Автоответчик отключился.
Ее рука застыла на телефонной трубке. Очень хотелось ответить.
Она обожала пояса из ракушек.
Она подумала об Андресе и о том, бывают ли самоубийцы среди земляных крабов. Не спросить ли об этом у Андреса? Подумала о детях, которым Джозеф рассказывал свои бесконечные истории, и об этих историях, у которых никогда не было конца.
Но больше всего она думала о Франсуазе — о том, как та однажды сказала ей:
— Мне-то казалось, что он — мужчина твоей жизни.
— Ну да… Но что прикажешь делать с парнем, который чувствует себя счастливым только в одиночестве и просиживает штаны на кухне с сигаретой в зубах?
— Ну не знаю… курить вместе?
— Я ж тебе говорю — в одиночестве.
— Так брось его, и все.
— Это на кухне ему хорошо одному, а в жизни — нет.
— Да какая разница?
— Между кухней и жизнью?
— Ну да — сама же говоришь.
— Разница большая. Он говорит, что кожей чувствует, когда я рядом, пусть даже в другой комнате, и только потому ему и хорошо сидеть на кухне.
— А ты что делаешь, пока он там сидит?
— Какой-нибудь ерундой занимаюсь.
— То есть?
— Читаю, крашу ногти, думаю о всяких пустяках. Короче, жду, пока он докурит.
— А потом?
— Потом я засыпаю, и тогда он приходит.
— И ты просыпаешься…
— Когда как. Он наклоняется ко мне и шепчет «я тебя люблю». Бывает, я это слышу уже во сне, а иногда и впрямь просыпаюсь… В любом случае мне хорошо — и во сне, и наяву!
— Да уж…
— Правда, хорошо: он обнимает меня, и мне кажется, что я — единственная женщина в мире.
— Это твоя мечта — быть единственной женщиной в мире?
— Ты же прекрасно понимаешь, о чем я.
— Нет. Мне, например, никогда не хотелось быть единственной женщиной в мире… Правда, Андрес никогда не говорил, что любит меня.
— Как так?
— Ему это кажется смешным.
— Но ведь это прекраснее всего на свете!
— Это только слова.
— Не совсем… эти слова проникают в самую душу: дрожь пробирает до самых пяток и голова кружится…
— Бла, бла, бла…
— Издеваешься?
— Что ты? Если бы я хотела над кем-нибудь поиздеваться, я бы к тебе не пришла, ты же знаешь.
— Почему?
— Потому что ты моя подруга, ты мне доверяешь… и потом, издеваться над тобой мне было бы стыдно — это ведь как ребенка ударить.
— Так ты считаешь меня ребенком?
— …
— Ты правда считаешь меня ребенком?
— Ничего я не считаю. Мне совершенно безразлично, сколько человеку лет, если хочешь знать.
— Да, хочу.
— И про него тоже?.. Так вот: по-моему, тебе лучше его бросить. И чем скорее, тем лучше.
— Но я не могу.
— Можешь-можешь.
— Ну хорошо, могу. Но знаешь, именно поэтому я никогда так не поступлю. Это было бы совсем не интересно. Это… Как отказаться от угощения потому что тебе, видите ли, не хочется. Ведь ты подумай, что это значит! Да вот что: «Ах нет, спасибо, я не ем пирожков. Нет, благодарю покорно, в моем благоустроенном мирке, сотканном из моих вкусов, настроений и прихотей, нет места вашим пирожкам». И все сразу расстроятся. А ты представь, что в эти пирожки кто-то душу свою вложил, носился с ними, как с писаной торбой, чтобы тебе угодить, и все это коту под хвост из-за того, что ты, видите ли, не хочешь нарушать свое душевное равновесие! Нет уж, так не пойдет. Лично я беру, что дают да еще и добавки прошу. А уж хочу я или не хочу, это мои проблемы.
— Звучит обнадеживающе.
— В смысле?
— Ты решила, что я тебе всерьез советую его бросить?
— Нет, конечно.
— Хочешь пирожок?
— С удовольствием!
Она почувствовала, что перестает соображать.
Наверное, от голода.
Сняла трубку — заказать пиццу.
— Пицца-молния, добрый вечер. Назовите, пожалуйста, номер.
Назвала.
— Мсье Джозеф Овальски?
— От его имени.
— Какую вам?
Она заказала ту, что обычно брал Джозеф, — так, пожалуй, будет лучше всего.
— 73 франка, доставка через 15 минут. До свидания! Она повесила трубку.
Помедлила немного.
Села на корточки и выключила телефон из розетки.
Мяу.
Она продолжала сидеть на корточках с телефонным проводом в руке.
Однажды, когда она твердо решила его бросить, ей вспомнился тот давний разговор про пирожки. Тогда у нее возникло впечатление, будто она расстается с самою собой.
Однако это оказалось больше чем впечатление. Она и в самом деле рассталась с собой. Снова ей не удалось быть в двух местах одновременно, только на сей раз она осталась с ним, вместо того чтобы уйти с самой собой.
Долгое время она наслаждалась этим ощущением: отделаться от самой себя, держаться от себя подальше. Она перебрала едва ли не все возвратные глаголы и в конце концов решила потеряться.
Обшарила все уголки души в поисках себя и, ничего там не обнаружив, вернулась обратно.
С ним, возможно, произошло то же самое. Может быть, и ему хотелось распрощаться с самим собой, отдохнуть от себя. Отправиться куда глаза глядят, отыскать мирный уголок. «Большое озеро с прозрачной водой… и зеленые холмы на горизонте», — подумалось ей.
Она начинала ему завидовать — мог бы, в конце концов, и с собой пригласить.
Тут она вспомнила, что до сих пор сидит в одних трусах, а пиццу должны вот-вот привезти. Бросила шнур, встала и пошла в спальню одеться.
На секунду испугалась, что наткнется там на стоящие повсюду цветы, подвенечное платье, подарки… У нее не было уверенности, что она вынесет это испытание.
Но спальня выглядела как обычно. Про себя она его за это поблагодарила. Натянула старые штаны, красную рубашку и рухнула на кровать.
Уставилась в потолок.
Невольно улыбнулась, задумавшись о том, сколько всего она видела на этом потолке.
Курьер Пиццы-молнии не заставил себя ждать.
Она подбежала к двери и приоткрыла ее. Курьер собирался что-то сказать, но она сунула ему деньги и захлопнула дверь у него перед носом.
Потом вернулась в гостиную, открыла коробку и села на прежнее место к стене.
Она умяла пиццу с такой скоростью, словно боялась почувствовать ее вкус.
Должно быть и впрямь не на шутку проголодалась.
Когда голод отпустил, ей нестерпимо захотелось разреветься.
Она так по нему скучала!
Она легко могла представить его в райских кущах или даже рядом с собой, как он разглядывает вместе с ней свой собственный труп. Но то был всего лишь его дух. А его самого не было.
И тут она с невероятной остротой ощутила всю безысходность своего одиночества.
Да, но кот-то его — скотина! — куда запропастился?
Некоторые животные принимаются безутешно выть, когда умирает хозяин; другие теряют всякий интерес к жизни и вскоре умирают сами. Почему же этот кот не корчится от боли у ног своего хозяина?
А она сама?
Выть-то она тоже не выла, да и корчиться не собиралась.
А умереть вместе с ним она готова?
С сомнением посмотрела на пустую бутылку, коробку из-под пиццы и окурки сигарет.
«Но я ведь не кошка!» — сказала она громко.
И чуть слышно добавила: «А жаль».
Подумала немного и принялась тихонько мурлыкать. Потом встала на четвереньки и посмотрела на него. Медленно приблизилась к нему, продолжая мурлыкать, и уселась у его ног.
Приподняла голову и лизнула ему пятку.
Но тут же отпрянула и встала на ноги. Рыдания подступали к горлу.
Она обошла вокруг него и направилась в ванную.
Дверь оставила открытой, чтобы не терять его из виду.
Чем дольше она на него смотрела, тем прекраснее он ей казался.
Он добился своего.
Она разделась и легла в ванну.
Положила руку между ног.
Начала медленно ласкать себя, не отводя от него взгляда.
Остановилась.
Начала снова.
И опять остановилась.
Снова, еще внимательнее посмотрела на него. Продолжила.
Остановилась совсем.
«Как же так, Джозеф: почему ты меня не дождался?»
Они продолжали идти, не говоря ни слова.
Человек снова почувствовал гнев. Он оставил на земле людей, которых любил и которых ценил намного выше себя самого. Некоторые из них верили в Того, кто шел сейчас рядом с ним, в Его безграничную милость, в обещанный Им рай.
Но не он.
— Это отвратительно.
— Не спорю.
— Тогда зачем ты это делаешь?
— У меня нет выбора.
— Чего?!
— Повторяю: у меня нет выбора.
— Так это же ты сотворил мир таким, какой он есть, или нет?
— Увы, — сказал Бог, опустив голову, — это я.
