Она побледнела под его поцелуями.
— Скоро вы там? — раздался за дверью голос Фимочки. Они вздрогнули и отпрянули друг от друга.
— Нет! Нет!.. Погодите!.. — Лиза подбежала к двери и повернула ключ. Потом опять подошла к столу. — Мой подарок всегда будет стоять здесь?.. Да? — спросила она странным тоном.
— О, конечно!
Она порывисто вздохнула и открыла другой ящик. Экзотическая головка Лилеи глянула в лицо Тобольцева загадочно-неподвижными зрачками.
— Какая прелесть! Я люблю эти вещи! Откуда это?
Она молчала, следя за выражением его глаз.
— На кого она похожа? — вдруг глухо спросила она.
Тобольцев прищурился, повернул головку в профиль, прямо и вдруг покраснел. Глаза их встретились.
— А ведь правда, она на тебя похожа! — упавшим голосом сказал он. — Ты это нарочно? — Он сам не знал, как сорвался этот вопрос с его губ, и тотчас пожалел об этом.
— Нарочно, — так же глухо и странно ответила Лиза.
И вдруг с тем порывом, который никогда не оставлял Тобольцева равнодушным, она прильнула к его груди.
— Исполни мою просьбу!.. Поставь ее на столе! Вон там, в уголку… Чтоб она всегда глядела на тебя оттуда!..
— Хорошо, милая, хорошо… Вот так?
— Да, да… И дай мне слово, Андрюша, что ты никогда, ни для кого (подчеркнула она) не уберешь ее со стола!.. И еще вот что (она заговорила уже шепотом)… Всякий раз, когда ты взглянешь на нее, ты вспомнишь обо мне…
У него вдруг заныло сердце. Он погладил ее голову.
— Я не знаю почему, но я боюсь ее… В ней точно частица моей души… Ведь это с живой женщины снято?
— Да… Какое бывает странное сходство!
— Нет, она на мертвую похожа… у которой забыли глаза закрыть… И когда я умру, я буду такая же…
Они замолчали опять. Предчувствие далекой, неотразимой судьбы вновь ледяным дыханием повеяло над их душами…
— Да умерли вы там, что ли! — закричала Фимочка и задергала ручку замка.
Все вошли, не исключая и нянюшки.
— Тьфу! Пакость какая! — сорвалось у нее, когда она увидала зеленую Лилею. Фимочка расхохоталась. «Теперь он увидит, что у меня душа не купеческая», — с горечью думала Лиза.
Дивная статуя Венеры Каллипигийской (Venera Callipigi) из каррарского мрамора, купленная Тобольцевым в Неаполе за тысячу лир, красовалась на темном постаменте.
— Вот так девица! — сказал Николай и захихикал.
— Никак раздевается, бесстыдница? — подхватила нянюшка.
Тобольцев громко хохотал, глядя на их лица.
Но и Анна Порфирьевна смутилась этой наготою и отвела строгие глаза от сверкающего, божественно-прекрасного торса.
— Маменька, я не успокоюсь, пока вы не оцените этой красоты… Именно вы должны меня понять… Взгляните на нее!.. Из-за этой статуи я прожил целый месяц в грязном Неаполе. Я, как влюбленный, каждый день бегал на свидание к ней… Я простаивал перед ней часами…
Анна Порфирьевна, закусив губы, глядела на статую.
— А ты видел Венеру Милосскую? — спросила Лиза.
— Еще бы!.. Я задыхался от сердцебиения, подымаясь по лестнице Лувра. И когда вошел в эту красную комнату и увидал на пьедестале богиню, о которой грезил годы… ты не поверишь, Лиза… слезы брызнули у меня из глаз. И мне, как в храме, хотелось упасть на колени…
Все столпились около статуи.
— Худая какая!.. Неужто вам это нравится, братец? — удивлялась Фимочка. — А лицо, как у овцы… Нос и лоб — все вытянулось в одну линию…
— Античный идеал, Фимочка…
— Уди-вля-юсь!..
Все с любопытством разглядывали украшения письменного стола; заграничные вещи из неподдельной старой бронзы; портреты писателей и драматургов в темных рамах; дубовые шкафы с книгами в сафьянных переплетах; ковры, в которых тонула нога; прибор для курения; альбомы с копиями сокровищ Ватикана, Лувра, Дрезденской галереи и Национального Неаполитанского музея и ценный альбом с копиями Бёклина[99]… Одни эти гравюры стоили больше тысячи…
— А это что такое? — удивлялся Капитон, останавливаясь перед женской причудливой головкой, с растрепанными живописно волосами и огромными, как у животного, глазами, тревожными, дикими и пустыми.
— Это Захарет…
— От Омона[100], наверно? — подмигнул Николай.
— Милый мой… Кто же вешает у себя в кабинете такие сувениры? Это талант. Неподражаемая танцовщица Захарет…
— Тан-цор-ка! Вот оно что!
— Артистка, — строго поправил Тобольцев. — А писал ее портрет Франц Ленбах[101]. Это только копия… Но и за нее я отдал твое месячное жалованье… Понял?
— Как не понял? То-то богатым ты вернулся…
Анна Порфирьевна устало опустилась на диван. У нее голова кружилась от соприкосновения с этой чужой и заманчивой жизнью. Сын обещал показать ей все художественные альбомы, и она втайне лелеяла мечту проводить с ним часы в этой обстановке, отрешась от прошлого, отрешась от личного.
Обедом Тобольцев угостил родню на славу. По желанию Анны Порфирьевны было подано дареное серебро.
— Ну, Андрей, — сказала мать. — Теперь у тебя дом — полная чаша. Пора и хозяйку взять!
Глаза ее — неслучайно — остановились на лице Лизы, и вся душа ее дрогнула, когда она увидала, какая молния дикой страсти пробежала вдруг в глазах и чертах молодой женщины.
— Мы и то дивимся, — подхватил опьяневший Николай. — Так только женихи квартиры убирают…
— А холостые, как свиньи, в меблировке живут, — вставил Тобольцев, глядя свой стакан вина на свет.
— Да вот одно только обстоятельство, — продолжал Николай, не слушая. — Постель у тебя не двухспальная… А, может, оно у французов и всегда так?
— И у русских случается, — уронил Тобольцев без всякого умысла… Но вдруг вспомнил и готов был себя за горло взять. Он со страхом поднял глаза на Лизу. Она была угнетена и растерянно озиралась. «Какая я скотина!» — подумал он.
— Братец, а братец, — осоловев после ликера, зашептал Николай, отводя в сторону Тобольцева. — А нет ли у тебя картинок? Занятно бы посмотреть!
— Каких картинок?
— Ну, уж точно не понимаешь! Ишь ты сколько понавез добра из-за границы!.. Оно, конечно, дамам не стоит показывать! А уж нас с Капитоном уважь… Капитон — он молчит… Он политик у нас. А я его мысли знаю…
Лицо Тобольцева стало брезгливо-холодным.
— Где же это ты такие картинки видел?
— У Конкина. Хи-хи!.. Уж такие, я тебе скажу, он привез из Парижа! Ну-ну!.. А в Берлине и того хуже, говорит…
— К сожалению, не могу вам обоим доставить этого удовольствия! Не догадался привезти.
«И на что таким людям реформы, конституция, прогресс!? А ведь таких, как они, — миллионы…» — думал Тобольцев.
Когда Анна Порфирьевна пожелала ехать домой, Андрей вызвался проводить ее, чем доставил ей большое удовольствие.
— Я сама за твою квартиру платить буду, — заявила она ему по дороге. — Не спорь!.. Где тебе взять? В банке двести получаешь? А сто раздаешь по рукам… Не знаю я, что ли? Еще в долги влезешь? Лучше у меня бери, когда понадобится. А то затянут тебя ростовщики в мертвую петлю. Обещаешь?
— Обещаю, маменька! Вы меня решили убить великодушием!
Лиза и Фимочка часто заезжали в гости в зятю. Иногда Лиза приезжала одна. Старалась она попасть к шести, когда Тобольцев обедал. И счастлива была безгранично, потому что он встречал ее радушно и с почетом. Но она ждала, как запойный пьяница, минуты, когда Тобольцев крикнет: «Нянечка, убирайте!.. А нам подайте кофе и ликеру в кабинет!»
Она садилась с ногами на тахту, крытую персидским ковром, которую для нее нарочно, из-за ее страсти к мягкой мебели, купил Тобольцев. Прижавшись к зятю, она глядела на него с наивным восторгом. И так они просиживали час, полтора, рассматривая художественные альбомы, иногда перекидываясь мыслями и впечатлениями. Чаще всего он рассказывал ей о своем кружке, о будущей пьесе. «С тобой хорошо говорить… умеешь слушать!.. В женщине это редкая способность!» — ласково объяснял Тобольцев.
В восьмом часу Лиза со вздохом вставала. «Пора!.. Проводи меня, Андрюша, полдороги…» Ей нравилось делать тайну из этих визитов. Впрочем, она не ошибалась. Никто, начиная с Анны Порфирьевны, не одобрил бы этой близости.
А Тобольцев «закатывался» на всю ночь почти на репетицию. И чем дальше шло время тем труднее было его застать.
Нередко Лиза, в полусвете зажженной лампы, сидела на тахте, поджав ножки и съежившись, как замерзающая птичка. А со стола глядела на нее странно похожая, до жуткости похожая Лилея.
Няня не любила «цыганку», как, впрочем, не любила и «верченую» Фимочку. Но когда Лиза так сидела, поджав ножки и медлительно отсчитывая часы, бледная, затихшая, — у нянюшки сердце сжималось. «Не хотите ли чайку, Лизавета Филипповна?» — предлагала она. И под разными предлогами заходила в комнату. Но Лиза покачивала черной головкой и не меняла позы.
