останется у леди Марии Бейн. Сцена между тремя женщинами получилась не слишком зрелищной и не имела ни малейшего шанса для постановки на театральных подмостках, тем не менее была очень достойной. Разговор в основном касался того, что допустимо и что недопустимо, и вполне мог бы протекать посредством телепатии; когда все закончилось, леди Мария несколько раз усмехнулась про себя – у стреляных воробьев своеобразное чувство юмора, – а леди Мэлфри отправилась домой в крайне раздраженном настроении.
Когда ее пожилой супруг спросил, глупо улыбаясь: «Ну как все прошло, Джеральдина?», она пришла в такую растерянность, что опустила веки и скосила глаза к переносице.
– Прошу прощения, я не понимаю, о чем ты.
– Да все ты понимаешь. Как насчет Эмили Фокс-Ситон?
– Она чувствует себя прекрасно и вполне довольна. Иначе и быть не могло. Леди Мария Бейн взяла ее под опеку.
– Еще бы, она – кузина Уолдерхерста. Подумать только! Девушка займет очень высокое положение в обществе.
– Очень высокое, – нехотя согласилась леди Мэлфри. Ее лицо слегка покраснело, а тон, каким эти слова были произнесены, недвусмысленно намекал, что дискуссия окончена. Сэр Джордж понял, что племянница жены к ним не переедет, а ее высокое положение в обществе затронет их с супругой в очень малой степени.
Итак, Эмили временно обосновалась на Саут-Одли-стрит вместе с Джейн Капп в качестве горничной. Если так можно выразиться, леди Мария выдавала ее замуж сама, своими опытными руками. Ее светлость испытывала истинное наслаждение, глядя на все происходящее – на испытывающих нескрываемое разочарование матерей и дочерей; на Уолдерхерста, который принимал поздравления вежливо и бесстрастно, чем, как правило, сбивал с толку визитеров; на переполненную чувствами Эмили, которая была простодушна настолько, что могла растопить любое сердце, даже полностью окаменевшее.
Не будь Эмили воспитанной в скромности и не обладай врожденным вкусом, в процессе трансформации она могла бы показаться просто комичной.
– Постоянно забываю, что могу себе позволить тратить деньги, – призналась она леди Марии. – Вчера подыскивала нужный отрез шелка и долго шла пешком, а потом устала и села в омнибус за один пенни. А когда спохватилась, что следовало поймать экипаж, было слишком поздно. Как вы думаете, – в ее голосе проскользнула тревога, – лорд Уолдерхерст будет недоволен?
– На сей раз, возможно, да, а потом поручит мне следить, чтобы ты ездила за покупками в коляске, – с мягкой усмешкой ответила ее светлость. – Когда станешь маркизой, можешь позволить себе ездить в омнибусе за один пенни – как своего рода прихоть, пренебрежение условностями, если на то пошло. Такой каприз не по мне; омнибусы подпрыгивают на ухабах и останавливаются на каждом шагу, чтобы взять пассажиров, а вот ты уникум – развлекайся, коли омнибусы тебе в радость.
– Совсем не в радость, – возразила Эмили. – Я их ненавижу. Всегда мечтала о том времени, когда смогу позволить себе экипаж. О, как я об этом мечтала! Особенно если уставала.
Наследство миссис Мейтем в свое время было помещено в банк под хороший процент. Однако теперь Эмили больше не нуждалась в том, чтобы полагаться на годовой доход в двадцать фунтов, и могла без риска снимать деньги и тратить на текущие нужды. Ей было приятно осознавать, что она готовится к перемене в жизни за свой счет и ни от кого не зависит. Эмили очень не хотела бы просить одолжения при таком стечении обстоятельств. Обстоятельства словно сговорились, чтобы она в те дни чувствовала себя уверенно, а не только упивалась своим счастьем.
Лорд Уолдерхерст обнаружил, что ему интересно наблюдать за Эмили и ее методами. В определенных отношениях он очень хорошо знал себя и не питал иллюзий касательно своего характера. Он всегда имел склонность подвергать бесстрастному анализу свои эмоции; и в Маллоу один или два раза задавался вопросом, а что, если при неблагоприятном развитии событий первое робкое пламя его «бабьего лета» вдруг угаснет и оставит взамен легкую усталость и разочарование новыми перспективами до сих пор размеренного и эгоцентричного бытия? Случается, что мужчина женится с радостью, а затем понимает, что у всего есть недостатки – и даже сама жена, со всеми ее приятными качествами, может в конце концов стать недостатком, и что вообще стать недостатком может любая женщина; в действительности требуется усилие, чтобы смириться с фактом постоянного присутствия рядом женщины. Конечно, такое умозаключение, сделанное после того как мужчина связал себя обязательствами, не может не раздражать. На деле Уолдерхерст размышлял над возможными аспектами женитьбы только до того, как ринулся через вересковые пустоши, чтобы подвезти Эмили. После того он лишь приблизительно представлял, как будут развиваться события.
День за днем общаясь с Эмили на Саут-Одли-стрит, Уолдерхерст осознал, что она продолжает ему нравиться. Он не был достаточно мудр, чтобы анализировать ее; он мог лишь наблюдать и всегда смотрел на нее больше с любопытством и с новыми ощущениями, чем просто с удовольствием. Она же буквально загоралась, увидев его и услышав, как он к ней обращается, что заметил бы любой, даже лишенный воображения мужчина. Ее глаза теплели, она часто краснела и выглядела прелестно. Он неосознанно начал замечать, что Эмили стала одеваться лучше и появлялась в новом чаще, чем в Маллоу. Более наблюдательный мужчина предпочел бы другую метафору: она, подобно цветку, раскрывается постепенно, лепесток за лепестком, и каждый тщательно подобранный костюм – новый лепесток. Маркиз ничуть не подозревал, что необыкновенная тщательность, с которой она ухаживала за собой, есть не что иное, как стремление сделать себя достойной его качеств и пристрастий.
И пусть его качества и пристрастия сами по себе не были особо блистательны, Эмили они казались именно такими. Вот так, благодаря стечению обстоятельств, и возникает чувство, называемое любовью, которое обладает властью над жизнью и смертью. Если людям везет погрузиться в любовь, результат во всех случаях одинаков, и так было со дня Сотворения мира. Эмили Фокс-Ситон глубоко и сосредоточенно погружалась в любовь к этому в целом скучному, благовоспитанному аристократу, и все ее женское существо тонуло в обожании. Живое воображение Эмили описывало избранника в таких эпитетах, которые ни одно другое человеческое существо не одобрило бы. Ей казалось, что он великодушно снисходит до нее, и этим оправдывала свое поклонение. В результате она продумывала и приобретала гардероб целенаправленно и с соблюдением ритуала, который мог бы стать частью религиозной церемонии. Когда она консультировалась с леди Марией, или изучала иллюстрации в модных журналах, или когда заказывала вечернее платье у портнихи ее светлости, она представляла в уме не себя, а маркизу Уолдерхерст – ту маркизу Уолдерхерст, которую одобрит маркиз и видеть которую ему доставит удовольствие. Она не ожидала
