и таилась в глубине души. Уолдерхерст не смог бы объяснить и самому себе, что именно он главным образом не любил в этом крепко сбитом и полнокровном молодом человеке, но когда он встретил его гуляющим по окрестностям с ружьем за плечами и в сопровождении егеря, ему почти неосознанно открылась неприятная истина – а ведь Осборн разгуливает по земле, которая вполне может оказаться в его собственности, и стреляет по птицам, которых в будущем будет иметь право оберегать; он сможет приглашать других людей на охоту, а менее привилегированным персонам запрещать отстрел дичи, причем уже как владелец поместья. И эта истина существенно усугубляла все недостатки характера и воспитания родственника.
Эмили, которая с каждым днем все более совершенствовалась в изучении характера супруга, тоже понемногу поняла это. И вероятно, самый большой прогресс случился в тот день, когда они с мужем катались в экипаже – том самом, в котором Уолдерхерст когда-то подобрал ее на вересковых пустошах, – и увидели, как Осборн с ружьем бредет по полю. Осборн их не заметил, а по лицу Уолдерхерста пробежала тень недовольства.
– Похоже, этот тип уже чувствует себя как дома, – прокомментировал маркиз.
Некоторое время он хмуро молчал, затем продолжил:
– Если бы ребенок Одри остался жив…
Уолдерхерст запнулся и слегка подстегнул кнутом рослую кобылу, очевидно раздраженный вырвавшимися словами.
Эмили ощутила, как по всему телу пронеслась горячая волна, и отвернулась в надежде, что муж на нее не смотрит. Он впервые произнес при ней имя покойной первой жены. Эмили его еще ни от кого не слышала. Очевидно, Одри не очень любили и оплакивали. Однако у нее был сын.
Неискушенная душа Эмили едва осмеливалась проникнуться мыслью о том, что эта возможность реальна и для нее. Подобно тому как в прошлом ей не хватало безрассудства помечтать о себе как о женщине, обладающей привлекательностью и способной выйти замуж, так и в настоящее время она не смогла преодолеть барьеры мышления старой девы. В то же время она жизнь бы отдала ради счастья этого педантичного мужчины.
«Я многого не понимаю, – говорила себе Эмили. – На моем месте должна была быть красивая и умная молодая девушка. Его жертва слишком велика. Просто безмерна».
На самом деле она заблуждалась. Муж был доволен собой и занимался тем, к чему его влекло, а влекло его исключительно к личной свободе и комфорту. В любом случае Эмили Фокс-Ситон была милым созданием всего тридцати четырех лет, а поскольку Алек Осборн проживал на другой стороне земного шара, вопрос о наследнике не стоял.
Однако с недавних пор ситуация изменилась, и Уолдерхерста раздражало близкое соседство Осборнов. А если у них родится ребенок мужского пола, будет раздражать еще сильнее. И Уолдерхерст почти обрадовался представившейся возможности на время покинуть Англию по важным государственным делам.
Он обсудил с Эмили эту перспективу, и она с пониманием отнеслась к тому, что, поскольку маршрут и длительность поездки точно не известны, жена не сможет его сопровождать.
– В нашем браке есть один недостаток, – сказал он.
– Этот недостаток… я могу его устранить?
– Нет. Хотя ты – его причина. Люди редко могут устранить недостатки, причиной которых являются. Ты научила меня скучать, когда тебя нет рядом.
– Я? Неужели? – воскликнула Эмили. – О-о! Я так счастлива!
И она была настолько счастлива, что ощущала потребность делиться частью своей удачи с теми, кому не так повезло. Она проявляла необыкновенную доброту к Эстер Осборн. Редкие дни проходили без того, чтобы экипаж Уолдерхерстов не останавливался у ворот Кеннел-Фарм. Иногда Эмили заезжала сама и уговаривала миссис Осборн покататься, иногда посылала за ней – пригласить на ланч, провести в Полстри день или вечер. Постепенно интерес к молодой женщине перерос в привязанность. Впрочем, Эмили привязалась бы к ней не меньше даже в отсутствие особой причины, вызвавшей симпатию. Ей нравилось слушать описания жизни в Индии и всякие необычные истории о местных жителях. Ее очаровала Амира – все эти кольца в носу, платья необычного покроя в сочетании с необычным смуглым лицом и плавными, бесшумными движениями, которые пробуждали страх среди сельчан и смесь недоверия и почитания у домочадцев в Полстри.
– Поведение у нее приличное, миледи, хотя она иностранка с чудны́ми манерами, – рассуждала Джейн Капп. – Вот только она так поглядывает на всех, что мне не по себе становилось, если ловила ее взгляд. Говорят, она умеет всякое, вроде предсказывать судьбу, накладывать проклятия и приворотные зелья варить.
Эмили догадалась, что Джейн Капп побаивается индианку, и поспешила успокоить горничную:
– Она верная служанка, Джейн. И она предана миссис Осборн.
– Не сомневаюсь, миледи. Я читала в книгах о преданности темнокожих людей. Там пишут, что они более верны, чем белые.
– Не более, чем некоторые белые, – с улыбкой поправила ее леди Уолдерхерст. – Амира не более верна, чем ты.
– О, миледи! – воскликнула Джейн, покраснев от удовольствия. – Надеюсь, вы правы. Даже думать не хочу, что она лучше меня.
Надо сказать, нелепые домыслы касательно личности Амиры разогревали воображение домочадцев; объектом пересудов стали как Осборны, так и их слуги. Лакей Уолдерхерста, которому довелось много путешествовать, рассказывал захватывающие истории о жизни в Индии.
Капитан Осборн в эти дни неплохо проводил время, а приятное времяпрепровождение он обожал. Мужчины его породы готовы ежедневно ходить на рыбалку, охоту да и просто пострелять; любят обильно поесть, сладко поспать и вообще получать от жизни все удовольствия. Фортуна в лице Уолдерхерста предоставила ему великолепные возможности. Природа сотворила Осборна по шаблону типичного английского землевладельца. Индия с ее удушающей жарой и проливными дождями его не устраивала и ежечасно побуждала роптать на судьбу. Зато в Кеннел-Фарм он утром спрыгивал с постели, вдыхая утреннюю свежесть, и погружался в ванну, чувствуя физическое удовлетворение. Даже воздух, проникавший сквозь завешанные плющом оконные проемы с ромбовидным остеклением, дарил восторг.
– Боже мой, – кричал Осборн жене в полуоткрытые двери, – какое утро! В такое утро живешь и ощущаешь, как кровь струится по венам! Неважно, дождь или солнце, не могу сидеть взаперти. Тянет гулять по вересковым полям, сухим или мокрым, под деревьями, когда они сверкают на солнце или когда с них каплет вода, – все равно. Невозможно поверить, что когда-то я лежал потный, с высунутым языком и всю ночь слушал свист опахала под потолком, не в состоянии уснуть от жары и духоты! Я словно живу в раю и вспоминаю ад!
– Долго мы в раю не задержимся, – однажды промолвила Эстер с горечью. – Нас ждет ад.
– К черту! Даже не упоминай. Сейчас я в ад не верю. – Он почти рычал. И действительно, у Алека вошло в привычку получать сиюминутное удовольствие, отодвигая на задний план воспоминания о реалиях другой жизни. Продираясь через папоротники и вереск, он не желал
