— Вечно достается одним и тем же, господин лейтенант!
Это была правда. В словах Пуавра звучало чувство обиды и возмущения солдата-северянина против такой несправедливости. Они перекликались с известной поговоркой первой мировой войны: «Умирать идут всегда одни и те же».
Шеваль поставил у ивы наблюдателя. Больше он ничего не мог сделать.
Приближался рассвет, зебры торопились. Боши, по-видимому, спали, и день обещал быть спокойным. Субейрак собирался идти в отделение Бодуэна и затем переправиться через канал. Пуавр спросил его:
— Я должен остаться с моим отделением, господин лейтенант?
Франсуа уступил:
— Ладно, проводи меня до КП. Ты вернешься с продовольствием и сухим спиртом.
Бушё с недовольным видом стоял около переправы.
— Ну вот, — сказал Субейрак. — Как видите, не так уж страшно. Бушё, я оставляю вас здесь.
Сумерки рассеивались. Половина четвертого утра. Напрягая зрение, Франсуа уже мог разобрать время на своих ручных часах.
Франсуа с Пуавром и Матиасом собирался уже перейти канал у переправы, установленной солдатами, когда послышался свист пуль. Они бросились на землю. Пулеметная очередь пронзала берег канала продольным огнем, делая переправу невозможной. Кто же стрелял? Ведь все шлюзы были заняты своими! Осветительные ракеты поднялись в небо и медленно спускались на своих парашютах над берегом. Прижавшись лицом к земле, Субейрак спрашивал себя, чувствуя, что он попал в западню, как быть дальше? Его охватило отчаяние. Этот трус Бушё оказался прав. Боши пропустили их и не давали им вернуться! Франсуа овладел собой. Невероятно! Шлюзы! Может быть, в то время как Субейрак со своим бывшим взводом переправлялся через канал, боши перешли его в обратном направлении и засели между Со и Бьермом. А пока что непрерывно свистели пули!
— Пуавр, — сказал Субейрак, — раздевайся.
— Все снимать с себя, господин лейтенант?
Пули летели сплошной завесой на высоте одного метра над уровнем воды. По водной глади плыли срезанные ими листья и ветки. Судя по изгибу канала, можно было заключить, что автоматы били где-то с французского берега и довольно близко, должно быть между взводом Ватру и прежним расположением взвода Субейрака. Раздались ответные пулеметные очереди. Видимо, за бошей принялся старший сержант Ватру. Между тем, Субейраку необходимо было срочно перейти канал и отчитаться перед майором. Укрывшись за толстой ивой, дрожа от предрассветной прохлады, он быстро разделся и остался в одних трусах. Он связал одежду ремнем, Пуавр последовал его примеру. Франсуа прикрепил сверток к металлической лодке и скользнул в воду. Серо-зеленая, илистая, покрытая ряской, она показалась ему ледяной и зловонной.
— Но я — то не умею плавать! — сказал Пуавр.
— Уцепись за лодку и не шевелись.
Пуавр скользнул в воду и зафыркал, ухватившись руками за борт. Под их тяжестью корма накренилась, а нос высоко поднялся. Канат Матиаса натянулся, и лодка, прикрывая собой Пуавра и офицера, стала быстро двигаться к берегу, который они покинули три четверти часа тому назад. Несколько пуль щелкнули точно бичом по металлическому борту. Два голых человека быстро вскарабкались на берег и бросились в канаву.
— Черт возьми, здесь крапива! — сказал Пуавр.
И они расхохотались под непрекращающийся визг немецких пуль. Над их головами и позади них раздался более ровный треск пулеметов. Это отвечал Пофиле. Автоматы взвода Ватру затрещали еще чаще, и вскоре немецкие пулеметы замолкли. Франсуа и Пуавр бегом пустились к сторожке Бушё.
Пуавр продолжал смеяться. Искупались, можно сказать, на славу. Затем они вышли и прислушались. Кругом снова стало тихо. Отдаленный неумолчный плеск воды у плотины еще явственнее усиливал голоса животных, звук их мягкой предрассветной поступи и трели просыпающихся птиц. Скоро станет совсем светло.
После холодного купания наступила реакция. Субейрак весь горел, в нем проснулся волчий аппетит. Он представлял себе состояние майора после этой перестрелки. Однако у лейтенанта Субейрака не было ни малейшего желания возвращаться на КП. Ему, наоборот, хотелось остаться здесь с Пуавром и другими, с контрабандистом Матиасом и его личным врагом — таможенником Бодуэном. «Черт возьми, — подумал он, — я начинаю чуть ли не любить все это!»
— Да, вот что, Пуавр! — сказал Субейрак, — я попросил, чтобы тебя перевели во взвод управления. Майор рассердился, но не отказал. Я думаю, он это сделает. Нужно, чтобы об этом объявили во время вечерней переклички.
— Вот будет здорово, господин лейтенант.
И Пуавр добавил как всегда лукаво, указывая на канал, а мысленно на весь участок:
— Хорошее здесь местечко, господин лейтенант, нужно бы его сохранить за нами!
— А ты прав, дурья голова, — ответил офицер. — И кроме того, сегодня день у вас не будет жарким. Ладно. Иди со мной. Матиас, ты можешь вернуться к переправе. Мы пойдем на КП к капитану. Надо же все-таки ввести его в курс дела!
Налево уже виднелись очертания Ретеля. Какая-то зловещая тишина нависла над ним.
Субейрак поднялся на прибрежную дорогу и побежал по ней. Он не сделал и двадцати шагов, как ему пришлось броситься на землю и, подпрыгнув, скатиться в канаву. Горизонт как будто разорвался. Снаряды свистели, пролетая во все стороны. Неожиданно разразился ураган железа и огня. Небо неистовствовало, низвергая грозные смерчи, непрерывно гудели чудовищные сирены, грохотали моторы. Офицеру понадобилось некоторое время, чтобы сообразить: над самым каналом пикировали немецкие самолеты, сбрасывая бомбы одну за другой и обстреливая местность из пулеметов. Все вокруг покрылось неопределенно-голубоватым туманом, который все время сгущался и окутывал Франсуа Субейрака. Лейтенант стал глохнуть. Ему показалось, что он слепнет; он лихорадочно рванул сумку противогаза. Газы это или дым от рвущихся снарядов? Или, может быть, известковая пыль Шампани? Франсуа машинально взглянул на часы. Три часа сорок пять минут. Прижатый к земле, он постарался осмотреться: весь мир сократился до размеров узкой поляны, поросшей пыреем, клевером и лютиками. Он перевернулся на спину, стараясь занимать как можно меньше места. Небо охватывал мутный, зеленоватый туман. Над головой оставался прозрачным только совсем маленький, голубой купол.
III
Франсуа изо всех сил прижимался к земле. «Вот дурак, забыл лопату», — подумал он. Лишь недавно раздобыл он саперную лопату, которой очень дорожил, хотя она не входила в обычное снаряжение офицера. Субейрак обзавелся ею, последовав совету старого приятеля отца, ветерана войны 14-го года. И вот он забыл взять с собой лопату. Он не предусмотрел, что судьба готовила ему свидание с войной 9 июня в три часа сорок минут.
Немцы громили передовые позиции на всем протяжении участка их дивизии. Им с грохотом отвечали французские орудия калибра 75 и 105. Земля дрожала после каждого удара, казалось, будто она вот-вот разорвется, и небо содрогалось ей в ответ. Три часа сорок восемь минут. Эти восемь адских минут тянулись нескончаемо. В интервалах между взрывами Субейрак тревожно принюхивался, как собака. Дым был необычным. Газы? Нет, он ошибался тогда. И подумать только, что он, «специалист» по химической обороне и борьбе с газами, не может даже в них разобраться! Нет, он не ощущал ничего, кроме пульсации крови в ушах.
Один за другим самолеты снижались и выпускали пулеметные очереди. Пронзительный вой сирен пикирующих самолетов сотрясал воздух, и это было хуже всего: о такой психической атаке тогда еще не знали, и казалось, что сирены настигают человека на земле и сдирают с него всю кожу.
Между тем, Франсуа заметил, что кулаки его разжались. Он постепенно приходил в себя. Прежде всего нужно было осмотреться, невзирая на это мерзкое ощущение, будто при малейшем движении упираешься теменем в раскаленное железо. Он пополз вверх по откосу. Где канал? Он угадал его по сочным мясистым листьям, желтым мечеобразным ирисам, по водяным лилиям и по внезапно появившейся странно подвижной мордочке водяной крысы.
Вдруг чудовищный взрыв всколыхнул землю, и огромная волна водопадом обрушилась на Франсуа, отскочившего назад. За ней последовал град комьев сухой земли. Насыпь защищала Субейрака от встречных осколков, но не от тех, которые настигали его сзади. Ничего не оставалось делать, как припасть к земле и выжидать.
Когда враг перестанет бомбить передовые, он, вероятно, окружит взвод Субейрака, перерезанный надвое каналом. Внезапно один за другим стали взрываться тяжелые снаряды, раздирая в клочья молочно-белый туман. Пофиле, вероятно, крепко достается! Немецкий пулеметчик находился за скатом. Франсуа рассчитал, что земляная насыпь дает ему маленький шанс на спасение. Ноги его онемели. Воздух наполнялся удушливым и отнюдь не опьяняющим запахом пороха. «Опять никуда не годная фраза, общее место», — подумал он. Франсуа томился. Ему казалось, что бомбежка длится уже целую вечность. Однако часы показывали четыре часа пятьдесят минут. Это замедление времени, уже испытанное им при бомбардировках в Лотарингии, вновь поразило Субейрака. Рассчитанными, гибкими движениями он пополз к отделению капрала Луше. Ему сразу стало лучше, как только он начал действовать. Уже совсем рассвело, но все кругом тонуло в серой мгле. Белые призраки медленно кружились и таяли. Утренний туман должен был разогнать дым от немецких снарядов. Дым! Ну да, это были всего-навсего дымовые снаряды!
