Долгое время между вами жила вражда, не всегда по важным причинам. Иногда намерения, направленные на благо, неверное наше понимание обращает во зло; порой малую обиду, причиненную нам, раздувает в большую либо собственное наше самолюбие, либо злые людские языки. Мне же ведомо одно: никогда у вас не было столько причин для ненависти, сколько есть для любви. Что все мы люди, что все мы христиане, об этом пусть говорят вам проповедники (хоть и думается мне, что больше любых проповедных слов должны бы вас тронуть слова человека, который вот уже отходит в те места, о которых и гласят эти проповеди). Я же лишь хочу вам напомнить, что одни из вас - мои родственники, а другие - мои свойственники и что каждый из вас связан с другим либо кровным родством, либо брачным свойством; духовное же родство, приобретаемое через брак, если таинства христовой церкви действительно имеют ту силу, какую они имеют по воле божьей, должно не в меньшей степени побуждать нас к любви, чем кровные узы. Господь запрещает вам враждовать из-за того, из-за чего должны вы, напротив, еще более любить друг друга. Но что случилось, то случилось: нигде мы не найдем столь жестоких разногласий, как среди тех, кто и по природе, и по закону должен действовать заодно. Гордыня и жажда суетной славы и власти - вот та ядовитая змея, которая, раз проникнув в вельможные сердца, внедряется в них до тех пор, пока разобщением и рознью не сокрушит всего, что есть: ибо каждый стремится быть сначала вторым после первого, потом - равным первому и наконец - главным и выше первого. А от этого неумеренного стремления к почету и от вызываемых им споров и разногласий - какие потери, какое горе, какие смуты недавно лишь царили в нашем королевстве! Я молю господа бога, чтобы он настолько же забыл о них, насколько мы о них будем помнить.
Если бы сумел я предвидеть эти события прежде, чем довелось мне их самому испытать, скорей на горе мое, чем на радость, то, клянусь пречистой божьей матерью (так он всегда клялся), я бы никогда не стал рубить столько голов, чтобы поставить перед собой на колени столько людей. Но поскольку прошедшего не вернуть, нам следует тем более остерегаться, как бы причина стольких наших бед не стала для нас причиною новых бед. Благодарение богу, что сейчас невзгоды прошли и все спокойно, и благотворный этот мир может процветать и далее при ваших кузенах, моих сыновьях, если бог даст им жизнь, а вы свою любовь. Если же не суждено сбыться и тому, и другому, то меньшею потерею будут дети мои - ибо, коли будет на то божья милость, королевство всегда бы нашло королей, и даже, быть может, не хуже, чем они; если же они будут царствовать, а вы при них затеете усобицу, то много погибнет добрых людей, а меж ними, быть может, и ты, и он, прежде чем земля эта вновь обретет спокойствие {1565 излагает эту мысль иначе: "прежде чем народ, истерзанный усобицами, вновь вернется к миру и согласию".}.
Поэтому вот мои, как видно, последние слова, с которыми обращаюсь я к вам: я убеждаю вас и требую от вас всех ради вашей ко мне любви, ради моей к вам любви, ради господней к нам любви: с этого часа впредь забудьте о всех обидах и любите друг друга. Я твердо верю: вы сделаете это, если здесь, на земле, вам хоть что-нибудь дорого - бог или ваш король, родство или свойство, отечество или собственная ваша безопасность".
И с этими словами король, не имея более сил сидеть, опустился на правый бок лицом к ним, и не было там никого, кто бы мог удержаться от слез. Но лорды ободрили его, как сумели, добрыми словами и ответили тотчас, что они готовы поступить, как ему угодно; и затем на глазах у него они простили друг друга и соединили руки вместе (как это явствовало по их словам), однако сердца их оставались друг другу далеки и чужды (как это позднее стало явно по их делам).
Как только король испустил дух, благородный принц, его сын, направился к Лондону {В 1565 добавлено: "королевскому городу".} из Ладлоу в Уэльсе {23}, где в дни болезни отца держал он свой двор. Дело в том, что этот край, далекий от закона и надлежащего правосудия, начинал развращаться и дичать: даже разбойники и грабители там безнаказанно разгуливали на свободе. По этой причине еще при жизни отца принц был послан туда, чтобы своим присутствием обуздать злонамеренных лиц в их привычных злодеяниях. Для наставления и наблюдения при юном принце перед отправлением его был поставлен сэр Энтони Вудвиль, лорд Риверс, брат королевы, весьма почтенный человек, доблестный в бою и мудрый в совете {24}; а при нем находились и другие лица из той же партии, так что по существу в окружении принца оказались все ближайшие родственники королевы.
Этот план, хитроумно выдуманный королевою, чтобы укрепить свою родню в милости у принца с молодых его лет, и послужил для герцога Глостера орудием к их сокрушению и основой всех его злоустроений. Всех, о ком он знал, что с этими лицами они во вражде, а к нему благорасположены, он либо устно, либо письменно через тайных гонцов стал убеждать, что неразумно и неосновательно было бы терпеть, чтобы юный король, их господин и родственник, был в руках и под охраной своей материнской родни, удаленный тем самым от их общества и забот, - хотя каждый из них обязан столь же верно служить ему, как и те, и хотя многие из них гораздо знатнее по крови, чем его материнская родня, чья кровь (говорил он), не будь на то королевской прихоти, была бы вовсе недостойна сочетаться с кровью короля. "И если теперь достойнейшие удалены от короля, а менее благородные оставлены при нем, то это (говорил он) не к чести ни его величеству, ни нам: для его милости небезопасно быть вдали от сильнейших своих друзей, а для нас весьма рискованно позволять заведомым нашим недоброжелателям безмерно увеличивать влияние свое на юного принца, пока он легковерен и податлив. Я уверен, что вы помните (говорил он), как сам король Эдуард, человек и взрослый, и разумный, тем не менее во многих делах позволял этой банде управлять собою в большей степени, чем то служило его чести, нашей выгоде или чьей угодно пользе, кроме разве непомерного их возвышения. И трудно сказать, чего они более жаждут: собственного успеха или нашей погибели. Так что не будь королю дружба некоторых из нас ближе любого родства, они давно уже, вероятно, могли бы нас легко опутать и погубить так же легко, как уже погубили они некоторых других, не менее близких королю по крови, нежели мы. Но господь проявил свою волю, по милости его опасность пока миновала. Однако она вырастет еще больше, если мы оставим юного короля в руках наших врагов, которые без его ведома смогут злоупотребить его именем, приказав расправиться с любым из нас, чего да не допустят бог и разумная ваша бдительность. Разумная эта бдительность всем нам теперь нужнее всего, поскольку недавнее соглашение скорее было заключено в угоду королю, чем по желанию сторон. Никто из нас, я думаю, не настолько глуп, чтобы опрометчиво поверить, будто старый враг сразу стал новым-другом или будто ненадежная доброжелательность, торопливо налаженная за один час и живущая не больше двух недель, могла глубже проникнуть в их сознание, чем давняя привычная злоба, укоренявшаяся в течение многих лет".
Такими и другими подобными речами и письмами герцог Глостер скоро сумел раздуть огонь в тех, кто и сам уже горел, особенно же в двоих - в Эдуарде, герцоге Бакингеме {25}, и в Ричарде, лорде Гастингсе и королевском чемберлене {26}. Оба были мужи видные и могущественные, один вследствие древней своей родословной, а другой благодаря своей должности и милости короля. Было в них не столько взаимной любви, сколько ненависти к приверженцам королевы: оба были согласны с герцогом Глостером в том, что надлежит совершенно удалить из королевской свиты всех друзей его матери, представивши их врагами. Так и было решено.
Так как герцог Глостер понимал, что лорды, окружавшие короля, вознамерятся привезти его на коронацию в сопровождении такого толпища своих приверженцев, что едва ли ему удастся достичь своей цели, не собравши множества народа и не начав открытую войну, - а в такой войне победа, полагал он, будет сомнительной, да и все предприятие представится и прослывет простым мятежом, поскольку король будет на стороне противников, то по этой причине он тайным образом постарался разными средствами убедить королеву и внушить ей, будто большая свита для короля вовсе не нужна и даже опасна. Поскольку отныне все лорды возлюбили друг друга и ни о чем не помышляют, кроме как о коронации и о служении королю, то если сейчас лорды ее рода соберут королевским именем много людей, это внушит лордам, еще недавно с ними враждовавшим, страх и подозрение, что народ этот собран не для охраны короля, которому ни один человек не угрожает, а единственно для того, чтобы их уничтожить, потому что лучше помнятся давние распри, чем недавнее соглашение. По этой причине и они со своей стороны тоже должны будут собирать людей для своей охраны, а королеве небезызвестно, что сил у них много больше. И таким образом все королевство окажется охвачено смутой; а за все то зло, и, должно быть, немалое, которое за этим воспоследует, величайший позор постигнет тех, кого позорить ей вовсе не хочется: все начнут обвинять и ее, и ее родственников, будто они вероломно и по-глупому нарушили дружбу и мир, которые король, ее супруг, так разумно положил, умирая, меж своей и ее роднею и которые противною стороною верно блюлись.
