Была в Верне какая-то нарочитая вульгарность, скопированная с плохих певичек, с Шер и Бет Мидлер, — та ветвь американской эстрады, которая тянется по меньшей мере к «Сестричкам Эндрюз».
— Может, тебе сделать «Кровавую Мэри»?
— Да-вай! — манерно протянула Верна, как будто я был барменом, с которым девушка решила пококетничать назло своему спутнику.
Вдруг раздался громкий рассыпчатый стук, заполнивший всю комнату от пушистого ковра на полу до орнаментальной лепнины на потолке. Это Пола уронила табакерку на стеклянный столик. Верна вздрогнула, погасив спичку, поднесенную к сигарете в зубах, и зажгла другую.
— Видишь, дядечка? Я же говорю — поганка.
— Ничего страшного, — неискренне сказал я, подойдя к столику. Благодаря острому зрению я сразу различил большую царапину, похожую на жука, на его стеклянной поверхности и согнутый край серебряной крышки. Я потер крышку о рукав и стал собирать в табакерку рассыпавшиеся сигареты. Они крошились в моих пальцах.
На кухне Эстер расправлялась с индейкой. Волосы у нее разлетелись, сыпались заколки. Она состроила гримасу, как у Медузы.
— Чтоб я еще когда-нибудь!.. — воскликнула она. Моя жена говорит это каждый год в День благодарения.
Когда я вернулся в гостиную с «Кровавой Мэри» для Верны и бокалом белого для себя, то нашел молодежь сбившейся в кучу у стола и оживленно беседующей на языке, которого я не знаю. Горная гряда, что отделяет их долину от нашей, становится все круче и круче по мере того, как капиталистическая экономика все активнее хищнически эксплуатирует подрастающее поколение как особый рынок, куда выкидываются домашние видеоигры, лыжные ботинки с особыми креплениями и миллионы битов так называемой музыки, вбитой лазерами в ревущие, стонущие, плачущие компакты. Даешь новые высокие технологии, даешь больше бессодержательной, никому не нужной информации! На обороте какого-то конверта Дейл рисовал прямоугольники, соединенные линиями. Будучи в социологическом настроении, я заметил, что конверт — от телефонной компании. Защитники наших национальных интересов своей антимонопольной политикой разорили и раздробили могущественную «Американскую телефонную и телеграфную корпорацию». В результате счета за телефон сделались пухлыми, точно любовные послания, а когда снимаешь трубку, слышишь только треск.
Нарисованные Дейлом прямоугольники были обозначены словами «ИЛИ», «И», «НЕ». Ага, закладывался фундамент нового Евангелия.
— Как видите, — скользя кончиком карандаша по соединительным линиям, говорил Дейл Ричи, но Верна и даже Пола, казалось, слушали с интересом, — обесточенность, единица и ноль по двоичной системе счисления обеспечивают горячий выход из «ИЛИ», а не из «И», но если выход из «И» входит в «НЕ», то оттуда он выходит...
— Горячим, — подсказала Верна, поскольку мой дорогой Ричи недоуменно молчал. Я смотрел сверху на овальные лохматые головы молодых мужчин. Они были такие беззащитные и словно бы напрашивались, чтобы их погладили, потрепали. Я по-отцовски прикоснулся к волосам Ричи, тот глянул на меня с недовольной гримасой. Верна протянула руку за своей «Кровавой Мэри».
Правильно, — сказал Дейл. — И если вместо единичного бита мы поставили четыре бита, то есть половину байта, это будет выглядеть так... — Он быстро накарябал несколько нолей и единиц. Почерк у него был неразборчивый, некрасивый. Это почему-то свойственно ученым, будто точность мысли несовместима с точностью записи ее на бумаге, и наоборот (прекрасное латинское выражение — vice versa): многие священники, особенно служители епископальной церкви, пишут четко и красиво. — ...А другую половину изобразим так — что получится на выходе цепи «ИЛИ»?
После некоторой паузы, дававшей Ричи возможность ответить, Верна сказала:
— Ноль один один один.
— Сечешь! — воскликнул Дейл. — А из цепи «И» — что на выходе?
— Чего проще? — сказала она. — Ноль ноль ноль один.
— Прекрасно! А теперь, Ричи, скажи, что будет, если цепь «ИЛИ» присоединить к «НЕ»?
— Один и три ноля, — ответил я после затянувшегося тягостного молчания.
— Верно, — сказал Дейл, продолжая карябать бумагу. — Здесь видно, как с помощью простых переключателей — они называются операторами выбора — можно проанализировать поставленную компьютерную задачу, взяв входные и выходные данные любой сложности. Например, через И-оператор можно пропустить эти два четырехбитных числа, а также их противоположности, полученные из НЕ-инверторов, через ИЛИ-оператор. Итог будет ноль-один-один-ноль. В нем и совпадут начальные числа. Совпадают — значит, холодный выход, не совпадает с горячим.
— Здорово, — сказала Верна. Полбокала «Кровавой Мэри» было уже выпито. Она закурила «Английскую овальную» с розовато-лиловым мундштуком.
— Тебе надо учиться, — сказал я ей.
— Я ей тоже говорю: учись, — подхватил Дейл.
— Скажите это Пупси, — ответила Верна.
— Ииди-да, — проговорила Пола. Слюнявыми пальчиками она схватила листок из-под руки Дейла и смяла его.
Он взял листок, аккуратно разгладил и, нацелившись карандашом, снова пошел в атаку на наше невежество:
— Не буду углубляться, скажу только, что все это основано на алгебре Буля. Замечательная штука, о ней надо иметь хоть какое-то представление. Буль жил в Ирландии в середине прошлого века и придумал математическую логику. Его алгебра имеет дело с логическими законами, в основном с инстинктами и ложными высказываниями. Она-то и оказалась той математикой, которая нужна для компьютеров. Оператор ИЛИ, к примеру, суммирует по правилам Булевой алгебры. Один плюс один дает не два и не ноль, как в арифметике, а единицу. А оператор И умножает, но тоже по-своему. Любое число, умноженное на ноль, дает не ноль, как обычно, а положительное число. Инвертор НЕ просто переворачивает число. Ноль наоборот — это один, один наоборот — это ноль. Это все основы Булевой алгебры, но на них строятся умные теоремы. С такой алгеброй поразительные вещи можно делать. И она только с виду сложна, а по сути — простая.
— Ни хрена себе простая, — возразила Верна чуть-чуть заплетающимся языком. Ричи давно отвалил и шуровал в камине, углеводы снова превращались в атомы углерода, которые миллионы и миллионы лет назад составляли ядро некоей звезды. Я подумал о кончике Дейлова карандаша — неужели когда-то Вселенная была такой маленькой?
— Ты там не очень вороши, — мягко сказал я сыну. — Все тепло выйдет.
— Кажется, скоро садимся за стол, — объявила Эстер, входя в комнату. Зеленый бархат ее платья так же собирался в складки на бедрах. Подойдя к Дейлу, она сказала: — Я кое-что услышала из ваших объяснений — безумно интересно. И подумала, не могли бы вы позаниматься с Ричи, ну, скажем, раз в неделю. Поднатаскали бы его. Никак ему логарифмы не даются.
— Ничего подобного, мам! — запротестовал сын. — У нас в классе эти дурацкие логарифмы никто не понимает. Просто училка плохо объясняет.
— Учительница у них черная, — сообщила Эстер Дейлу.
— Ну и что, что черная? — тут же откликнулась Верна.
— Ничего, конечно, — вздохнула Эстер. — Знаете, одна из тех негритянок с третьеразрядным образованием. А в дорогих частных школах почему-то считают, что надо брать на работу и таких. В принципе я — за, если только дети не тупеют от этого.
— Ричи совсем не глупый мальчик, — возразил Дейл, прерывая молчание, наступившее после недемократичного заявления Эстер. — Я готов с ним позаниматься, если получится со временем. У меня неопределенный режим работы. Для компьютерных разработок приходится делить наш VAX8600 с одной девушкой. У нее своя программа, вот мы и вкалываем по очереди.
— Я уверена, — безапелляционно сказала Эстер, — что мы найдем час-другой, удобный для вас и для нас. Ричи, пойдем, поможешь мне вытащить индейку. — Она круто повернулась и энергичным шагом, не сожалея ни о чем ею сказанном, вышла из гостиной.
— Дядечка, слышь? — проворковал рядом хриплый голосок. — Пока птичка не прилетела, может, пропустим еще по одной?
На протяжении всего бесконечного гнетущего праздничного застолья, когда уже задыхаешься от еды, а в голове сокращается место для мысли, я постоянно ощущал присутствие не только Верны, чье тело с желтовато-бледной кожей уверенно, нечувствительно натягивало красное платье, чьи порывистые движения и отрывистые замечания преображались в моем затуманенном мозгу в неясные, зато обольстительные замечания, но и Эстер — такой, какой ее видел Дейл Колер: женщина старше его, миниатюрная, утомленная жизненным опытом, однако сохранившая материнскую заботливость и терпение, несмотря на резкую манеру поведения.
— Кто-нибудь хочет прочесть молитву? — спросила она, когда сели за стол.
Эстер знала, что я не люблю молиться, но если надо, значит, надо. Стоило мне раскрыть рот, сами собой полились бы заученные слова. Я уже сочинил в уме вступительную фразу и наклонил голову, как вдруг раздался жаждущий голос Дейла:
