Дело уже шло к тайной помолвке, когда отец Фермины узнал о столь "непристойном" поведении дочери. Сначала он попытался отговорить дочь, "но это было все равно, что говорить с покойником. Совершенно измученный, он в понедельник за завтраком потерял контроль над собой и захлебнулся бранью, и тут она безо всякого драматизма, твердой рукой и глядя на него широко раскрытыми глазами, взгляда которых он не мог выдержать, всадила себе в шею кухонный нож". Тогда Лоренсо Даса сурово переговорил с нищим молодым человеком, пригрозив расправой, и "на той же неделе отправил дочь в путешествие за забвением. Он ничего не стал объяснять: ворвался к ней в спальню, на устах застыла пена ярости, перемешанная с жевательным табаком, - и приказал собирать вещи. Она спросила его, куда они едут, и он ответил: "За смертью". Но связь с любимым не прервалась, переписка продолжается, учащенная стуком телеграфных аппаратов, а чувство только крепнет в испытаниях разлуки.
Спустя несколько месяцев Фермина Даса возвращается. Она вновь встречает своего поклонника: "В единый краткий миг ей открылось, сколь велики ее заблуждение и обман, и она в ужасе спросила себя, как могла так яро и столько времени вынашивать в сердце такую химеру. Она только и успела подумать: "Какой ничтожный, Боже мой!" Флорентино Ариса улыбнулся, хотел что-то сказать, хотел пойти за нею, но она вычеркнула его из своей жизни одним мановением руки". Именно в это время в Фермину Дасу влюбляется аристократ, красавец "парижанин" доктор Хувеналь Урбино. В свои двадцать восемь лет он "считался самым видным холостяком". Нарушая все каноны сословных приличий, Хувеналь Урбино женится на Фермине Дасе. "Ему нравилось повторять, что эта любовь была плодом клинической ошибки". Их брак длится пятьдесят один год, девять месяцев и четыре дня. Они счастливы взаимной любовью и не подозревают о том, что жизнь бедного Флорентино Арисы превратилась в годы безумного ожидания реванша.
Это невозможно, но Флорентино Ариса пережил своего счастливого соперника. Более того, ему удалось преодолеть неприязнь к себе Фермины Дасы и вернуть ее прежнее расположение. В семьдесят семь лет Флорентино Ариса наконец-то соединяется со своей возлюбленной. Любовь победила.
Овидий эпохи СПИДа, Маркес создал свою "Науку любви", полную веры в человеческое сердце и с надеждой на Божественную благодать.
Марио Варгас Льоса. АМАДИС В АМЕРИКЕ
Перевод Т. Коробкиной
Статья о романе Гарсиа Маркеса "Сто лет одиночества", впервые опубликованная в журнале "Амару" (1967, №3) (Перу).
Выход в свет романа Габриэля Гарсиа Маркеса "Сто лет одиночества" представляет собой литературное событие исключительного значения: своим блистательным появлением эта книга, имеющая необычайные достоинства, традиционная и современная одновременно, американская и универсальная, рассеивает мрачные предсказания, что роман как жанр истощился и находится на пути к исчезновению.
Не говоря о том, что Гарсиа Маркес написал восхитительную книгу неумышленно, возможно, сам того не зная, он сумел восстановить повествовательную традицию, прерванную века тому назад, сумел воскресить широкий, благородный и великолепный литературный реализм, который был у зачинателей романа как жанра в средние века. Благодаря книге "Сто лет одиночества" еще больше окреп престиж, который был завоеван американским романом в последние годы и который продолжает расти и расти.
Роман "Сто лет одиночества" делает просторнее и чудеснее воображаемый мир, возведенный Гарсиа Маркесом в первых четырех книгах; он также означает качественное изменение той неласковой, суровой и удушающей реальности, на фоне которой разворачиваются истории, рассказанные в книгах "Палая листва", "Полковнику никто не пишет", "Недобрый час" и "Похороны Мамы Гранде".
В первой повести этот мир описывается чисто субъективно, в мучительных и мрачных монологах сомнамбулических персонажей, которых преследует смутный рок, отнимая у них возможность общения с другими людьми и обрекая их на трагедию; Макондо - как округ Йокнапатофа у Фолкнера или порт Санта-Мария у Онетти - предстает здесь воображаемой территорией, метафизической прародиной, проекцией вовне сознания человека, отягощенного виной. В последующих книгах этот мир опущен с туманных, абстрактных высот духа на географическую и историческую почву. В повести "Полковнику никто не пишет" он обретает кровь и мускулатуру, то есть пейзаж, людей, нравы, обычаи и традиции, в которых неожиданно узнаются самые избитые мотивы американского бытописательства и креолизма. Но используются они здесь радикально по-новому: не как ценностные, а как обесцененные понятия, не как повод для прославления местного колорита, а как символы поражения, распада и нищеты.
Знаменитый боевой петух, который, исполненный великолепия и чванства, шествовал по страницам наихудшей латиноамериканской литературы как фольклорный апофеоз, проходит метафорически через эту повесть, где рассказ о духовной агонии полковника, ожидающего пенсии, становится воплощением провинциальной глуши и тихого ужаса повседневного существования в нашей Америке.
В рассказе "Похороны Мамы Гранде" и в романе "Недобрый час" Макондо (или его alter ego - селение) приобретает новое, магическое измерение. Помимо того что на этой земле властвуют зло, москиты, жара, насилие и природная лень, отныне это еще и мир, в котором разыгрываются необъяснимые и странные события: с небес льется дождь из птиц, внутри хижин совершается таинственная ворожба, смерть столетней старухи собирает в Макондо гостей из всех четырех частей света, священник узнает Вечного Жида, бродящего по улицам Макондо, и вступает с ним в беседу.
Этот мир, несмотря на свою сцементированность. жизненность и символичность, страдал, однако, недостатками, которые мы сегодня, оглядываясь назад, обнаруживаем благодаря роману "Сто лет одиночества": он был непритязателен и скоротечен. Все в нем билось за право расти и развиваться: люди, вещи, чувства и мечты означали больше, чем казалось на первый взгляд, потому что словесная смирительная рубашка сковывала их движения, отмеряла число их появлений, опутывала в тот самый момент, когда они готовы были выйти из себя и взорваться в неуправляемой, головокружительной фантасмагории.
Критики (с полным основанием) превозносили точность, сжатость и законченность прозы Гарсиа Маркеса, в которой не было ни одного лишнего слова, где все было сказано с предельной, страшной простотой; они хвалили ясное, экономное построение его историй, удивительную способность писателя к синтезу, спокойный лаконизм его диалогов, дьявольскую легкость, с которой он выстраивает трагедию на одном восклицании, расправляется с героем одной фразой, развязывает ситуацию одним простым прилагательным.
Все это было правдой, и восхищало, и говорило о незаурядности писателя, отлично владевшего своими средствами выразительности, который приручил своих демонов и правил ими по своему желанию. Что же могло побудить Гарсиа Маркеса в тот уже далекий вечер, где-то между Акапулько и Мехико, открыть шкатулку с этими демонами и вручить им себя, с тем чтобы они вовлекли его в одну из самых безумных, отчаянных авантюр нашего времени - создание романа "Сто лет одиночества"?
Творчество всегда загадка, и истоки его теряются в темном мире человеческого "я", куда нам не проникнуть с помощью строгого разума. Нам никогда не узнать, что за таинственная сила, какое тайное желание толкнули Гарсиа Маркеса на это гигантское и рискованное предприятие, целью которого было преобразовать ограниченную в пространстве, конкретную деревню Макондо во вселенную, в Броселандию нескончаемых чудес. Нам, однако, известно, как победила его немыслимая затея, и этого достаточно.
В романе "Сто лет одиночества" мы сталкиваемся прежде всего с чудесным богатством. Математическая, сдержанная и функциональная проза превратилась в стиль вулканической силы, в могучую искрящуюся реку, способную сообщить движение, изящество, жизнь самым смелым созданиям воображения. Макондо, таким образом, расширяет свои географические, исторические и фантастические пределы до такой степени, какую трудно было предвидеть, читая прежние книги Гарсиа Маркеса; одновременно духовно и символически достигаются глубина, сложность, разнообразие оттенков и значений, которые превращают Макондо в один из самых обширных и прочных литературных миров среди созданных творцами нашего времени.
Воображение здесь разорвало все путы и скачет закусив удила в лихорадочном и головокружительном галопе, не желая знать никаких запретов, сшибая друг о друга все условности натуралистического реализма, психологического или романтического романа, пока не прочертит в пространстве и времени огненным словесным пунктиром жизнь Макондо от его рождения до смерти, не минуя ни один из пластов или уровней реальности, в которую она вписана: индивидуальный и коллективный, легендарный и исторический, социальный и психологический, бытовой и лирический.
