делу! — Вася полуприлег на скамью.
Окруженный справа, слева, сзади и внизу спереди, он являл трогательное зрелище отца семейства, долгожителя.
— Замрите! — крикнул фотограф.
— Снился мне сон. Будто бы дочь Сергея Афанасьева открыла еще один родник…
— Послать за дочерью! — закричали отовсюду. Кто-то побежал.
— …и будто бы этот родник, в отличие от моего, не делает людей счастливыми одинаково, но каждого по-разному. То есть, например, в этом сне Павел Михайлович Вертипедаль музыкант, даже больше, исполнитель. Да, он исполняет чужую музыку, но по-своему, вливая в нее каждый раз дыхание каждой новой эпохи. Конечно, у него есть свои трудности, везде завистники, но он счастлив и не пьет не оттого, что пьет зюкинскую, а оттого, что пить не из-за чего. Нет комплекса неудовлетворенности. Ведь пьянство, друзья мои, от ненайденного призвания.
Далее. Дуся приснилась мне многодетной матерью и вся в заботах. В частности, в моем сне она вытаскивала занозу из пятки одного из тройняшек. Тройняшка плакал, показалась кровь (сон был цветной), но Дуся была счастлива. Даже черная зависть тех, кто размножается через двойняшек, не омрачила ее лица. Кстати, где дочь Афанасьева?
— Еще не привели.
— Сергей Афанасьев — ученый. Он разрабатывает методику преподавания всех литератур. У него есть свои трудности и столкновения с лжеучеными, видящими в науке собственное благополучие, но он не представляет иной жизни. Далее. Кого я упустил?
— Кирпикова, — подсказал Деляров.
— Кирпиков и во сне умудрился идти не в ногу. Он прошел по диагонали сна с непокрытой головой. Если на него не действует зюкинская, то что ждать от афанасьевской. А тебя, Деляров, я видел в числе потребителей всех благ. Ты счастлив, все работают для тебя, все добиваются твоего внимания. Трудность твоя только в том, что тебе не разорваться.
Прибежал гонец, бегавший за дочерью Афанасьева:
— Не идет, говорит: некогда. В куклы играет.
— Простим невинность, — мудро сказал Вася.
— Замрите! — крикнул фотограф.
— Далее, — продолжал Вася. — Лариса пишет картины. Они оригинальны, жанр их трудно определить, однако у них толпа, в ней Деляров, толпа спорит, приобщается. И у тебя, Лариса, не все благополучно, и у тебя недруги, завистники, но вот ты стоишь в джинсах, запачканных грунтовкой, ты счастлива, ты борешься.
— Я покажу им! — сказала Лариса, гордо оглядываясь на Делярова.
— Тебе же сказали, я же в толпе, — испуганно сказал Деляров.
— Далее. Оксана, ты — изобретатель. И у тебя полно недоброжелателей. Но ты борешься, ты доказываешь, что объединение принципов перехода в другое измерение с принципом предварительного исполнения дает очень многое.
Оксана вздохнула:
— Василий Сергеевич, и я видела сон. Будто бы мы все звери, а вы главный зверь, кажется леопард. А мой Афанасьев — медведь.
— А Кирпиков?
— А он так и есть.
— Вы договорите свой сон про другой источник, — попросила Вера, — а то и мне тоже снилось, будто мы все деревья.
— Собственно, почти никого не осталось, — сказал Вася. — Да! Севостьян Ариныч. Он — дипломат, он пишет объяснительные записки к проектам. Его трактовки оригинальны, смелы, ему предрекают будущее…
— В мои-то годы? — спросил Севостьян Ариныч.
— Дорогой мой, сейчас какие твои годы? Юноша. В том-то и дело, друзья, что источник счастья — это вторичное. Первое — мой источник. Без юности, долголетия и здоровья какое же счастье. У Севостьяна Ариныча тоже есть конкуренты, злопыхатели, но он борется. Далее. Кто еще? Вера и Тася. Тася — профессор. Не помню чего. Ты глядишь в какую-то трубу, кажется, ты физико-математико-астроном, ты открыла формулу вечного в бесконечном, завистники не дают ей ходу, но ты борешься. А ты, Вера, писатель, ты пишешь нужные всем нам книги.
Почтальонка Вера, отличимая от всех только почтовой сумкой, вздохнула:
— И у меня завистники, Василий Сергеевич?
— И у тебя.
— Но ты борешься, — утешил Деляров.
— Я не пойму одного, — заговорил Кирпиков, и Вася показал жестом, мол, пожалуйста, опять он. — Не пойму я одного, Василий, сон-то, конечно, сном, но чего это ты все добавлял: завистники, недруги, злопыхатели?
— Успокойся, у тебя их нет, — сказал Вася. — Вода второго источника не подействовала на тебя даже в моем сне.
— Мне завидовать, конечно, глупо, мое место такое, что никто не зарится, но ты объясни. Если человек делает хорошо, то почему ему мешать?
— Святая простота, — отвечал Вася. — Это в природе человека. Лариса пишет полотно, оно занимает чье-то место на стене, оно отвлекает людей от других картин. А чем хуже другие?
— И они тоже борются?
— Да.
— И счастливы в борьбе?
— Да.
— То есть если Лариса напишет плохо, то им будет хорошо?
— Да.
— Что же это за счастье — радоваться беде? Нет, Вась, чего-то не то.
— А вот мой сон, — вмешалась Вера. — Будто бы мы все деревья, а вы, Василий Сергеевич, главное.
— То есть?
— Только не подумайте, не дуб.
— А мне снился сон, — сказал Деляров, — будто мы все винтики, болты и гайки, а вы, Василий Сергеевич, шестерня.
— А мне снился сон, сказала Физа Львовна, — будто бы мы все минералы, то есть камни. А вы, Василий Сергеевич, хризолит.
— Кирпиков, конечно, булыжник? — спросил Вася, смеясь. — Ну, друзья, потехе час, делу время. Разбирайте кружки, стаканы, идемте пить мою хрустальную. Пока только ее. Будем надеяться, что и второй источник будет открыт. Пора детям перестать играть в куклы. Или кто-то думает иначе? Тогда ваши предложения. Нет? Встали и пошли.
Все встали и все-таки ждали от Васи еще чего-то.
— Вот и сон мой объяснился, — сказал Вася, — слезы — к источнику, а золото — это антураж, это фон для слез. В конце сна я выразился так, — Вася умолк, тем самым увеличив внимание, — я обронил такую фразу: «Деньги в связи со мной теряют цену. Теряет цену также их золотое обеспечение». Я пока не решил, чем его заменить. Физа Львовна, вы записываете?
— Теряют не теряют, — закричала Оксана, — а нас за план шерстят.
Ее можно было понять: сны снами, вода водой, а работа работой. Деньги Афони кончились, ведь ничто не вечно. Оксана и Лариса, теперь и сами поверившие в хрустальную зюкинскую, предложили выход. Алкогольные напитки выливать по-прежнему, стеклотару затаривать целебной водой. А с буфетом Ларисы еще проще — заливать бочки целебной водой, подводить компрессор, нагазовывать и приравнивать к газированной воде с тройным сиропом.
Работа закипела. Шла она под лозунгом «С такой работой запустим всю пьянку!» и напоминала фордовский конвейер двадцатых годов нынешнего столетия: бутылки выливали, ополаскивали внутри (ополаскивали в респираторах, чтоб не слышать запаха этой гадости), отмачивали этикетки, отдавали их Васе, а бутылки заливали хрустальной. На новых этикетках писали «зюкинская хрустальная»,
