- Я видел по дороге китайский ресторан, - сказал я. - Пойдем отведаем китайских блюд.
- Но куда человеку деваться, чтобы жить можно было? - стоял на своем отец.
- Везде хорошо, - сказал я. - Вставай, отец, пойдем поедим.
- Сначала выпьем, - сказал отец.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Весли знакомится с писателем и пишет за него сценарий учебного фильма о пользе физкультуры
Когда мы с отцом приехали в Огайо, там было холодно и бело от снега, но в начале мая, как раз перед тем, как я получил приказ возвращаться в Нью-Йорк, появилось солнце, снег стаял и множество красок заблистало вокруг в новом, свежем сиянии года. Девушки стали неотразимо прелестны, я еле удерживался, чтобы не загораться страстью при встрече с каждой из них. Я еле удерживался от желания схватить их в объятия и целовать - за то, что они пережили еще одну зиму и были так восхитительны.
Работа в Огайо была у меня та же, что и в Нью-Йорке, и я был этим очень доволен, так как привык к столу и машинке. Работа была легкая, но нужно было участвовать в разных строях и смотрах и проходить все тот же круг обучения; физкультура, маршировка, классные занятия и, уж конечно, два-три учебных фильма в неделю.
Мне назначили койку одного малого, которого только что препроводили в госпиталь для исследования по поводу его повышенного интереса к тому, что он называл "лучами смерти". Ребята из этой казармы уверяли, что он и вправду сумасшедший, а поглядишь на него - такой же здоровый, как и все. Только он, кажется, верит, что в мировом пространстве скрыты какие-то смертоносные лучи, которыми стремится овладеть наука. Ребятам он рассказывал, будто он и сам работает над этими лучами и убежден, что в ближайшем будущем провернет через военное министерство в Вашингтоне нечто весьма значительное и секретное.
- Многого рассказать об этом не могу, - говорил он ребятам, - так как это самая грандиозная штука за всю эту войну, но думаю, я нашел решение задачи.
Ребята говорили, что он позаимствовал идею из какого-нибудь комикса.
Другой парень из этой казармы проводил все вечера за чисткой обуви. У него было две пары казенных солдатских ботинок, две пары собственных выходных и пара кожаных шлепанцев. Товарищи по казарме сговорились между собой подставлять по очереди к его ботинкам еще чью-нибудь пару, и каждый вечер, вдобавок к своим собственным, он наводил блеск еще на пару чужих, не замечая обмана. Это был задумчивый парень, звали его Чарльз Блэнди. Я тоже давал ему чистить мои ботинки - отчасти потому, что таков был обычай в нашей казарме, а отчасти потому, что знал, что для Блэнди, чем больше ботинок, тем лучше. Он отдавал много времени каждой паре ботинок, и, как бы грязны или забрызганы они ни были, после чистки они блестели, как новенькие. Глядя на начищенные до блеска ботинки, он наслаждался.
В воинской части в Огайо не было так много писателей. Их насчитывалось что-то около десятка, и они совсем не были похожи на писателей ньюйоркских. Дело в том, что пребывание в 0гайо считалось чем-то вроде ссылки. Первоначально все эти писатели побывали в Нью-Йорке, но не подошли под установленный образец, или, как говорится, "не справились с делом". Сосланные - люди горькие, а горький человечек куда приятней этакого бодрячка, так что здешние писатели показались мне гораздо симпатичнее нью-йоркских, хотя и эти писатели тоже не были настоящими.
Только один из них был настоящим писателем. Я слыхал о нем задолго до того, как меня взяли в армию, и когда я узнал, что он здесь, в нашей части, я достал его книги в городской библиотеке и прочел их. Всего у него было пятнадцать книг. В Огайо я достал одиннадцать из них. Все это были хорошие книги, а три из них были очень хорошие. Я не мог понять, что такому человеку, как он, делать в армии. Было ему тридцать пять лет. Походкой он чуть-чуть напоминал гориллу. Плечи и длинные руки тоже были, как у гориллы. Это был занятный парень, когда его узнаешь поближе, но лицо у него было какое-то страдающее. Он то и дело спотыкался на ходу, но никогда не падал. Люди, марширующие, как солдаты, постоянно скользят и падают, а он - нет. Спотыкался он чаше всех в нашем лагере, но ни разу не поскользнулся.
Писатели работали в здании, которое именовалось Производственным. Оно было расположено у подошвы холма, приблизительно в миле от наших казарм, но этот писатель попросил позволения работать в одном старом здании возле ротной линейки, и разрешение ему было дано. В этом доме не было отопления, да он ничего и не требовал, однако в скором времени там поставили для него угольную печку, а кое-что из хлама убрали. Когда мне поручили перепечатать какие-то бумажки, ротный командир не мог найти для меня места в канцелярии и приказал мне пойти в здание, где работал писатель, и спросить, не будет ли он возражать, если там поставят еще один стол и пишущую машинку.
Когда я вошел в помещение, я увидел, что писатель стоит у окна и смотрит на снег.
- Ротный командир приказал узнать, не будете ли вы возражать...
- Нет, конечно, - отвечал он,
Он даже не дал мне договорить, что, собственно, нужно ротному командиру. Однако это не было грубостью - просто он был очень нетерпелив.
- Так я принесу сюда стол и машинку, - сказал я.
- Я не знал, что вы писатель, - заметил он.
- Я не писатель, - сказал я. - Там, в Нью-Йорке, я печатал на машинке, и здесь мне предложили заняться тем же.
- Что вы печатаете?
- Расписание нарядов. Извещения. Списки всякого рода. Рапорты.
- И вам это нравится?
- Вполне подходяще. Я люблю сидеть за столом и печатать.
- Валяйте устраивайтесь. Стол можно поставить вот сюда. В том углу мой. Вы давно в армии?
- Почти пять месяцев. А вы?
- Почти шесть. Вам это, наверно, нравится так же, как и мне?
- А вам очень нравится?
- Ну, я вижу, вам это тоже не нравится.
- Но ведь должен же кто-нибудь служить в армии.
- Я воображал, что она может обойтись без меня, - сказал он.
К вечеру - а это был третий день моего пребывания в лагере - я кончил работу для ротного командира, поднялся со стула, зевнул и закурил сигарету.
- Тут у вас что-нибудь секретное? - спросил писатель.
- Не думаю.
- Позвольте тогда взглянуть?
Я не возражал, и он просмотрел бумаги. Там было три информационные сводки, расписание нарядов и список личного состава части.
- Превосходно, - сказал он. - И вы все это отлично напечатали. Сыграем?
Мы кидали монеты об стенку почти целый час. Я выиграл семь очков, хотя в середине игры у меня было почти вдвое больше.
Вечером я рассказал отцу, что познакомился с писателем, и отец удивился.
- Ты хочешь сказать, он тоже в армии?
- Ну да, - говорю. - Ты знаком с его книгами?
- Конечно, - сказал отец. - Но что ему делать в армии?
- Считается, что он пишет сценарии для учебных фильмов.
- Боже мой, - сказал отец. - Это все равно, что попросить Бернса написать рекламу для военного займа.
- Кто это Бернс?
- Роберт Бернс, - сказал отец. - Можно ли такого человека запихивать в армию! Дайте ему спокойно писать, что он писал до войны и что будет писать после, или пустите ему пулю в лоб - и конец.
Как-то утром писатель встал из-за стола, за которым пытался работать, и подошел ко мне.
- Есть у вас какая-нибудь работа? - спросил он.
- Нет, - говорю. - Я пишу письмо товарищу.
- Вот и отлично, - сказал он. - А я уже три недели пытаюсь написать сценарий о пользе физкультуры, но, видно, мне это не по силам. Мысль все время блуждает, путается. Полковник, начальник производственного отдела, очень терпеливо ко мне относится, и я ему признателен за это, но больше я не хочу испытывать его терпение. Я горячо жажду ему угодить, но что поделаешь, раз это не по мне. Я до краев набит другими впечатлениями. Не хотели бы вы мне помочь?
- А что я могу для вас сделать?
- Написать сценарий для меня.
- Я не умею писать сценарии.
- А это и не требуется. Нужно только пару часов постучать на машинке. У меня ничего не выходит, потому что я немножко умею писать и это мне мешает. Так как же, а?
- Я попробую.
- Спасибо. А я постараюсь при случае, сделать что-нибудь для вас.
- Когда вы хотите, чтобы я начал?
- Нельзя ли сейчас, сразу? А я бы пошел пока погулять. Вы имеете представление о том, что нужно сделать?
- Ладно, - сказал я. - Я нагляделся вдоволь учебных фильмов. Знаю, что там требуется, чтобы им угодить.
- Сейчас девять часов, - сказал писатель. - В двенадцать я зайду за вами. Пообедаем вместе в кафетерии, идет?
- Ладно.
- Вот тут исходный материал, который мне дал полковник три недели тому назад. Просмотрите его - может быть, что-нибудь оттуда выудите.
- Хорошо.
Он зашагал во двор, спотыкаясь на ходу, но не падая, а я принялся за исходный материал полковника. Минут за десять-пятнадцать я все обдумал, потом начал писать то, что, по-моему, нужно было полковнику. Кончил я печатать к половине двенадцатого, получилось почти девять страниц. Вещь эта показалась мне настолько глупой, что мне стало стыдно, но я просто не знал, что еще можно было сделать из подобной чепухи. Я решил было сказать писателю, что у меня ничего не вышло, но он вернулся как раз в ту минуту, когда я перечитывал свою рукопись.
