— Когда вы обращались? Что они вам ответили?
— Я им сказал, что они должны отпустить его домой.
Ему пришлось повторить эту фразу несколько раз, но если она в конце концов и поняла ее, то не подала виду и снова начала взывать к его совести и доброму сердцу.
— Зря вы обращаетесь к моей совести, — с досадой прокричал он в ответ, — моя совесть по отношению к вашему мужу чиста. Вы не можете ничего больше от меня требовать.
Но сказав это, он сразу почувствовал, что ведет себя как самодовольный болван, а никакого самодовольства он не испытывал. Положение Водопьянова его сильно тревожило, а ощущение своей ответственности за Алексея не оставляло Руперта все эти месяцы, но он считал, что со стороны этой посторонней женщины несправедливо обвинять его в черствости. Он мог бы легко ей возразить: «Разве не я тащил вашего мужа на себе чуть ли не через всю Арктику? Какое вы имеете право еще чего-то требовать от моей совести?»
Однако у него было слишком мало душевных сил, чтобы вступать в пререкания; он просто крикнул в трубку, что сделает все, что сможет.
— Значит, я могу на вас положиться? Да, мистер Ройс?
— Положиться? В чем? — растерянно переспросил он. — А, ну хорошо. Да, вероятно… — И, не дослушав изъявлений благодарности, положил трубку.
— В чем это она хочет на тебя положиться? — подозрительно спросила Джо. — Что ты можешь для нее сделать?
— Ей-богу, не знаю, — ответил он, возвращаясь в постель.
█
Руперт решил снова обратиться к американцам, но Олтертон, которому он позвонил в посольство, ответил, что едва ли сумеет быть чем-либо полезен; этим делом занимается служба безопасности США.
Тогда Ройс обратился к одному из своих товарищей по флоту и давнему другу их семьи, а теперь заместителю министра иностранных дел; но тот ему объяснил, что американцы вряд ли выдадут Водопьянова, во всяком случае, пока русские не уговорят китайцев отпустить четырех американских летчиков, которых они захватили несколько лет назад и обвиняют в шпионаже.
— Но нельзя же устраивать торговлю вокруг тяжело больного человека, — возмутился Руперт. — По отношению к Водопьянову это просто нечестно!
— Послушайте, Руперт, — сказал ему приятель. — При чем тут честность в такого рода делах? И вы напрасно полагаете, что американцы станут проявлять в «холодной войне» излишнюю щепетильность, если ее не проявляют другие. Вы что, с луны свалились?
Он звонил всем своим знакомым, занимавшим хоть сколько-нибудь ответственные посты, кое-кто обещал похлопотать, но никто ничего не сделал. Руперт даже уговорил своего дядю, члена правящей партии (которого он считал человеком достаточно легкомысленным), выступить с запросом в палате общин, но дядя сформулировал свой запрос так обтекаемо, а ответ был таким уклончивым (будто речь шла о деле, касавшемся только американцев, а английское правительство не имело к нему никакого отношения), что и тут явно не на что было рассчитывать.
— Какой-то абсурд, — сказал он Джо. Она следила за его хлопотами со смесью женского сочувствия к Нине Водопьяновой и странной враждебности, которую ей трудно было объяснить даже себе. — Все они идиоты, — говорил Руперт, — да и я хорош: думал, они станут меня слушать. Видно, надо поднять основательный скандал, чтобы тебя выслушали. Именно это мне и придется сделать.
— То есть? — спросила Джо.
— Подниму скандал.
— А что, если он в самом деле виноват?
— В чем? — возмутился Руперт.
— Не знаю. Но ты не в таком состоянии, чтобы ввязываться в подобную историю. Поэтому сиди, пожалуйста, тихо.
Руперт возразил, что он вполне здоров. Во всяком случае, он только что крупно поговорил со своим министерством: ему перестали выплачивать полное жалованье через три месяца после его исчезновения. А он настаивал, чтобы ему выплатили за все время отсутствия и болезни. К нему пришел чиновник из отдела социального обеспечения. Он посочувствовал Руперту, но с грустью заметил, что закон — есть закон: Руперт ведь, строго говоря, подорвал свое здоровье не при исполнении служебных обязанностей!
— Я смотрю на это иначе, — возразил Руперт.
После безуспешного спора с чиновником из министерства Руперт позвонил доктору Айвори и пожаловался, что его хотят обжулить. Не может ли доктор это уладить?
Айвори удивился: подобная просьба со стороны Руперта показалась ему несерьезной.
— Такой богатый человек, как вы… и требует свой несчастный фунт мяса!
Мало кто знал, что Руперт передал все состояние матери, но подкреплять свою претензию ссылкой на это ему не хотелось.
Герой на половинном окладе! А ведь Джоанна еще в прежнее время ему говорила:
— Я не могу содержать дом на пятнадцать фунтов в неделю. Посчитай: прачечная, это проклятое газовое отопление, Анджелина, дети. Мне не хватает, Руперт!
Как же она теперь уложится в 7 фунтов в неделю? Он твердо решил не трогать своего счета в сберегательной кассе, где лежало 3875 фунтов. А ведь еще придется поднимать скандал из-за Водопьянова!
— Как ты это сделаешь? — спросила Джоанна.
— Сообщу в газеты, — заявил он, зная, что это будет нарушением условий его работы в министерстве, где было установлено, что никто не имеет права давать каких бы то ни было сообщений в печать без особого на то разрешения начальника отдела внешней информации. Но Руперт понимал, что обращаться за советом к Филлипс-Джонсу бесполезно. Не стоит напрашиваться на лишние неприятности.
Глава шестнадцатаяРуперт думал привлечь всеобщее внимание к бедственному положению Водопьянова, а вместо этого привлек внимание только к себе.
«Герой Арктики нарушил свое арктическое молчание!» — восторженно завопили газеты, наперебой выкладывая все, что им удалось выудить из Руперта. А то, что он говорил о Водопьянове, превратилось под пером репортеров в беглый постскриптум к рассказам о бледном, голубоглазом, нечеловечески выносливом и к тому же богатом англичанине, таком скромном, сдержанном, живущем в романтическом уединении.
Руперт вежливо отвечал на все вопросы газетчиков, не уставая повторять, что приглашает их к себе только для того, чтобы заинтересовать их судьбой русского летчика. Но, разворачивая на другой день газеты, он бывал удивлен и обескуражен: писали много лестного о нем самом и очень мало о Водопьянове. Он мог бы это предвидеть: он думал использовать репортеров в своих целях, но они — в таких делах куда более опытные и беззастенчивые — сразу разгадали его маневр. Им нужен был материал о нем, а не о русском летчике.
Сенсация быстро выдохлась, но одна вечерняя газета послала к нему своего репортера за дополнительным материалом по вопросу, который она желала бы уточнить. Что означали его высказывания насчет Водопьянова? Что за ними кроется? Не обращались ли к нему, например, русские?
— Да, конечно, обращались, — ответил он.
— Ага! Значит, вы сделали свое заявление потому, что вас об этом просили они?
— Ничего подобного, — ответил он. — Мне безразлично, чего хотят русские. Для меня важно, чего хочу я сам.
— А вы уже обращались по этому вопросу к американцам?
— Конечно.
— Значит, вы не верите, что Водопьянов болен и что его нельзя трогать с места?
— Они ж переправили его на самолете со своей базы в Туле, стало быть, если они захотят, они могут отправить его и домой. Русские предлагали выслать за ним самолет.
— Но почему американцы должны его отдавать? Раз его самолет летал так близко от американской части Арктики, он, наверно, шпионил.
— Я не думаю, чтобы он шпионил, — ответил Руперт проныре репортеру, говорившему чересчур громко, но с таким видом, словно он от души сочувствует Ройсу и лишь по долгу профессии опровергает доводы собеседника. Вопросы он ставил жестко, с нарочитой бесцеремонностью, что действовало Руперту на нервы, но придавало беседе остроту.
█
— Нет, ты только посмотри! — простонал Руперт, заглянув в вечернюю газету.
Заголовок гласил: «Ройс, герой Северного полюса, признает, что хлопочет о спасенном им красном потому, что связан с русскими».
— Зачем это им понадобилось? Да еще «герой Северного полюса»?
Зато Джоанне громкий титул доставил удовольствие.
— Это прекрасно звучит: «Герой Северного полюса»…
— Не будь хоть ты дурой, — отрезал Руперт. — Они умолчали о самом главном.
Затем к нему явились американские корреспонденты, и хотя держались они дружелюбно, но слова его тоже перетолковали по-своему. «Ройс утверждает, будто действует по собственной инициативе», — сообщало на следующий день парижское издание «Нью-Йорк Таймс». Это было обидно: интервьюеры как бы намекали, что он не может действовать без чужой указки.
