Его также убили. Тогда Гагула опять пустилась кружиться и вертеться, понемногу подбираясь все ближе и ближе… к нам.
– Черт меня побери, если она не подбирается теперь к нам! – воскликнул Гуд в ужасе.
– Вздор! – сказал сэр Генри.
Что касается меня, у меня просто душа ушла в пятки, когда я увидел, что старая чертовка метит в нашу сторону.
Гагула неслась прямо к нам, все ближе и ближе, и вся она была скрюченная, всем своим видом напоминая клюку; ее ужасные глаза светились и сверкали недобрым огнем.
Ближе и ближе, вот она совсем близко. Глаза всех многочисленных зрителей жадно следят за всеми ее движениями. Наконец она встала как вкопанная.
– На кого-то она укажет? – пробормотал сэр Генри.
Через минуту всякие сомнения исчезли: старуха рванулась вперед и дотронулась до плеча Омбопы-Игноси.
– Я вижу его насквозь! – завопила она. – Убейте его, убейте: он полон зла; убейте его, чужеземца, прежде чем польется кровь ради него… Убей его, король!
Наступила маленькая пауза, которой я поспешил воспользоваться.
– О король! – воскликнул я, поднимаясь со своего места. – Этот человек – слуга твоих гостей, раб их. Кто прольет кровь нашего слуги, тот прольет нашу кровь. Во имя священного закона гостеприимства, требую твоего покровительства этому человеку!
– Гагула, матерь вещих, обрекла его на смерть; он должен умереть, белые люди, – был угрюмый ответ.
– Нет, он не умрет, – возразил я. – Умрет тот, кто осмелится его тронуть!
– Берите его! – заревел Твала палачам, которые стояли поодаль.
Они направились было к нам, но остановились в нерешимости. Игноси же поднял свое копье с таким видом, что ясно было, что он решился дорого продать свою жизнь.
– Прочь, негодяи! – закричал я. – Прочь, если вы хотите увидеть рассвет завтрашнего дня! Только посмейте до него дотронуться – и король ваш умрет!
С этими словами я направил на Твалу дуло своего револьвера. Сэр Генри и Гуд также вытащили свои пистолеты; сэр Генри прицелился в ближайшего из палачей, а Гуд с удовольствием приготовился подстрелить Гагулу.
Твала заметно дрогнул, когда мой револьвер очутился на таком близком расстоянии от его широкой груди.
– Ну, – сказал я, – так как же, Твала?
Наконец он решился.
– Возьмите прочь ваши волшебные трубки, – сказал он. – Вы заклинали меня во имя гостеприимства, и только поэтому, а вовсе не из боязни того, что вы можете сделать, я готов пощадить его. Идите с миром.
– Хорошо, – отвечал я как можно равнодушнее, – а теперь мы устали от вашей резни и хотели бы лечь спать. Кончилась ваша охота?
– Да, кончилась, – сказал Твала угрюмо.
И он поднял копье.
Тотчас заколыхались воинские отряды и в полнейшем порядке, стройно и безмолвно, начали выходить один за другим из ворот крааля. Осталась только небольшая кучка людей, которые должны были убирать тела убитых.
Тогда поднялись и мы и вернулись в свой крааль.
– Ну, – объявил сэр Генри, когда мы зажгли одну из обыкновенных кукуанских лампад (светильню, сделанную из пальмовых волокон, плавающую в очищенном гиппопотамовом сале), – ну, могу сказать, что в жизни мне не было так тошно, как сегодня!
– Если у меня и оставались какие-нибудь сомнения насчет того, следует ли помогать Омбопе бунтовать против этого мерзавца, то теперь, уж конечно, они окончательно исчезли, – сказал Гуд. – Я едва мог усидеть на месте, пока продолжалась эта бойня. И как я ни старался закрывать глаза, они, как нарочно, открывались сами собой как раз тогда, когда не надо. Не понимаю, куда девался Инфадус. Омбопа, друг мой, ты поистине должен быть нам благодарен: еще немножко, и тебя бы знатно отделали!
– Я благодарен, Богван, – отвечал Омбопа, когда я перевел ему слова Гуда, – и я вам этого никогда не забуду. Инфадус придет в свое время, мы должны его ждать.
Мы закурили трубки и стали ждать.
Долго, долго, должно быть часа два, сидели мы совершенно молча. Воспоминание о только что виденных нами ужасах так нас угнетало, что нам было совсем не до разговоров. Наконец, когда мы уже начали подумывать о том, что пора ложиться, и небо на востоке подернулось бледными полосами света, послышались шаги. Затем раздался оклик часового, поставленного у ворот крааля; ему, должно быть, отвечали, хотя мы и не расслышали ответа, и шаги приблизились; еще минута – и Инфадус вошел к нам в хижину в сопровождении нескольких вождей величавого вида.
– Я пришел, как обещал вам, – сказал он. – О белые люди и ты, Игноси, король Кукуанский, я привел с собой этих людей. – Он указал на группу пришедших вождей. – Они много значат у нас, так как каждый из них предводительствует тремя тысячами воинов, и воины эти повинуются только им да королю. Я говорил им о том, что видел и слышал. Пусть же и они увидят теперь изображение священной змеи, опоясывающей тебя, и услышат рассказ твой, Игноси, и пусть они скажут, согласны ли они стать на твою сторону против Твалы.
Вместо ответа Игноси опять снял свой пояс и показал изображение змеи на своем теле. Вожди подходили к нему поочередно, рассматривали священное изображение при бледном свете лампады и отходили в сторону, не говоря ни слова. Затем Игноси снова надел пояс и, обращаясь к ним, повторил весь рассказ, слышанный нами утром.
– Теперь вы сами слышали его слова, вожди, – сказал Инфадус, когда он закончил. – Что же вы скажете? Хотите вы принять сторону этого человека и помочь ему отвоевать отцовский престол или нет? Вся страна вопиет против Твалы, и кровь народная течет ручьями, как текут вешние воды. Вы видели, что было сегодня вечером. Было еще двое вождей, с которыми я собирался переговорить, а где они теперь? Над их трупами уже завывают гиены… Скоро и с вами будет то же, что с ними, если вы не решитесь теперь. Решайтесь же, братья!
Старший из шести вождей, плотный седой старик небольшого роста, выступил вперед и отвечал:
– Правду сказал ты, Инфадус: страна вопиет! Мой родной брат также погиб сегодня вечером вместе с другими… Но только мы затеваем великое дело, и трудно поверить сразу тому, что мы слышим. Откуда нам знать, что оружие, которое мы собираемся поднять, не поднимется ради обманщика? Повторяю: это важное, великое дело, и никто не может предвидеть, чем оно кончится. Только одно наверно известно, что прольются целые потоки крови, прежде чем совершится должное; многие будут стоять за короля, ибо люди боготворят солнце, сияющее на небе, а не то, которое еще не успело взойти. Эти белые – обитатели далеких звезд – могущественные волшебники, и Игноси у них под крылом. Пусть они дадут нам какое-нибудь особенное знамение. Без него мы не тронемся с места.
Остальные вожди решительно подтвердили его слова, и я, в великом затруднении, обратился к сэру Генри и Гуду и объяснил им, в каком положении дело.
– Мне кажется, что это отлично можно уладить, – объявил Гуд, ликуя. – Попросите их, чтобы они дали нам немножко подумать.
Я это исполнил, и вожди удалились. Едва успели они выйти, как Гуд поспешно схватил ящичек, в котором хранились у него лекарства, отпер его и вынул оттуда записную книжку с календарем на заглавном листе.
– Ну-с, други мои любезные, скажите-ка мне, ведь завтра у нас четвертое июня? – сказал он.
Мы отмечали все дни очень старательно и потому могли отвечать с полной уверенностью, что да – четвертое июня.
– Прекрасно-с; так слушайте: «четвертого июня – полное солнечное затмение. Начало в одиннадцать часов пятнадцать минут по гринвичскому времени, видимое на здешних островах, в Африке и т. д.» Вот вам и знамение. Скажите им, что завтра вы затмите солнце!
Это была великолепная мысль; одно только было страшно, что Гудов календарь мог быть неверен. Ведь если мы ложно напророчим в таком важном деле, все наше значение пропадет навсегда, а вместе с ним и надежды Игноси на кукуанский престол.
– А ну как календарь врет? – сказал сэр Генри Гуду, который что-то старательно вычислял на отрывном листке своей книжки.
– Да с какой же стати он будет врать? – отвечал Гуд. – Вообще затмения народ аккуратный и начинаются в назначенное время; это я знаю по опыту. А тут еще, как нарочно, прибавлено, что это затмение будет видно в Африке. Я сделал самые точные вычисления, какие только мог сделать, не зная в точности нашего географического положения, и оказывается, что затмение начнется здесь завтра около часу пополудни и продлится до половины третьего. В течение получаса или больше будет совершенно темно.
– Что ж, – сказал сэр Генри, – рискнем, пожалуй.
Я согласился, хотя довольно неуверенно, так как затмение – не свой брат, и послал Омбопу звать вождей. Они сейчас же пришли, и я обратился к ним со следующей речью:
– Слушайте, именитые люди кукуанские и ты, Инфадус! Мы вообще не любим обнаруживать наше могущество, ибо это значит вмешиваться в дела природы, нарушать ход ее событий и повергать мир в ужас и смятение; но дело это такое важное и мы так прогневались на вашего короля за ту бойню, которую мы видели, и на колдунью Гагулу за то, что она хотела предать смерти нашего друга Игноси, что мы решили дать вам такое знамение, чтобы весь народ мог его видеть. Подойдите сюда. – И я подвел их к двери хижины и указал им на огненный диск восходящего солнца. – Что вы там видите?
