Устал он до того, что не находит в себе сил, чтобы встать. Не занемог ли он часом? Не заразился ли чем от Матрены? Или просто близится новый припадок? И эта полная изнуренность - его предвестье?
Стоя на четвереньках, подняв голову и внюхиваясь, точно дикий зверь, в воздух, он пытается сосредоточиться на том, что происходит внутри его. Но если то, что овладевает им, припадок, то он овладел и чувствами тоже. Чувства его застыли совершенно так же, как руки.
14
Полиция
Ключа он с собой не взял, приходится стучать в дверь. Анна Сергеевна открывает и глядит на него в изумлении.
- Вы опоздали на поезд? - спрашивает она. Тут она замечает его нелепый вид - трясущиеся руки, капли воды в бороде. - Что-нибудь случилось? Вы заболели?
- Не заболел, нет. Я отложил мой отъезд. Потом все объясню.
В комнате у постели Матрены стоит незнакомый ему человек, видимо, доктор молодой, чисто, на немецкий манер, выбритый. В руке у него коричневый пузырек из аптеки: доктор подносит пузырек к носу и с неодобрительным выражением закупоривает. Затем щелкает замком саквояжа, задергивает занавесь алькова.
- Я говорил тут, что у вашей дочери воспалены бронхи, - сообщает доктор, обращаясь к нему. - Но в легких чисто. Помимо того...
Он перебивает доктора:
- Она не дочь мне. Я всего лишь жилец.
Недовольно пожав плечьми, доктор поворачивается к Анне Сергеевне.
- Помимо того - я пренебрег бы долгом моим, не высказав этого, присутствует некоторый истерический элемент.
- Что это значит?
- Это значит, что, пока она пребывает в нынешнем своем растревоженном состоянии, быстрой поправки ожидать невозможно. Возбуждение девочки есть часть ее расстройства. Необходимо как-то ее успокоить. Как только этого удастся достигнуть, она через несколько дней возвратится в школу. Телесно девочка здорова, конституция крепкая. Поэтому в качестве лечения я рекомендовал бы прежде всего покой, тишину и покой. Девочке следует оставаться в постели, пищу употреблять легкую. Молоко старайтесь не давать ни в каком виде. Я вам оставлю втирание для груди и снотворную микстуру, которую будете давать ей, когда потребуется, в качестве успокаивающего. Но помните, только детскую дозу половину чайной ложки.
Едва доктор уходит, он пытается объясниться с Анной Сергеевной. Но та не в настроении выслушивать объяснения.
- Матреша сказала, что вы на нее накричали, - напряженным шепотом обрывает она его. - Это непозволительно!
- Неправда! Я вовсе не кричал на нее! - Он уверен, что, хоть разговор и ведется шепотом, Матрена слышит их сквозь занавеску и безмолвно злорадствует. Он берет Анну Сергеевну за руку, тянет ее в свою комнату, закрывает дверь. Вы слышали, что сказал доктор, - она перевозбуждена. Она рассказала вам все, что случилось здесь утром?
- Она сказала, что заходил друг Павла и что вы были с ним очень грубы. Вы об этом говорите?
- Да, но...
- Позвольте мне закончить. Что происходит между вами и друзьями Павла, меня не касается. Но вы сорвали злость на Матреше, вы были с нею грубы. Я не могу допустить этого.
- Друг, о котором она говорила, это Нечаев, сам Нечаев, не кто иной, как Нечаев. Она упомянула об этом? Нечаев, бегущий от правосудия, был сегодня здесь, в вашей квартире. Как же можете вы винить меня за то, что я рассердился на нее, впустившую этого фигляра, лицемера, и затем принявшую его сторону против меня?
- Тем не менее вы не имели права вести себя с нею несдержанно! Как может она знать, что Нечаев дурной человек? Как я могу знать это? Вы говорите, что он фигляр. А сами вы? Сами вы как себя ведете? Вы разве никогда не кривите душой? Сомневаюсь.
- Вы не вправе так говорить. Я душой не кривлю. В прошлом это случалось, но не теперь - только не теперь. Я говорю вам правду.
- Теперь? Что же вдруг изменилось теперь? Почему я должна вам верить? Почему вы сами себе верите?
- Потому что не хочу, чтобы Павлу стало стыдно за меня.
- Павлу? Павел тут совершенно ни при чем.
- Я не хочу, чтобы Павел стыдился отца - теперь, когда он все видит. Вот это и переменилось: ныне существует мера всех вещей, включая и истину, и эта мера - Павел. Что до несдержанности моей с Матреной, я виноват. Я сожалею о ней и перед Матреною извинюсь. Впрочем, как вы, верно, знаете, - он разводит руками, - Матрена меня не выносит.
- Она не понимает, что вы здесь делаете, вот и все. Почему Павел жил у нас, она понимала - у нас и прежде стояли студенты, - но жилец постарше - это совсем другое. Да и я тоже перестаю понимать вас. Я не хочу вас выгонять, Федор Михайлович, но должна вам признаться, когда вы сказали вчера, что уезжаете, я испытала облегчение. Четыре года мы вели с Матреной очень тихую, ровную жизнь. И никогда не позволяли жильцам нарушать наш покой. Теперь же, с самого дня смерти Павла, все у нас пошло кверху дном. Ребенку это не на пользу. Матрена не была бы больна сегодня, если бы обстановка в доме не стала столь непредсказуемой. Доктор правильно сказал - она растревожена, а тревога делает ребенка уязвимым.
Он ожидает, что Анна Сергеевна упомянет наконец о главной сути происходящего: Матрена знает об отношениях между ним и ее матерью, и не находит себе места от ревности, ревности собственника. Но, по-видимому, Анна еще не готова к тому, чтобы говорить об этом открыто.
- Простите меня за причиненные мною волнения, простите за все. Уехать сегодня, как я намеревался, для меня оказалось невозможным - не стану входить в причины, они несущественны. Я пробуду у вас еще день, самое большее два, пока друзья не ссудят мне денег. Затем я заплачу вам, что задолжал, и съеду.
- В Дрезден?
- В Дрезден или на другую квартиру, пока сказать не могу.
- Что же, Федор Михайлович, очень хорошо. А относительно денег, давайте сочтемся немедля, не откладывая. Я не хочу попасть в длинный список людей, которым вы задолжали.
В гневе ее присутствует нечто для него непонятное. Никогда прежде она не говорила с ним столь оскорбительным тоном.
Он сразу садится писать записку Майкову. "Вы удивитесь, дорогой Аполлон Григорьевич, услышав, что я еще в Петербурге. Я снова вынужден, в последний, надеюсь, раз, прибегать к доброте Вашей. Беда в том, что я попал здесь в обстоятельства столь стесненные, что не имею средств расплатиться за жилье, не говоря уж о возвращении к семье, - остается разве пальто заложить. Двести рублей были бы для меня сущим спасением".
Он пишет и к жене: "Я совершил глупость, позволив другу Павла занять у меня денег. Майкову придется снова меня выручать. Телеграфирую, как только смогу все уладить".
Стало быть, винить в который раз остается только щедрое Федино сердце. Хоть, честно говоря, никакой щедрости в Федином сердце нет. В Федином сердце...
Кто-то с силой стучит в дверь квартиры. Прежде чем Анна Сергеевна успевает открыть, он оказывается с ней рядом.
- Это, должно быть, полиция, - шепчет он, - только она приходит в такой час. Позвольте мне говорить с ними. Останьтесь с Матреной. Главное, чтобы они не задавали ей вопросов.
Он открывает дверь. На пороге стоит чухонка, по бокам от нее двое полицейских в синих мундирах. Один из них офицер.
- Этот? - спрашивает офицер.
Чухонка кивает.
Он отступает, и полицейские входят, подталкивая девушку перед собой. Его поражают происшедшие в ней перемены. Лицо чухонки бело как мел, и движется она, точно кукла со связанными конечностями.
- Не угодно ли вам пройти в мою комнату? - спрашивает он. - Здесь больной ребенок, которого нельзя беспокоить.
Офицер размашистым шагом пересекает комнату и отдергивает занавеску. Глазам их предстает склонившаяся над дочерью Анна Сергеевна. Она резко оборачивается, глаза ее пылают.
- Оставьте нас в покое! - свистящим шепотом произносит она.
Офицер медленно задергивает занавеску.
Он уводит их в свою комнату. Что-то знакомое чудится в том, как чухонка шаркает ногами. Не сразу замечает он кандалы на ее ногах.
Офицер разглядывает дагерротип Павла, цветы, свечу.
- Кто это?
- Мой сын.
Что-то не так, что-то изменилось в самодельном алтаре. И когда он понимает что, кровь застывает в его жилах.
Начинается допрос.
- Появлялся ли здесь сегодня человек по имени Сергей Нечаев?
- Да, здесь был человек, который, как я склонен полагать, является Сергеем Нечаевым, хоть он и принял другое имя.
- Какое именно?
- Женское. Он переодевается женщиной. На нем был темный плащ поверх темно-синего платья.
- Зачем он к вам приходил?
- Просить денег.
- Не для иной причины?
- Насколько могу судить, иных причин не имелось. Я не принадлежу к числу друзей его.
- Вы дали ему денег?
- Отказал. Тем не менее он забрал все, что у меня было, и помешать ему я не смог.
- То есть вы утверждаете, что он вас ограбил?
- Он взял деньги против моей воли. Попытку вернуть их себе я счел неблагоразумной. Если угодно, назовите это ограблением.
- Сколько было денег?
- Около тридцати рублей.
