В конце концов, никто не мог сдержаться, все просто умирали со смеху. Прямо при ней. Мадам Дивонн не останавливали подобные мелочи. Настоящая артистическая натура. Мама стеснялась, но тоже хихикала… Ей это было очень полезно…
Моя мать больше не могла без нее обойтись, несмотря на все ее недостатки и капризы. Она брала ее с собой повсюду. Вечерами ее провожали до Порт Бисетр. Она возвращалась пешком в Крэмлэн, что рядом с психиатрической больницей.
В воскресенье утром она заходила за нами, и мы вместе шли на кладбище. Наше кладбище – это Пер-Лашез[41], сорок третий квартал. Мой отец никогда туда не ходил. Он панически боялся могил. Он шел только до Рон-Пуан напротив Рокетт. Там он читал газету и ждал, пока мы вернемся.
Склеп Бабушки содержался очень хорошо. Там постоянно были то лилии, то жасмин. Неизменно привозились розы. Это была единственная роскошь, которую наша семья себе позволяла. Меняли цветы в вазах, чистили до блеска плиты. Внутри был просто кукольный театр с разноцветными статуэтками и настоящими кружевными салфетками. Моя мать все время приносила новые, это ее утешало. Она тщательно отделывала интерьер.
Во время уборки она не переставала рыдать… Каролина была там, внизу, далеко… Я все время вспоминал Аньер… То, как мы там лезли вон из кожи ради жильцов. Я как бы снова видел все это. Несмотря на то что каждое воскресенье здесь все мыли и чистили, из глубины поднимался какой-то странный, едва ощутимый запах… немного острый, тонкий, кисловатый, что-то напоминающий… стоит его один раз почувствовать… как потом он уже преследует всюду, несмотря на цветы… даже в запахе цветов… Вас выворачивает от этого… он идет снизу… можно подумать, что ничего нет, вы ошиблись. И вот он снова!.. Я ходил в конец аллеи за водой для цветов… Пока мы работали… я молчал… А потом опять начинал ощущать слабый затхлый запах… Тяжелая дверь запиралась… Мы читали молитву… Возвращались в Париж…
Мадам Дивонн на ходу не прекращала болтать… у нее проснулся аппетит оттого, что так рано встали, потратились на цветы и так долго всхлипывали… К тому же у нее был диабет… Может, поэтому она постоянно хотела есть… Как только мы вышли с кладбища, она захотела перекусить. Она не переставала говорить об этом, это походило на настоящую манию. «Ты знаешь, Клеманс, чего бы мне хотелось? Чтобы не показаться чревоугодницей!.. Маленький квадратик галантина на маленьком кусочке не очень черствого хлеба… Что ты об этом скажешь?»
Моя мать ничего не отвечала. Она была в растерянности… Я вдруг почувствовал, что меня тошнит… Что меня сейчас вырвет… Я думал о галантине… О том, какая должна быть сейчас голова у Каролины там, внизу… о всех червях… жирных… толстых… они грызут… копошатся внутри… Гниль… все переполнено гноем, зловонный ветер…
Отец был там… Он едва успел затащить меня за дерево… меня вырвало на решетку люка… Отец отскочил… Он не успел увернуться…
«Ах, мерзавец!..» – закричал он… Ему попало на брюки… На нас смотрели люди. Ему стало стыдно. Он быстро пошел один в другую сторону, к Бастилии. Он не хотел больше нас знать. Мы с дамами зашли в маленькое бистро выпить липового отвару, чтобы мне полегчало. Это было очень маленькое кафе, как раз напротив тюрьмы.
Позже я часто проходил там. И каждый раз я туда заглядывал. Там всегда было пусто.
Дядя Артур запутался в долгах. От улицы Камбронн до Гренель он занимал так много и никому никогда не отдавал, что жизнь его стала невыносима, он вконец промотался. Однажды ночью он тайком переехал. Ему помогал один его дружок. Они погрузили барахло на тележку, запряженную ослом. И отвалили в пригород. Мы уже легли, когда они заехали нас предупредить.
Артур воспользовался случаем, чтобы заодно избавиться и от своей подружки, служанки… Она поговаривала о серной кислоте… Одним словом, пришло время сматываться!
Они с приятелем нашли хижину, где никто не смог бы его побеспокоить, на склонах Атис-Мон. Уже на следующий день на нас обрушились кредиторы. Они не покидали Пассаж, скоты!.. Доставали отца даже в конторе «Коксинель». Какой позор! Мой отец был вне себя… Он снова начал скандалить…
– Что за шайка! Что за отродье!.. Что за грязная сволочь вся эта семейка! Ни минуты спокойствия! Меня достают даже на работе!.. Мои братья ведут себя, как каторжники! Моя сестра торгует своей задницей в России! Мой сын уже насквозь испорчен! Как я влип! Как мне везет!..
Моя мать не находила, что сказать… Она больше не пыталась спорить… Он этим пользовался…
Кредиторы хорошо понимали, что отец дорожит честью семьи… Они не отпускали его ни на шаг. Они не вылезали из нашей лавки… Нам и так уже не хватало на еду… Если бы мы заплатили долги, то и вовсе бы сдохли…
«Мы поедем к нему в следующее воскресенье!.. – решил тогда мой отец. – Я поговорю с ним как мужчина с мужчиной!..»
Мы выехали пораньше, для большей уверенности, что застанем его еще трезвым… Сперва мы заблудились… Наконец нашли дорогу… Я ожидал увидеть дядю Артура поникшим, раскаивающимся, трясущимся от страха: где-то в углу пещеры, затравленным тремястами жандармами, гложущим засохших крыс… Словом, то, что я видел в «Занимательных картинках» при описании беглых рабов… Но дядя Артур… оказался совсем другим… Мы нашли его уже за столом бистро «Прекрасная Адель». Он устроил нам праздник под сенью деревьев… И пил он отнюдь не уксус, а хорошее сухое, причем в кредит!.. Маленький стаканчик розового мюскаде… Лучших сортов… Он был в отличной форме… Никогда он не чувствовал себя лучше… Он развлекал всех соседей. Его находили неподражаемым… Приходили специально, чтобы его послушать… Никогда еще в «Прекрасной Адели» не было столько посетителей… Все стулья были заняты, даже на ступеньках сидели люди… Все мелкие собственники из Жювизи… в панамах… и все рыбаки в сабо заходили в «Прекрасную Адель» выпить аперитив и поглядеть на дядю Артура. Никогда они столько не смеялись.
Развлечения на любой вкус! Любые игры! Любые аттракционы! Разговоры!.. Головоломки!.. Под деревьями!.. Для дам… Дядя Артур был само воодушевление… всеобщий любимчик… Он суетился, лез повсюду… При этом не снимал с головы коричневый артистический берет. Даже сейчас, в разгар лета. И пот тек с него ручьями… Он ничуть не изменился… Остроносые башмаки, бархатные штаны… огромный галстук в форме салатного листа…
У него была слабость к служанкам, и он нашел себе уже трех… Они были так счастливы служить ему и любить его… Он не хотел, чтобы ему напоминали о нищете на улице Вожирар… Это уже в прошлом!.. Он не дал даже закончить моему отцу… К чему вспоминать всякие глупости… Расцеловал нас всех по очереди… Он был очень рад нас видеть…
«Артур! Послушай меня хоть немного!.. Твои кредиторы осаждают наши двери!.. с утра до вечера!.. Они не дают нам покоя!.. Ты слышишь?» Артур одним жестом отмел все эти жалкие воспоминания. А мой отец выглядел как несчастный упрямый болван… В общем, он уже вызывал жалость! «Идите же все сюда!.. Иди, Огюст! Ты расскажешь потом! Я покажу вам самый замечательный вид в этой местности!.. Сен-Жермен ничто в сравнении с этим… Сперва тропинка вверх… потом налево, а там под зеленым сводом… моя мастерская!..»
Так он называл свою хижину… Она действительно была очень славная. Оттуда открывался вид на зеленую долину… Сена до Вильнев-Сен-Жорж, а с другой стороны леса Сенар. Нельзя представить себе ничего лучше. Ему повезло. Он не платил за жилье ни полушки. Само собой разумеется, он охранял пруд владельца…
Пруд заполнялся лишь зимой, летом он пересыхал. Дядю здесь часто навещали дамы. От служанок отбоя не было. Еды тоже хватало, причем с избытком!.. Мускат, такой же, как в деревне, колбаса, артишоки и сливочные сырки… Конечно, все в полном беспорядке! Моя мать обожала такие сырки… Он совсем не был несчастен… Рассказывал о заказах, которые получил… Вывески для бистро, бакалейных лавок, булочных… «Другим польза, а мне удовольствие!» Это был его девиз… На стенах висело множество эскизов: «Фаршированная щука» – дохлая ядовито-красно-голубая рыба… «Прекрасная купальщица», – срисованная с одной его подружки-прачки, – огромные сиськи и невиннейшее выражение лица… За будущее можно было не беспокоиться. Живи и наслаждайся.
Прежде чем возвратиться в деревню, он все рассовал в три или четыре кувшина, всю жратву, как обычно прячут сокровища перед тем, как их зарыть… Он не хотел оставлять даже объедки. Остерегался случайных прохожих. На дверях он написал мелом: «Скоро вернусь».
Мы направились к шлюзу, где у него были знакомые моряки. Долго тащились по крутым тропинкам, мать ковыляла сзади. Когда дошли, ей стало плохо, она села на тумбу. Мы смотрели на буксиры, на парусные шлюпки, двигающиеся в шлюзах, такие беззащитные, такие хрупкие, словно стеклянные в сравнении со стеной… Они не решаются нигде причалить.
Опухший смотритель шлюзов три раза сплюнул табак, засучил рукава и с хрипом вскарабкался на свою махину… Поворотная дверь задрожала, заскрипела и медленно пришла в движение… Забурлили водовороты… Створки дрогнули и подались… «Артемида» издала длинный гудок… двинулась вперед…
