Лео Перуц - Шведский всадник

- Сегодня Мартинов день, - пробормотал он. - Во всей Германии сегодня все пьют да объедаются. Печи дымятся, плиты накалены, кастрюли шкворчат, у каждого крестьянина в доме полно выпечки. Когда мы войдем в дом, хозяин выйдет навстречу и отрежет нам по куску жирной гусятины, а к нему - кружку Магдебурге кого пива, а потом - стопку испанской горькой. Вот это будет банкет! Будьте здоровы, братья! Благослови вас Бог!

Он вдруг остановился и поднял руку с воображаемым стаканом, кланяясь направо и налево, но тут же поскользнулся и наверняка упал бы, если бы вор не подхватил его под руку.

- Смотри перед собой и не спи! - сердито сказал он. - Мартинов день давно прошел! Так что иди прямо и не спотыкайся, как старая баба!

Торнефельд очнулся. Его сладкое видение исчезло: крестьянин и горячая плита, гусь на блюде и магдебургское пиво растаяли в тумане, и он опять стоял посреди широкого поля, а ледяной ветер бил ему с налета в лицо. И тут его охватило отчаяние. Перед ним не было ни лучика надежды, ни единого просвета. Он обмяк и опустился на землю.

- Да ты с ума сошел! - закричал вор. - Да знаешь ли ты, что тебя ждет, если сейчас нагрянут драгуны? Палки, виселица, ошейник и деревянные козлы для порки!

- Ради Бога, оставь меня! Я не могу идти дальше! - простонал Торнефельд. - Не могу и не пойду!

- Вставай! - потребовал вор. - Иначе - шпицрутены или петля!

Его вдруг охватила ярость: зачем он связался с этим мальчишкой, который только и может, что стонать, ныть да протягивать ноги при первой же неприятности! Не хватало еще, чтобы из-за него их поймали драгуны! И, злясь на собственную промашку, он напустился на юношу.

- Зачем ты бежал из своего полка, коли тебе охота на виселицу? Для нас обоих было бы лучше, если бы тебя сразу же вздернули!

- Я хотел спасти жизнь! Потому и бежал, - всхлипывая, отвечал Торнефельд. - Меня уже приговорил военный суд.

- Кто же тебя, дурака, просил бить по лицу капитана? Должен был сдержаться и подождать удобного случая. Не был бы дурнем, служил бы сейчас в мушкетерах и жил по-человечески. А валяться в снегу да слюни пускать последнее дело!

- Но он оскорбил Его Величество! - прошептал Торнефельд, уставившись на бродягу застывшим взглядом. - Он обозвал моего государя глупым юнцом и надменным Балтазаром, который прикрывает свое мальчишество словами из Священного Писания, Да я был бы последней шельмой, если бы позволил говорить такое о моем короле!

- А по мне - так лучше десять шельм, чем один дурак. И что тебе за дело до короля?

- Я выполнил свой долг, как подобает шведу, солдату и дворянину! гордо ответил Торнефельд.

Бродяга уже совсем было решился бросить мальчишку посреди поля и бежать куда глаза глядят, но последние слова Торнефельда заставили его вспомнить о своей бродяжьей чести. К тому же ему пришло в голову, что этот слюнявый гордец уж давно потерял свое дворянское достоинство и теперь принадлежит к неисчислимому братству обездоленных, таких же бродяг, как и он сам, и что бросить его на верную гибель означало бы измену этому великому братству. Так что вор попытался еще раз урезонить его.

- Вставай, брат, прошу тебя, вставай! - говорил он. - Драгуны скачут за нами по пятам. Наверняка они ищут тебя. Не хочешь же ты привести на виселицу нас обоих? Вспомни о профосе2 - и, кстати, о том, что в имперском и саксонском войсках дезертиров девять раз гоняют сквозь строй у виселицы, прежде чем вздернуть!

Торнефельд поднялся и принялся растерянно оглядываться по сторонам. Как раз в этот момент ветер разорвал колыхавшуюся на востоке завесу тумана, и вор увидал, что они находятся на верном пути и почти уже достигли цели.

Неподалеку виднелась заброшенная мельница, за которой проглядывали болото с прошлогодним камышом, луг и одетый лесом высокий холм. Бродяга хорошо знал эти места. То были владения князя-епископа, которого в народе называли епископом дьявола. За холмом были расположены его мастерские с железными молотами и литейной, каменоломни, печи для обжига извести и кирпича и железоплавильная печь. Там повсюду властвовали огонь и безжалостные слуги епископа. Когда-то бродяга бежал оттуда, но на всю жизнь запомнил этот ад и оглашавшие его стенания прикованных к тачкам живых мертвецов - осужденных на каторгу воров и убийц, а то и просто его братьев-бродяг, убежавших от веревки, да угодивших в эту жуткую преисподнюю. В свое время он чуть было не подох от непосильной работы - да и немудрено, ведь им приходилось вручную разламывать скалы в каменоломнях епископа, выгребать раскаленный шлак и известь из печей, день и ночь жариться у топок под узким бревенчатым навесом, который они называли "крышкой гроба". От постоянной близости огня кожа их настолько огрубела, что они больше не чувствовали ожогов и ударов кнутов из сыромятной кожи, которыми их подгоняли надсмотрщики епископского фогта3.

Вот из этого-то ада вор сумел бежать, но теперь хотел вернуться. Для него это была единственная возможность выжить в стране, где было больше виселиц, чем колоколен. Он-то отлично знал, что для веревки, которой суждено было захлестнуть ему горло, уже давно собрана конопля и свита добротная крепкая пенька.

Он обернулся и посмотрел на старую мельницу. Вот уже много лет, как она была брошена и стояла с плотно заколоченными дверями и окнами. Мельника давно не было на свете. В округе толковали, что он повесился, когда епископский домоправитель в качестве погашения долга отобрал у него мельницу, ослов и все до одного мешки с мукой. Но теперь бродяга с удивлением увидел, что лопасти ветряка крутились как ни в чем не бывало, а из трубы поднимался синий дым. Очень скоро он услыхал и скрип бревна, на котором вертелись жернова.

Бродяге уже доводилось слыхать бродившую по округе легенду о мертвом мельнике. Крестьяне шептались, будто раз в год он встает из своей могилы и на одну ночь запускает мельницу, чтобы заплатить епископу один пфенниг из своего долга. Но бродяга прекрасно понимал, что все это было не чем иным, как пустой болтовней. Мертвые никогда не встают из своих могил. Да и, кроме того, сейчас никакая не ночь, а белый день. И раз уж крылья мельницы вращаются под зимним солнцем, то это всего лишь значит, что на мельнице появился новый хозяин.

Бродяга радостно потер руки и расправил свои широкие плечи.

- Похоже, - сказал он, - у нас сегодня будет крыша над головой!

- Ох, мне бы теперь кусочек хлеба да вязанку соломы! - пролепетал Торнефельд. - Больше я ничего не прошу. Его спутник расхохотался.

- А ты думаешь, тебе приготовили пуховую постель с шелковой занавеской? Да французский соус, да пирожки под венгерское вино?

Торнефельд не ответил. В следующую минуту бродяга и дворянин побрели по ведущему к мельнице проселку.

* * *

Дверь в домике мельника была не заперта, но сам мельник пропал куда-то. Они искали хозяина в гостиной, в спальне, на чердаке, заходили на мельницу, заглядывали в амбар, но все напрасно. И все-таки домик был обитаем: под плитой догорала кучка дров, на столе стояло блюдо с хлебом и колбасой, а рядом с ним - две кружки жиденького пива.

Бродяга недоверчиво озирался: он-то знал людей и не сомневался, что этот стол был накрыт отнюдь не для случайных гостей, у которых в карманах не наберется и крейцера. Его так и подмывало стащить хлеб с колбасой, поскорее выпить пиво и задать деру, но Торнефельд, попав в теплое помещение, вновь обрел самоуверенность и отвагу.

Взяв с плиты длинный нож, он уселся к столу с таким видом, словно мельник специально для него нажарил копченой колбасы.

- Пей, брат, и ешь! - объявил он. - Не бойся, все честно - никогда в твоей жизни еще не бывало честнее! Я отвечаю за все, что мы с тобой тут наедим. Выпей, брат! За здоровье всех бравых солдат Его Величества! Да здравствует король Карл! А ты лютеранин, брат?

- Когда лютеранин, а когда папист, - усмехнулся вор, принимаясь за колбасу. - Смотря каким боком ко мне поворачивается мир. Если вокруг меня сплошные статуи святых да часовни, то я говорю всем встречным и поперечным: "Ave, Maria, gratia plena"4, а если прохожу через лютеранскую страну, то воздаю хвалу Отцу нашему. Которому принадлежат и царство, и сила, и слава во веки веков.

- Но так не годится, - возразил Торнефельд, с удовольствием вытягивая ноги под столом. - Нельзя быть одновременно с Петром и с Павлом5. Будешь и дальше так поступать - погубишь навек свою душу! Вот я, например, твердо держусь протестантской веры и смеюсь над папой и его посланниками. Карл Шведский - вот настоящий оплот всех лютеран. Выпьем за его здоровье и за погибель всех его врагов!

Он осушил свой стакан и продолжал:

- Теперь против него объединились курфюрст Саксонский с царем московитов. Это же просто смешно: козел и бык решили одолеть благородного оленя! Бери, брат, еще! Ешь и пей смело! Я здесь и хозяин, и повар, и сторож, и распорядитель стола - все в одном лице. Правда, стол не из лучших... Мне бы сейчас яичницу или кусок жаркого! После всех этих хождений по морозу мой желудок требует горячего.