Первые дни октября голова Вольфганга Пагеля была слишком забита, чтобы еще беспокоиться о замке, этом обветшалом сарае. Но однажды при встрече Аманда остановила его и в упор спросила, что он себе думает, что он воображает? Не то, чтобы ей страшно было жить одной в этом старом ящике, но и радости ей от этого мало. Кроме того, надо же что-то сделать, прежде чем вернутся старые господа, наверху после попойки все вверх дном, в зале разбиты два окна. В них заливает дождь, на паркете уже несколько дней стоят лужи.
Пагель, измотанный, загнанный Пагель, который за три дня не поспал и десяти часов, задумчиво посмотрел на здоровую краснощекую Аманду, потер давно не бритый подбородок и спросил:
- А вы не удерете, как другие, Аманда?
- А кто же будет ходить за птицей? - с возмущением спросила она. - Как раз теперь, когда зима у ворот, когда уток и гусей надо откармливать и хлопот с ними не оберешься? Чтобы я удрала? Не собираюсь.
- На вилле до зарезу нужна разумная девушка, - сказал Пагель. - Вы, вероятно, слышали, Лотта тоже смылась. Не хотите ли на виллу?
- Нет, - ответила Аманда Бакс со всей решительностью. - На виллу не хочу. К глупости моих птиц я привыкла, а к людской глупости никак не привыкну. Тут я готова на стенку лезть от злости и уже ни на что не гожусь.
- Хорошо, хорошо, - поспешно сказал Пагель. - Сегодня вечером я вам дам ответ. - И ушел.
Он решил поговорить с фрау Эвой об этом деле, которое уж вовсе не входило в круг его обязанностей. Но фрау Эва опять умчалась куда-то на машине, и неизвестно было, когда она вернется. К ротмистру было бесполезно обращаться с вопросами; он все еще лежал, беспокойно мечась в постели, доставляя немало хлопот присланному врачом санитару, которому солоно пришелся этот легковозбудимый больной. И во всем большом людном Нейлоэ не было ни одной живой души, с кем бы посоветоваться.
Поразмыслив немного, молодой Вольфганг Пагель вызвал по телефону Берлин, гостиницу Кайзергоф, и потребовал господина тайного советника фон Тешова из Нейлоэ.
- К сожалению, господа уехали.
- Уехали? - Пагеля точно ударило. - Когда, скажите, пожалуйста?
- Третьего октября.
Значит, тотчас же после приезда старого Элиаса, после его доклада.
- Не дадите ли вы мне их адрес?
- К сожалению, нам решительно запрещено давать адрес!
- Говорит управление имением Нейлоэ. Это имение самого господина тайного советника, - не растерявшись, сказал Пагель. - Адрес мне необходим для очень важного решения. Пришлось бы возложить на вас ответственность за убыток, причиненный вашим отказом.
- Одну минуту. Я спрошу. Не отходите от аппарата.
После некоторых колебаний и возражений Вольфганг в конце концов получил адрес. Адрес был ему не нужен, но его интересовало, куда поехали эти люди, когда их дочь так потрясена, а внучка исчезла.
Адрес гласил: Ницца, Франция, Лазурный берег, гостиница Империаль.
- Премного обязан, - сказал Вольфганг и положил трубку. С минуту он сидел тихо, точно внимательно приглядываясь к чему-то. Он не видел того, что его окружало. Он видел маленькую высохшую женщину с острым птичьим лицом и бегающими глазками. Она подгоняла слуг, не давала им ни минуты передышки, она была пуста, как гнилой орех, но питала себя жизнью других, любой жизнью, не все ли равно какой! Она сделала себе занятие из религии, она пользовалась ею, чтобы въедаться в своих ближних как червь, она кормилась их гнилыми отбросами.
Он видел сердитого бородача с его напускной веселостью, потеющего в своем грубошерстном костюме. Там, на юге, на Лазурном берегу Франции, он расстанется со своей грубошерстной курткой, но от этого ничто не изменится. Он корпит над счетами, он заключает хитроумные договора и пишет деловые письма, уснащенные подвохами: все, что он видит, для него превращается в деньги, барыш. Да, он говорит, что любит свой лес, и действительно любит его - но по-своему, на собственный лад. Не живое, растущее, вечное любит он в нем - наживу он любит, столько-то и столько-то кубометров дров. Сосновая чаща для него не зелено-золотая тайна, и, глядя на нее, он думает лишь о том, что прореживание даст ему столько-то сотен жердей для гороха.
Он - живой труп, она - живой труп, но разве не казалось, что они по крайней мере любят себя в своей дочери, в своей внучке? И вот теперь видно, что это за любовь - из боязни впутаться в историю они бегут, не ведая жалости и милосердия, на другой конец Европы, кстати говоря, в ту самую Францию, которая все еще оккупирует Рур, все еще непримиримо отказывается от переговоров с германским правительством.
Таковы они, эти старики, как говорится, удалившиеся на покой; но жене не дает покоя собственная пустота, а мужу - деньги, которым он, впрочем, не умеет найти применения.
И тут юный Пагель, все еще сидящий у телефона, делает нечто весьма странное: он вынимает из своего кошелька кредитку. Он зажигает спичку и сжигает деньги. Вот уж это доподлинно юный Пагель, мальчишка Пагель! Это символический поступок: о небо, не дай мне так возлюбить деньги, чтобы я не мог с ними расстаться!
Мало того, это было для него лишением. Сегодня - суббота; рассчитавшись с рабочими, он вычерпал кассу до дна, это была последняя кредитка, он собирался купить на нее сигареты. А теперь не придется курить до понедельника. Да, много в нем еще мальчишеского, несмотря на все переживания последнего времени. Но как он все же окреп! Он насвистывает, думая о том, что осталось только три-четыре сигареты.
Так, насвистывая, сзывает он несколько женщин, посылает за столяром, еще в субботу вечером он, плохо ли, хорошо ли, приводит в порядок замок, окна застеклены, двери заперты.
- Теперь с Тешовами покончено! А вы, Аманда, перебирайтесь со своими пожитками в комнату Штудмана. Если только вы не опасаетесь...
- Людских толков, господин Пагель? Их не переслушаешь. Пусть себе болтают на здоровье, я так смотрю.
- Правильно. А если бы вы еще захотели взять на себя заботу о моей еде и белье - на этот счет меня последнее время не очень баловали.
- Минна-монашка...
- Минне приходится работать на кухне, а кроме того, она единственная из женщин не боится ротмистра. Ведь и санитару надо иногда выйти на свежий воздух. Она его заменяет.
- Вот это так! - сказала Аманда, очень довольная. - Вот на это она годится! Чтобы она да боялась мужчин, господин Пагель? Она всегда слишком мало боялась мужчин. А что получается, когда слишком мало боишься мужчин, какой шум и писк - вы в любой день можете слышать, проходя мимо сторожки, господин Пагель.
- Ну и язычок у вас, Аманда, - сказал Пагель, невольно рассмеявшись. Больной ротмистр и Минна-монашка - нет, не знаю, хорошо ли мы уживемся здесь с вами.
- Я не мешаю говорить вам, а вы не мешайте мне, - весело ответила Аманда, - все это проще простого. И почему бы нам не ужиться, господин Пагель?
2. СТАРИКУ РАЗРЕШИЛИ ВОЙТИ
Жена Ковалевского, тучная, расплывшаяся женщина, для которой еда была единственным смыслом жизни, сидела за столом и хлебала из миски, когда приказчик, усталый и промокший до нитки, вернулся домой. Заглянув в суповую миску, Ковалевский нахмурился, но промолчал. Отрезал ломоть хлеба, намазал его салом и тоже принялся есть, но к супу не притронулся.
Женщина, жуя, посмотрела на него своими злыми глазками, она тоже хотела что-то сказать, да жадность одолела. Она промолчала из обжорства.
Так, молча, сидели старики за столом, оба ели, он - хлеб, она - куриный бульон.
Лишь утолив первый голод, женщина заговорила.
- Ну и дурень же ты, - напустилась она на своего старика. - Такой вкусный бульон! Кого ты удивишь, если не станешь есть? - Она поискала ложкой в супе и выудила лапку. При виде лапки она пришла в такой восторг, что почти забыла свой гнев. - До чего жирная курица! Да, у Гаазе корма хватает. Она весила больше двух кило, а какое было сало, чудное, сплошное, янтарно-желтое сало, как раз такое, как нужно для супа. - От восхищения она зачмокала.
- Что, Зофи наверху? - несмело спросил старик.
Женщина, чавкая, сказала:
- А где же ей быть? Спят еще. - Она продолжала медленно жевать, хотя была совершенно сыта. Наевшись до отвала, она стала упиваться мечтами о новых пиршествах. - Сегодня ночью нам принесут бок косули. Косулю я люблю, если ее как следует прожарить. А как подморозит, он нам и кабана принесет...
- Не нужен мне кабан, не хочу я кабана! - в отчаянии воскликнул измученный старик. - Мы всегда были честными людьми, а теперь? Воры и с ворами знаемся. Я боюсь смотреть людям в глаза!
- Только не ворчи, - равнодушно сказала жена. - Ты же знаешь, он тебе ничего не спустит. Воры! Не пойман - не вор, а он слишком умен, чтобы попасться. В десять раз умнее тебя! В сто раз!
- Пора уж ему уехать, - пробормотал Ковалевский.
- Да, это на тебя похоже! - в бешенстве крикнула прожорливая женщина. В кои-то веки нашелся человек, который печется о нас, настоящий добытчик, и вот нате вам! Говорю тебе, если ты начнешь скандалить... говорю тебе... - Она размахивала ложкой, она не знала, чем ему пригрозить. Узкими, тонущими в складках жира глазками она шарила по комнате, как бы примериваясь, что схватить.
