Бенедикт Спиноза - Этика

Ознакомительная версия.

Это стремление делать что-нибудь или воздерживаться от чего-нибудь по той одной причине, чтобы понравиться людям, называется честолюбием, особенно когда мы так сильно стремимся понравиться толпе, что делаем некоторые вещи или избегаем их даже во вред себе и другому; в других же случаях это обыкновенно называют гуманностью. Далее, радость, с какою мы воображаем действие другого, которым он стремится понравиться нам, я называю похвалою; печаль же, с которой мы отвращаемся от его действия, я называю порицанием.

Если кто-нибудь сделал нечто такое, что, как он воображает, причиняет другим радость, то он сам будет испытывать радость, сопровождающуюся идеей его самого как причины или будет созерцать самого себя с радостью. Если же, напротив, он сделал нечто такое, что, как он воображает, причиняет другим печаль, то он будет созерцать и себя самого с печалью.

Кто воображает, что он причиняет другим радость или печаль, тот по тому самому (по пол. 27 этой части) сам будет испытывать радость или печаль. Но так как человек (по пол. 19 и 23 части 2) сознает себя посредством впечатлений, которыми определяется к деятельности, то, следовательно, тот, кто сделал нечто такое, что как он воображает, причиняет другим радость, и сам будет испытывать радость с сознанием себя как причины, или сам себя будет созерцать вместе с радостью, и наоборот, – что и требовалось доказать.

Так как любовь (по схол. пол. 13 этой части) есть радость, сопровождаемая идеей внешней причины, а ненависть есть печаль, также сопровождаемая идеей внешней причины, то эти радость и печаль будут видами любви и ненависти. Но так как любовь и ненависть относятся к внешним предметам, то мы будем обозначать эти аффекты другими названиями; именно радость, сопровождаемую идеей внешней причины, будем называть славой, а печаль, противоположную ей, стыдом; это в том случае, когда радость и печаль происходят оттого, что человек думает, что его хвалят или порицают. В других случаях радость, сопровождаемую идеей внешней причины, я буду называть успокоением в самом себе, а печаль, противоположную ей, раскаянием. Затем, так как (по короля, пол. 17 части 2) бывает, что радость, которую кто-либо, по его мнению, причиняет другим, является только воображаемой и (по пол. 25 этой части) так как каждый стремится воображать о себе все то, что, как он считает, причиняет ему радость, то легко может быть, что славолюбивый станет гордым и вообразит, что он всем приятен, тогда как он всем в тягость.

Если мы вообразим, что кто-нибудь любит, желает или ненавидит что-нибудь, что мы сами любим, чего желаем или что ненавидим, то мы вследствие этого тем постояннее будем любить вещь, и проч. Если же мы вообразим, что они питают отвращение к тому, что мы любим, или наоборот, тогда в нас произойдет колебание души.

По тому одному, что мы воображаем, что кто-нибудь любит что-нибудь, и мы будем любить то же самое (по пол. 27 этой части). Но предположим, что и без того мы уже любим это, тогда, следовательно, к любви присоединяется новая причина, которая поддерживает ее; и потому то, что мы любим, мы будем любить еще постояннее. Затем, на том основании, что кто-нибудь чувствует отвращение к чему-нибудь, и мы тоже будем чувствовать к этому отвращение (по тому же пол.). Но если предположить, что мы в то же время любим это, то отсюда в одно и то же время мы будем любить это и чувствовать отвращение к нему или (по схол. пол. 17 этой части) в нас будет колебание души, – что и требовалось доказать.

Отсюда и из положения 28 следует, что каждый, насколько может, стремится к тому, чтобы все любили то, что он любит, и ненавидели то, что он ненавидит. Это поэт выражает так[3].

Это стремление к тому, чтобы каждый был согласен с нами относительно того, что мы любим или ненавидим, есть собственно честолюбие (см. схол. пол. 29 этой части). И поэтому мы видим, что каждый по природе желает того, чтобы все жили согласно его понятиям; но так как все одинаково желают этого, то и приходят в столкновение между собой, и в то время как все хотят, чтобы их все любили и хвалили, все ненавидят друг друга.

Если мы вообразим, что кто-нибудь наслаждается вещью, которой только он один может владеть, то мы будем стараться сделать так, чтобы он не владел ею.

Только потому, что мы воображаем, что кто-нибудь наслаждается какой-нибудь вещью, мы (по пол. 28 этой части с его 1 королл.) будем любить ее и будем желать наслаждаться ею. Но (по пред. пол.) мы воображаем, что этой нашей радости препятствует то, что другой наслаждается той же вещью. Следовательно (по пол. 28 этой части), мы будем стараться, чтобы он не владел ею, – что и требовалось доказать.

Итак, мы видим, что природа людей большей частью такова, что они чувствуют сострадание к тому, кому живется плохо, и завидуют тому, кому живется хорошо, и (по пред. пол.) ненавидят его тем больше, чем больше любят ту вещь, которой в их воображении обладает другой. Далее, мы видим, что из того же свойства человеческой природы, из которого вытекает то, что люди бывают милосердны, вытекает также и то, что они бывают завистливы и честолюбивы. Наконец, если мы обратимся к опыту, то найдем, что и он учит нас всему этому, особенно если мы обратим внимание на ранние годы нашей жизни. Ибо дети, тело которых постоянно находится как бы в равновесии, смеются, или плачут, как показывает опыт, только потому, что видят, как плачут или смеются другие, и кроме того, видя то, что делают другие, непременно желают подражать этому и, наконец, желают для себя всего того, чем наслаждаются, как им кажется, другие. Дело в том, что образы вещей, как мы сказали, суть впечатления, испытываемые человеческим телом, или состояния, которые человеческое тело претерпевает от действия внешних причин и которыми располагается к такому или другому действию.

Когда мы любим вещь, подобную нам, то стараемся, насколько можем, сделать так, чтобы и она нас любила.

Вещь, которую мы любим, мы стараемся, насколько можем, предпочитать другим (по пол. 12 этой части). Итак, если вещь подобна нам, то мы будем стараться причинять ей радость предпочтительно перед другими (по пол. 29 этой части), или будем стараться, насколько можем, сделать так, чтобы любимая вещь испытывала радость, сопровождаемую идеей о нас самих, т. е. (по схолии пол. 13 этой части) чтобы она нас взаимно любила, – что и требовалось доказать.

Чем больше тот аффект, который, как мы воображаем, испытывает по отношению к нам любимая вещь, тем больше будем мы хвалиться этим.

Мы (по пред. пол.) стараемся, насколько можем, чтобы любимая вещь нас взаимно любила, т. е. (по схол. пол. 13 этой части) чтобы любимая вещь испытывала радость, сопровождаемую идеей о нас самих. Поэтому чем больше та радость, которую, как мы воображаем, любимая вещь испытывает из-за нас, тем больше это старание поддерживается, т. е. (по пол. 11 этой части с его схолией) тем больше мы испытываем радости. А когда мы радуемся из-за того, что причиняем радость другому, нам подобному, тогда и на себя мы смотрим с радостью (по пол. 30 этой части). Следовательно, чем больше тот аффект, который, как мы воображаем, испытывает по отношению к нам любимая вещь, тем с большей радостью мы будем созерцать себя самих или (по схолии пол. 30 этой части) тем больше будем хвалиться этим, – что и требовалось доказать.

Если кто-нибудь вообразит, что любимая вещь соединяется с другим такими же или еще более тесными узами дружбы, чем какими он только сам был связан с нею, то он будет испытывать к самой любимой вещи ненависть и будет завидовать этому другому.

Чем больше в чьем-либо воображении любовь, которую питает к нему любимая вещь, тем больше тот будет этим хвалиться (по пред. пол.), т. е. (по схол. пол. 30 этой части) тем больше будет радоваться; поэтому (по пол. 28 этой части) он будет стараться, насколько может, воображать любимую вещь связанной с ним теснейшим образом; это стремление или пожелание будет в нем усиливаться, если он вообразит, что и другой желает для себя того же. Но мы предполагаем, что это стремление или пожелание его обуздывается образом самой любимой вещи в сопровождении образа того, с кем соединяется любимая вещь; следовательно (по схол. пол. 11 этой части), по тому самому он будет удручен печально, сопровождаемой идеей любимой вещи как причиной и вместе с тем образом другого, т. е. (по схол. пол. 13 этой части) будет чувствовать ненависть к любимой вещи и в то же время к тому другому (по королл. пол. 15 этой части), которому из-за того (по пол. 23 этой части), что он наслаждается любимой вещью, будет завидовать, – что и требовалось доказать.

Ознакомительная версия.