И не платоническим поцелуем в лоб или братским поцелуем в щечку, а поцелуем прямо в приоткрытые губы - поцелуем обожания и изумления, каким Адам, по всей вероятности, будил Еву.
Глаза у нее раскрылись, и она, чуть-чуть спросонья, посмотрела на него. В голове у ней не могло быть никаких сомнений относительно того, что произошло. Губы его все еще были прижаты к ее. Но она нисколько не удивилась и, уж во всяком случае, не рассердилась. Присев, она улыбнулась и протянула руку, чтобы он смог помочь ей подняться. И, одни в этом освещенном луной обширном храме с усыпанной звездами крышей, подле мрачного серого алтаря позабытых обрядов, стояли они рука об руку и смотрели друг на друга.
- Простите, - сказал командир Рафлтон. - Боюсь, я потревожил вас.
Впоследствии он вспоминал, что в смущении заговорил с нею по-английски. Но она отвечала на французском - на причудливом, старомодном французском, какой еще изредка можно повстречать на страницах старинных католических требников.36 У него были трудности с дословным переводом сказанного, но смысл, пользуясь нашими современными оборотами, был таков:
- Не стоит. Я так рада, что ты здесь.
Он так понял, что она его ждала. Он даже усомнился: не извиниться ли ему за, по всей видимости, небольшое опоздание? Он, правда, не мог припомнить ни о каком таком назначенном свидании. Но можно сказать, что в это самое мгновение командир Рафлтон не отдавал себе отчета ни в чем, кроме самого себя и восхитительного другого существа рядом с ним. Где-то снаружи были лунный свет и мир; но все это, казалось, не имело значения. Тишину нарушила она.
- Как ты сюда добрался? - спросила она.
Он не собирался говорить загадками. В основном он был поглощен ее разглядываньем.
- Прилетел, - ответил он.
Глаза у нее расширились - но не от сомнения, а от интереса.
- Где твои крылья?
Она наклонилась в сторону, пытаясь заглянуть ему за спину.
Он рассмеялся. От любопытства к его спине она показалась ему более человечной.
- Вон там, - ответил он.
Она взглянула и впервые увидала великие мерцающие паруса, отливающие серебром под лучами луны.
Она направилась к ним, а он пошел следом, замечая и не удивляясь, что на вереске будто не остается и следа примятости под нажимом ее белых ступней.
Она стала чуть-чуть поодаль, а он подошел и встал рядом. Даже самому командиру Рафлтону показалось, будто исполинские крылья подрагивают, словно два распростертых крыла прихорашивающейся перед полетом птицы.
- Он живой? - спросила она.
- Только когда я ему шепну, - ответил он.
Он уже стал понемногу терять страх перед ней. Она обернулась к нему.
- Полетели? - спросила она.
Он посмотрел на нее пристально. Она была совершенно серьезна - это было очевидно. Она собиралась вложить свою руку в его и улететь вместе с ним. Все было решено. За этим он и прилетел. Ей не важно - куда. Это его дело. Но куда он - туда теперь держать путь и ей. Ясно было, что именно такая программа сейчас у нее в голове.
К его чести нужно записать, что одну попытку он все же предпринял. Вопреки всем силам природы, вопреки своим двадцати трем годам и пульсирующей в жилах алой крови, наперекор окутывающему его дурману лунного света поры самых коротких ночей и голосам звезд, наперекор демонам поэзии, романтики и тайны, напевающим ему в уши свои колдовские мелодии, наперекор волшебству и великолепию ее, стоящей рядом, одетой в пурпур ночи, командир авиазвена Рафлтон повел праведную борьбу за здравый смысл.
Молодых особ, засыпающих легко одетыми на пустоши в пяти милях от ближайшего места обитания людей, следует избегать благовоспитанным молодым офицерам Воздушных Сил Его Величества. Если же они оказываются неземной красы и очарования, то это должно послужить лишь дополнительным предостережением. Девушка повздорила с матерью и хочет убежать из дому. Всему виной этот треклятый лунный свет. Неудивительно, что на него лают собаки. Ему даже показалось, что и сейчас слышно одну из них. Добрые, почтенные, здравомыслящие существа эти собаки. Никаких, к дьяволу, сантиментов. Что' с того, что он ее поцеловал! Никто не связывает себя на всю жизнь со всякой женщиной, какую поцелует. Не в первый раз ее целовали, если только все юноши в Бретани не слепы и не белокровны. Вся эта напускная невинность и простота! Прикидывается. А нет - так, наверное, тронутая. Что следует сделать - это со смехом и шуткой сказать «до свиданья!», завести машину и… вперед в Англию, милую старую практичную веселую Англию, где его дожидаются завтрак и ванна.
Борьба была неравной - это чувствуется. Бедная маленькая чопорная мадам Здравый-Смысл со своим вызывающе вздернытым носиком, резким хихиканьем и врожденной вульгарностью. А против нее - и безмолвие ночи, и музыка веков, и биенье сердца.
Потому-то все и рассыпалось прахом у его ног, который, наверно, развеяло дуновенье пролетающего ветерка, оставив его беспомощным, привороженным магией ее глаз.
- Ты кто? - спросил он ее.
- Мальвина, - ответила она. - Я фея.
III. Как в это оказался впутан кузен Кристофер
У него промелькнула-таки мысль, что, может быть, спуск он произвел не столь удачно, как ему сперва показалось; что, может быть, он свалился вниз головой; вследствие чего с переживаниями командира авиазвена Рафлтона уже покончено, а он стоит на пороге нового и менее скованного существования. Если так, то начало для дерзкого юного духа выглядело многообещающим. Из размышлений его вернул голос Мальвины.
- Полетели? - повторила она, и теперь в нотках ее голоса звучал приказ, а не вопрос.
А что? Что бы с ним ни приключилось, на какой бы плоскости существования он сейчас ни оказался, летательный аппарат, судя по всему, последовал за ним. Он машинально завел его. Знакомое жужжание мотора вернуло ему шанс на то, что он жив в общепринятом смысле этого слова. Еще оно навело его на мысль о практической желательности настоять, чтобы Мальвина надела на себя его запасной плащ. В Мальвине было пять футов37 и три дюйма38 росту, а плащ был сооружен на мужчину высотой в шесть футов и один дюйм, и в обычных условиях эффект получился бы комический. В том, что она действительно фея, командир Рафлтон окончательно убедился, когда в плаще, ворот которого примерно на шесть дюймов возвышался у ней над головой, Мальвина стала еще больше похожа на нее.
Никто не произнес ни слова. Почему-то казалось, будто в этом нет нужды. Он помог ей забраться в сиденье и подоткнул плащ у ног. Она отвечала тою же улыбкой, с какой впервые протянула ему руку. Это была улыбка безграничного удовлетворения, словно все хлопоты у ней остались позади. Командир Рафлтон искренне понадеялся, что это так. Мелькнувшая на мгновение вспышка разума подсказала ему, что его собственные, кажется, только начинаются.
Машину, должно быть, взяло на себя подсознательное «я» командира Рафлтона. Держась над сушей, он летел в нескольких милях от берега до места чуть южнее Агского маяка.39 Где-то там, он помнит, что садился долить бак. Не предвидя пассажира, он перед вылетом захватил запас горючего, что обернулось удачей. Мальвина, похоже, с интересом наблюдала за тем, как того, кого она, по всей вероятности, посчитала каким-то новой породы драконом, кормят из жестянок, вытаскиваемых у нее из-под ног, но восприняла это, как и все остальные подробности полета, словно нечто в естественной природе вещей. Чудище подкрепилось, встрепенулось, отпихнулось от земли и вновь с ревом взмыло вверх; подползавшее море отхлынуло вниз.
Бытует мнение, будто командира авиазвена Рафлтона - как и всех остальных из нас - подстерегает, чтобы проверить нам сердце, всё гадкое и обыденное в жизни. Столь много лет будет отдано у него низким надеждам и страхам, презренной борьбе, бренным заботам и вульгарным хлопотам. Но вместе с тем живет и убеждение: с ним навсегда останется, чтобы сделать жизнь чудесной, воспоминание об этой ночи, когда он, подобно богу, несся по ветру небес, увенчанный великолепием мирового желания. Он то и дело оборачивался бросить на нее взгляд, и глаза ее неизменно отвечали ему тем же глубоким удовлетворением, словно окутавшим обоих покрывалом бессмертия. Смутно догадываешься кое о чем из того, что он тогда чувствовал, по взгляду, какой бессознательно пробирается ему в глаза, когда он заговаривает об этом зачарованном путешествии, по тому внезапному молчанию, с каким замирают у него на устах потрепанные слова. Хорошо еще, что малое «я» его крепко держало в своих руках штурвал, а то, быть может, лишь несколько подкидываемых на волнах сломанных лонжеронов40 - вот и все, что осталось бы, дабы поведать миру о некоем многообещающем авиаторе, возомнившем одной летней ночью в июне месяце, будто ему по плечу долететь до самых звезд.
