валы. Часто, по предложению Кэтрин, обе там же, а не в великолепной пальмовой гостиной, пили чай. Коктейль перед ужином и киносеанс после него завершали немудреный распорядок дня.
Главной целью Кэтрин было сделать поездку незабываемой для Нэнси. Ее собственный первый круиз стал событием, которое навсегда сохранилось в ее памяти, – это была смесь удивления и восторга. И все же, хотя она пыталась вызвать у Нэнси нечто подобное, вскоре Кэтрин стала испытывать смутное чувство разочарования, которое ей не удавалось подавить в себе. Нэнси на первый взгляд была не склонна чем-либо восхищаться, а удивление и вовсе было ей чуждо. А ведь она была слишком молода, чтобы пресытиться. Представлялось каким-то абсурдом, что ей может быть скучно. И все-таки ее отношение к жизни казалось холодноватым и невозмутимым. И впервые Кэтрин осознала, что хотя по возрасту их с Нэнси разделяли какие-то десять лет, но с точки зрения душевного склада и мировоззрения между ними была пропасть чуть ли не в целое поколение.
Огорченная Кэтрин попыталась преодолеть это. Ей казалось, что она, возможно, предлагает Мэддену и Нэнси больше своего общества, чем им хотелось бы. Тем не менее, пусть теперь она и старалась оставлять их одних, на деле же ее вынуждали проводить вечера втроем, что чаще всего превращалось в вечеринки для целой толпы. Еще одним свойством натуры Нэнси была ее потребность окружать себя людьми.
Но возможно, Кэтрин ошибалась в своих догадках. На первый взгляд Нэнси действительно были присущи все черты современной молодежи, но в глубине ее души таилась более серьезная причина этой напряженной отрешенности. Ее провал – именно так она называла случившееся в Манчестере – остался в ней кровоточащей раной, и теперь подсознательно ее мысли были устремлены к будущему чудесному успеху, благодаря которому можно было бы стереть клеймо поражения. Хотя Нэнси ничего об этом не говорила, она постоянно думала о предстоящей премьере в Нью-Йорке, тщательно взвешивая возможности своей роли. У нее также была привычка внезапно исчезать из поля зрения, обычно по вечерам, дабы заняться сценарием. Она вела себя настолько непосредственно, что никто особо не задумывался об этих ее отлучках. И все же для Нэнси они были жизненно важны и насущны.
Случилось так, что вечером в четверг, на четвертый день пути, Нэнси исчезла в каюте около девяти часов вечера, чтобы снова заняться своей ролью, оставив Мэддена сопровождать Кэтрин на киносеанс. Вечер был темный и ветреный. Фильмы, пародийная комедия, за которой следовало застарелое кинопутешествие, были скучными. Более того, волнение с боковым ветром вызвало неприятную бортовую качку. Из-за этих двух обстоятельств зрителей в зале было немного. Однако Кэтрин никогда еще не испытывала такого удовольствия. Она сидела в полутьме, машинально отмечая яркое мерцание экрана и с радостью чувствуя присутствие Мэддена рядом с собой, а также и напряженное, но волнующее движение судна через играющий своими мускулами океан. Вскоре Мэдден повернулся к ней с той улыбкой, которую она так хорошо знала.
– Кажется, становится все круче, – пробормотал он. – Как вы себя чувствуете?
Она покачала головой, отвечая на его улыбку взглядом, полным насмешливой дерзости:
– Никогда в жизни не чувствовала себя лучше.
– Вы не хотите спуститься к себе?
– Нет, если вы не хотите!
Она весело повернулась к экрану и вдруг замерла от мысли, поразившей ее. Почему ей доставляет удовольствие сидеть на этом второсортном киносеансе при всех неудобствах, вызванных штормовым ветром? Со вспышкой тревоги она поняла: это потому, что здесь Мэдден. Да, чего бы ей хотелось меньше всего – так это отдаться непонятному восторгу, который она испытывала в данный момент. Ее улыбка погасла. Она невольно попыталась обдумать ситуацию. Но на это у нее не было времени. Почти сразу же на нее снизошло полное и пугающее просветление. Он протянул руку, чтобы удержать ее незакрепленный стул, который теперь угрожал присоединиться к остальным, затеявшим дурацкий танец взад и вперед. И в следующее мгновение судно дало очень сильный крен, который бросил Кэтрин к Мэддену. Потеряв равновесие, она оказалась в его объятиях – щека прижата к его щеке, грудь – к его боку. Несколько мгновений он крепко держал ее, чтобы она не упала, в то время как судно зависло под углом. Все закружилось перед ней: пароход, море, сама вселенная. Затем, когда судно выровнялось, он осторожно вернул ее на место.
– Что я за это получу? – вежливо поинтересовался он. – Медаль Альберта за спасение жизни на море?
Она не произнесла бы ни слова и ради спасения собственной жизни. Кэтрин сидела смертельно бледная, ее тело напряглось, парализованное этим ослепительным откровением, которое, как удар молнии, поразило ее, ничего не подозревающую и беззащитную. Она любит Мэддена. Она любит его всей душой. Все было ужасно и ясно как дважды два: ее радость в его обществе, ее желание, чтобы он был счастлив, даже то, как она смотрела на него в ожидании его улыбки, – все было дорогим, понятным и мучительным, как сцена, долго скрываемая во тьме, а теперь выхваченная из нее вспышкой электрического света, такой ослепительной, что стало больно обожженным глазам, вовсе не готовым к ней. У Кэтрин страшно закружилась голова. Ей вдруг показалось, что она сейчас упадет в обморок. Крепко стиснув руки, она боролась со слабостью. Она не могла пошевелиться, внутренне дрожа, ничего не видящая, потрясенная.
Наконец кинолента закончилась. Зажегся свет, и высидевшие весь сеанс стали перемигиваться, как бы обмениваясь взаимными поздравлениями. Кэтрин, опустив голову, сразу же направилась к палубе. Мэдден последовал за ней. Выйдя наружу, она остановилась. Вокруг почти никого не было. Сама тишина этого места усугубляла ее состояние. Она не могла смотреть на него; ей казалось, что ее душа вся как есть на виду. И самое ужасное, что ей было необходимо все это скрыть – все, что терзало ее.
– Я, пожалуй, спущусь к себе.
Она так и не поняла, как ей удалось произнести эти слова с почти нормальной интонацией.
– А стоит ли? – улыбаясь, ответил он. – Разве Нэнси не умоляла нас оставить ее, чтобы она занималась своей ролью? Давайте еще пройдемся по прогулочной палубе.
Его тон был совершенно естественным, так что она не могла понять, догадался ли он о ее ужасной катастрофе. Она отвела глаза, повторяя:
– Мне надо идти. Уже поздно.
– Еще не так уж поздно, и у нас сегодня почти не было прогулок. И вам ведь нравится на палубе, когда сумасшедший ветер?
Невероятным усилием воли она заставила себя посмотреть на него. Дружелюбное недоумение в его глазах страшно ранило ее.
– И вы
