Юная парочка, вдвоем насчитывавшая добрую сотню весен, тяжело топала по сцене, изображавшей двор. Он пообещал жаворонку жениться, но жаворонок опечален: ведь студент хочет заставить старую певицу бросить сцену. Тут они спели следующий куплет.
Зрители аплодировали. Женщина, которую одной рукой обнимал Фабиан, сделала такое движение, что его рука оказалась на ее груди.
— Ах, как хорошо, — сказала она. Надо думать, слова ее относились к пьесе. В зале опять воцарилась торжественная тишина. Старая, сутулая и больная подагрой певица, которая дала возможность своему сыну учиться в привилегированном заведении и стать медиком, вышла из-за кулис и, прихрамывая, кое-как добралась до авансцены, подняла указательный палец — пианист повиновался этому знаку — и запела душещипательную песнь матери.
— Пошли отсюда, — сказал Фабиан, отпуская бюстгальтер незнакомки.
— Уже? — удивилась женщина, но пошла за ним.
— Здесь я живу, — объявила она, остановившись у большого дома на Мюллерштрассе, и отперла дверь. Фабиан сказал:
— Я подымусь с вами.
Она воспротивилась, но не слишком убедительно. Он втолкнул ее в подъезд.
— Что скажут мои хозяева? Ну и прыткий же вы. Только тихонько, ладно?
На дверях висела табличка: «Хетцер».
— Почему у тебя в комнате две кровати? — спросил Фабиан.
— Т-сс! Нас могут услышать, — прошептала она. — Хозяевам некуда девать вторую.
Фабиан разделся.
— Да не канителься ты, — сказал он ей.
Она, видимо, считала кокетство совершенно обязательным и жеманилась, как старая дева. Наконец они легли. Она потушила свет и только сейчас разделась донага.
— Минутку, — прошептала она, — и не сердитесь. — Она зажгла карманный фонарик, накинула платок на лицо Фабиана и в свете этого фонарика освидетельствовала его, как многоопытный врач больничной кассы.
— Вы уж простите, в наше время приходится соблюдать осторожность, — пояснила она. Больше никаких преград не было.
— Я продавщица в магазине перчаток, — сказала она, спустя какое-то время. — Может, ты останешься до утра? — спросила она еще через полчаса. Он кивнул. Она скрылась в кухне; он услышал, как льется вода. И вернулась, неся тазик мыльной воды, с заботливостью рачительной хозяйки обтерла Фабиана и снова залезла в постель.
— А ты разве не беспокоишь своих хозяев, грея воду в кухне? — поинтересовался Фабиан. — Не туши свет!
Она болтала о пустяках, спросила, где он живет, и называла его «радость моя». Он рассматривал обстановку комнаты. Помимо двух кроватей, здесь была еще страстно изогнутая плюшевая кушетка, умывальник с мраморной доской, омерзительная цветная литография, изображавшая пухлую молодую особу в ночной рубашке, которая, сидя на шкуре белого медведя, играла с розовым младенцем, да еще шкаф с плохо закрывавшейся зеркальной дверцей. «Где Корнелия?» — подумал он и снова набросился на голую испуганную продавщицу.
— Честное слово, я тебя боюсь, — прошептала она несколько мгновений спустя. — Ты, кажется, решил меня доконать. Но зато как дивно! — Она встала рядом с ним на колени, расширенными глазами глядя на равнодушное лицо Фабиана и покрывая его поцелуями.
Когда, смертельно усталая, она наконец уснула, он все еще не сомкнул глаз, одинокий в этой чужой комнате, напряженно вглядывался в темноту и думал:
«Корнелия, что мы с тобой наделали?»
Глава семнадцатая
Телячью печенку, пожалуйста
Он высказывает ей свое мнение
Коммивояжер теряет терпение
Я обманула тебя, — сказала женщина на следующее утро. — Вовсе я не продавщица. И квартира эта принадлежит мне. Мы совсем одни. Пойдем на кухню.
Она налила кофе, сделала бутерброды, ласково потрепала его по щеке и, сняв передник, тоже села за стол.
— Вкусно? — заботливо спросила она, хотя он ни к чему еще не притрагивался. — Что-то ты бледный, моя радость. Впрочем, это не удивительно. Ты ешь, ешь побольше, чтобы опять быть сильным и крепким. — Она положила голову ему на плечо и сложила губы дудочкой, как ребенок.
— Ты боялась, что я украду твой диван или вспорю тебе живот? — поинтересовался Фабиан. — И почему у тебя в спальне две кровати?
— Я замужем, — отвечала она. — Мой муж коммивояжер, работает для трикотажной фирмы. Сейчас он в Рейнской области. Потом поедет в Вюртемберг. Он не вернется еще, по крайней мере, дней десять. Хочешь остаться до его приезда?
Фабиан пил кофе и ничего ей не ответил.
— Я не могу одна, — решительно сказала женщина, словно в ответ на чьи-то возражения. — Мужа вечно нет дома, а когда он здесь, тоже радости мало. Поживи у меня эти десять дней. Будь как дома. Я хорошо готовлю. И деньги у меня есть. Что тебе сделать на обед? — Она принялась орудовать в кухне, время от времени испуганно взглядывая на него. — Ты любишь телячью печенку с жареной картошкой? Почему ты не отвечаешь?
— Есть у тебя телефон? — спросил Фабиан.
— Нет, — сказала она. — Ты хочешь уйти? Не уходи. Мне было так хорошо. Так хорошо, как никогда раньше. — Она вытерла руки и погладила его по волосам.
— Я останусь. — сказал он, — но мне надо позвонить.
Она сказала, что позвонить можно от мясника Рариша и пусть он заодно возьмет полфунта свежей телячьей печенки, без пленок. Потом она дала ему денег, осторожно открыла дверь и, поскольку на лестнице никого не было, выпустила его из квартиры.
— Полфунта свежей телячьей печенки, только без пленок, — попросил он в мясной лавке.
Покуда его обслуживали, он позвонил Захариасу. Трубка была скользкая от жира.
— Нет, — сказал Захариас, — мне ничего не приходит в голову. Но я не теряю надежды, это было бы смешно, мой дорогой. Знаете что, загляните завтра еще разок. Вдруг что-нибудь подвернется. На худой конец, мы просто поболтаем. Вас это устраивает? До свидания.
Фабиан взял печенку. Бумага пропиталась кровью. Он заплатил и, осторожно держа пакет, пошел обратно. На лестнице соседка чистила дверную ручку, Фабиан решил подняться этажом выше. Через несколько минут он снова спустился. Женщина, с которой он провел ночь, уже открыла дверь, чтобы ему не пришлось звонить, и впустила его в квартиру.
— Слава богу, я уж думала, что эта сплетница нас застукала. Иди в гостиную, радость моя. Хочешь почитать газету? А я пока займусь уборкой.
Он выложил на стол сдачу, уселся в гостиной и стал читать газету. Женщина что-то напевала. Немного погодя она принесла сигареты, вишневую наливку и заглянула ему через плечо.
— В час будем обедать, — сказала она, — надеюсь, ты чувствуешь себя уютно?
Она вышла из комнаты и снова запела. Фабиан читал сообщение полиции о беспорядках на Рейникендорферштрассе. Вахмистр, получивший ножевое ранение, скончался в больнице. Трое демонстрантов тяжело ранены. Многие арестованы. Газета писала о безответственных элементах, которые постоянно провоцируют безработных, и о серьезной задаче, выпавшей на долю полиции. Не может быть и речи о снижении ассигнований на нужды полиции, хотя в некоторых кругах и ратуют за это. События, подобные вчерашним, наглядно доказывают, как важно уметь профилактически мыслить и действовать.
Фабиан окинул взглядом небольшую комнату. Мебель обильно украшена всевозможными завитушками. На этажерке стояли три альбома. Стеклянное блюдо на столе, полное видовых открыток, отбрасывало пестрые блики. Фабиан взял первую попавшуюся открытку. На ней был изображен Кельнский собор, и Фабиану вспомнился плакат с сигаретой. «Милая Мукки, — прочитал он, — хорошо ли ты живешь, хватает ли тебе денег? Я получил отличные заказы и завтра еду в Дюссельдорф. Крепко целую. Курт». Фабиан положил открытку обратно и выпил рюмку вишневой наливки.
За обедом он, чтобы не огорчить Мукки, съел все, что она ему положила. Мукки радовалась этому, как радуется хозяйка, когда ее собачка сжирает полную миску. Потом Мукки принесла кофе.
— Радость моя, ты ничего не хочешь мне о себе рассказать? — спросила она.
— Нет, — сказал он и вернулся в гостиную. Она побежала за ним. Он стоял у окна.
— Сядь ко мне, на диван, — попросила она. — А то тебя могут увидеть. И не надо сердиться.
Он сел на диван. Мукки принесла кофе в гостиную, уселась рядом с Фабианом и расстегнула блузку.
— А теперь десерт, — сказала она. — Только чур не кусаться.
Около трех Фабиан собрался уходить.
— Но ты ведь обязательно придешь, да? — Она стояла перед ним, поправляя юбку и чулки, и умоляюще смотрела на него. — Побожись, что придешь.
— Скорее всего, приду, — отвечал он. — Но обещать я ничего не могу.
— Я буду ждать тебя с ужином, — настаивала она, затем открыла дверь и прошептала: — Быстрее! Путь свободен.
Фабиан вприпрыжку спустился по лестнице. «Путь свободен». — подумал он, чувствуя отвращение к дому, из которого вышел. Фабиан доехал до Большой Звезды, пошел через Тиргартен в направлении Бранденбургских ворот и опять заблудился среди цветущих рододендронов. Он попал на Аллею Победы. Династия Гогенцоллернов и скульптор Бегас казались несокрушимыми.
