этого человека. А ведь мы с вами говорим как раз об этом.
– Да, – согласилась она в общем и целом. – Значит, все сводится к тому, чтобы мы отказались избаловаться.
– Конечно. Но ведь к этому и вообще все сводится, – со смехом прибавил князь, – вся ваша так называемая «порядочность».
С минуту она молча шла рядом с ним. Потом рассудительно проговорила:
– Именно это я и хотела сказать.
Продавец из антикварной лавчонки, где некоторое время спустя они задержались особенно долго – мелкий, но интересный торговец на одной из улочек Блумсбери, отличавшийся особого рода настойчивостью, без навязчивости, поскольку практически без слов, но в то же время необыкновенно убедительной, – так вот, этот персонаж устремил на посетителей взгляд совершенно удивительной пары глаз, переводя его с одного на другую, пока те рассматривали изделие, которым торговец явно больше всего рассчитывал их соблазнить. Они зашли к нему в последнюю очередь, ибо время их уже практически истекло, причем не меньше часа из этого времени, с той минуты, когда они уселись в наемный экипаж у Мраморной арки, не принесло ровно никаких результатов, если не считать того развлечения, которого они с самого начала ожидали от этой вылазки. Конечно, предполагалось, что развлечение будет состоять в поиске подарка, но подразумевалось также и обретение вышеупомянутого подарка, каковое явилось бы излишним только в том случае, если бы состоялось чересчур скоро. Теперь же вопрос стоял следующим образом: найдут ли они что-нибудь вообще? Об этом они и спрашивали друг друга, стоя посреди антикварной лавочки в Блумсбери и сосредоточив на себе пристальное внимание торговца. Очевидно, он сам был владелец магазинчика и предан своему делу всей душой. Очень может быть, что главным в своем деле он почитал особый секрет – держаться с посетителями настолько тактично, что это как бы набрасывало на их взаимоотношения некий покров торжественности. У него было не так уж много вещей для продажи, не сравнить с изобилием «трухи», виденной ими в других местах, и нашим знакомцам на первый взгляд даже показался выбор столь скудным, при очевидно невысоких ценах, что это чуть ли не вызывало жалость.
При более внимательном взгляде впечатление оказалось иным. Правда, показывали им все больше мелкие предметы, кое-что было взято из маленькой оконной витрины, что-то – из шкафчика за прилавком, сумрачно темневшего в углу, несмотря на стеклянные дверцы, но каждая предъявленная вещь, пусть и скромно, говорила сама за себя, и вскоре амбиции хозяина стали достаточно ясны. Ассортимент у него был весьма разнородный и уж никак не поражал великолепием, но все-таки приятно отличался от всего, что они видели до сих пор.
Впоследствии Шарлотта, переполненная впечатлениями, отчасти поделилась ими со своим спутником – опять-таки в целях развлечения, и среди прочих у нее сложилось впечатление, что самым диковинным экспонатом был сам владелец лавки. Князь отвечал на это, что владельца он не рассмотрел; Шарлотте и прежде случалось замечать, – о чем она не преминула сообщить князю, – что он попросту не видит людей ниже определенного общественного уровня. Для него один торговец ничем не отличается от другого – удивительная непоследовательность для человека, подмечавшего так много там, где он давал себе труд что-то заметить. Нижестоящих он воспринимал как данность. Для него все кошки были серы в ночи их низменного положения, или как бы там еще ни назвать. Он, разумеется, не желал им зла, но воспринимал их так, будто поле его зрения ограничивалось только уровнем его собственной возвышенной главы. Для Шарлотты же поле зрения охватывало всех соприкасавшихся с нею людей, в этом князь убедился своими глазами: она замечала нищих попрошаек, помнила слуг, узнавала кебменов; прогуливаясь вместе с ним, она часто подмечала красоту в чумазых детишках, восхищалась «типажами» у лавчонок мелочных торговцев. Вот и на этот раз она сочла интересным антиквара – отчасти оттого, что он с такой нежностью относился к своему товару, отчасти оттого, что он с такой нежностью отнесся… к ним самим.
– Он привязан к своим произведениям искусства, он их любит, – говорила Шарлотта, – и дело не только в том, что он любит их продавать, а может, даже и совсем не в этом. Я думаю, он с удовольствием оставил бы их у себя, если бы мог. Во всяком случае, ему хочется продавать их правильным покупателям. Мы, очевидно, правильные покупатели, он их умеет отличать на вид; вот потому-то, как я сказала, можно было уловить, – по крайней мере, я уловила, – что мы ему понравились. Разве вы не видели, – нетерпеливо спрашивала она, – как он смотрел на нас, как он вглядывался? Сомневаюсь, чтобы на вас или на меня когда-нибудь еще так смотрели. Да, он нас запомнил! – Она говорила об этом чуть ли не с тревогой. – Но, в конце концов, все это потому, – возможно, она просто успокаивала саму себя? – потому, что с его вкусом (а у него есть вкус) он нам обрадовался, мы его поразили, он составил о нас определенное представление. Наверное, это часто бывает; мы ведь красивы, правда? А он разбирается в красоте. И потом, у него такая манера… Как он ничего не произносит губами, а сам так близко придвигает лицо – и видно: знает, что вы при этом чувствуете. Ну и манера!
Один за другим являлись перед ними изделия недурного старинного золота, старинного серебра, старинной бронзы, произведения старых резчиков и ювелиров. В конце концов весь прилавок оказался уставлен ими, а легкие тонкие пальцы хозяина с аккуратно подстриженными ногтями время от времени задевали их, касались мимолетно, нервно, любовно, как пальцы шахматного игрока задерживаются на мгновение возле фигуры, над которой он еще только раздумывает – то ли сделает ход, то ли не станет. Это были маленькие вычурные безделушки, украшения, подвески, медальоны, броши, пряжки, все, на что только можно пристроить тусклый бриллиант, бескровный рубин, жемчужину, чересчур крупную или чересчур матовую, чтобы цениться достаточно высоко; миниатюры в оправе, украшенной алмазами, давно уже утратившими ослепительный блеск; табакерки, то ли полученные в дар, то ли пожалованные кому-то великими людьми слишком уж сомнительного свойства; чашки, подносы, подсвечники, невольно вызывающие мысль о билетиках закладной лавки, обтрепанных, побуревших, вполне годившихся, сохранись они до наших дней, самим стать драгоценными диковинками. Скромную группу предметов дополняли несколько изящных памятных медалей, посвященных невесть какому выдающемуся событию; один-другой классический памятник, вещицы начала века; изделия времен консульства, времен Наполеона, храмы, обелиски, арки, воспроизведенные в крошечном размере. К этому прибавились причудливые перстни с резными камнями в технике intaglio, аметистами,
