С веселыми кликами, возгласами "виват" провожала толпа по улицам нового своего короля, которому перед домом каждого магистратского советника и судьи полагалось остановиться и выпить стакан вина за здоровье хозяина: обычай, показывающий, что венценосному избраннику троицына дня надлежало быть не только отличным наездником, но и добрым питухом. Тем паче что после всех возлияний требовалось еще вкупе с заседателями и в хоромы к Яношу Карпати завернуть.
Оставим за собой право сказать еще в свое время об этих хоромах и тамошних развлечениях, пока же уступим место новому герою нашей истории, дабы и он мог сыграть в ней равно интересную роль, а вещей второстепенных коснемся лишь мимоходом. Нижеследующее увеселение и не относится, кстати, к самым примечательным, разыгрывающимся в доме Карпати обыкновенно в дни его тезоименитства, когда к набобу съезжаются дворяне и цыгане со всей округи и актеры устанавливают под навесом холстинные свои декорации, поэты состязаются в пылких дифирамбах, именитые ораторы произносят витиеватые тосты, - когда фейерверк взвивается к небу, и загораются риги, и смуглорожие музыканты в отблесках пламени подмывающе весело ударяют в смычки, и господа пускаются в пляс с деревенскими молодицами...
Заместо всего этого узрим мы сейчас одну лишь дикую забаву, именуемую "переходящий кубок". Заключается она в том, что _самородки_ усаживаются в пустом зале за огромный круглый стол, - никакой ломкой мебели в этом зале нет, одни пуфики без ножек и без ручек: их не схватишь и не разобьешь об чужую голову. Гостям вручается овальный бокал без ножки, который нельзя поставить. Наполняемый гайдуками, стоящими у каждого за спиной, бокал волей-неволей выпивается и передается соседу. Он таким образом беспрестанно ходит по кругу, и едва гость осушит его, остальным полагается хором спеть: "Румын опрокинул, сказал: "Санатате"..." [Sanatate - будем здоровы (рум.)]
В результате знатной сей забавы сначала один из бражников, потом другой валился под стол, и гайдуки укладывали его на рогожку у стенки: спи себе на здоровье хоть до завтрашнего вечера; а остальные пили дальше. Это преприятнейшее, вне всякого сомнения, времяпрепровождение продолжалось, пока за столом не оставался один-единственный человек - обыкновенно Банди Кутьфальви.
По вину, которое подавалось, всегда можно было наперед сказать, каким будет застолье. Зависело это от природы самих вин.
Когда кубок ходил с немейским, делалось шумно, языки развязывались, один скабрезный анекдот следовал за другим, и над ними хохотали от души; выбывавшие из строя спали, сладко похрапывая, а остававшийся последним братски целовал выводивших его под руки гайдуков.
Но когда состязались на вилланьское, все уже на десятом кругу начинали задираться, злиться и дуться, в бутылку лезть и на рожон; валявшиеся на полу орали и стонали, а пересидевший их герой руками-ногами отбивался от хозяйской челяди, и его силком приходилось укладывать в постель.
Как-то отведали таким же манером и заграничного винца, но от него всей компании померещилось, будто они на швыряемом бурей судне, в облегчение коего все седалища и сам стол полетели за окна, полегшие же на пол принялись жаловаться на морскую болезнь, так что Банди Кутьфальви хотел их тоже за борт выбросить.
А чтобы одним ударом убить двух зайцев и не скучать, пока бокал всех не обойдет, особенно когда застолье большое, доставали карты. "Мы по маленькой, - говаривали спервоначалу, - по десяточке". Но через час ставили уже по тысяче, и не один муж разумный и предусмотрительный, твердо положив себе играть помалу и не напиваться, лишь изрядно нагрузившись и опустошив кошелек, отваливался от стола.
Как видно из нашего рассказа, замысловатое сие увеселение довольно скучновато. Забавляться тем, как поэт по общему требованию ходит колесом, а цыган декламирует стихи, какие заковыристые тосты подымает местный кантор, а Мишка Хорхи с какой серьезной миной возглашает тропарь, - для этого, право же, самому надо напиться, а не книги читать.
Едва заседатели ввели новоиспеченного троицына короля, барин Янчи немедля велел всем убираться и оставить их наедине.
Сам он сидел в своем кресле, ноги опустив в огромный ушат с водой и жуя горький миндаль. Все это, чтобы приготовиться хорошенько к вечернему возлиянию.
- Как зовут тебя, братец? - спросил он короля.
- Михай Киш, к услугам вашей милости.
- Ну, Мишка, молодец! Ты мне понравился. Так, значит, с этой троицы год будешь королем? И чем же ты все это время заниматься собираешься?
Парень подкрутил усики, поглядел в потолок.
- Сам не знаю. Одно знаю, что поважней буду теперешнего.
- А если скинут тебя через год?
- Опять в табунщики пойду в Надудвар, откудова пришел.
- Что ж, ни отца у тебя нет, ни матери?
- Никогошеньки. И не видывал их никогда.
- Так слушай, Мишка. Что ты скажешь, ежели я тебя еще важнее сделаю, чем даже тебе мерещится? С этой вот барской компанией за один стол посажу, денег дам, сколько надо, чтобы пил ты, в карты с ними резался, как ровня, как тот же барин, благородный Киш Михай, надудварский помещик? А?
- По мне пожалуй; не знаю вот только, как держаться, чтобы за барина сочли.
- Чем развязней, тем лучше; робость - вот что мужика сразу выдает.
- Ну, коли так, я готов.
- Везде со мной будешь ходить: пить, картежничать, драться, безобразить; мужчин лупить, девиц соблазнять, - какая уступит. А через год - шабаш, поцарствовал: скидывай мундир дворянский, надевай гайдуцкую красную разлетайку. Поставлю тебя начальником над моими гайдуками, и будешь тем самым господам прислуживать, вместе с которыми год целый бражничал да картежничал; барышень тех в карету подсаживать, которых еще на масленицу сам катал. Не знаю, как ты, а по-моему, штука знатная! Вот будут плеваться барчуки, а дамы-то краснеть до ушей, как узнают, с кем они повелись!
Парень подумал и кивнул:
- Ладно, что ж.
Барин Янчи взглянул на часы.
- Сейчас три четверти четвертого. Запомни! Ровно через год, без четверти четыре истекает царствие твое и дворянство. Но до тех пор - ты барин, как и все; каждый месяц от меня тысячу форинтов денег получаешь на прокут; вот тебе первая тысяча, здесь, в этом кошеле. Ну а теперь иди, гайдуки мои оденут тебя; как готов - в питейную залу спускайся. С челядью - груби, а то заметят, что мужик; господ всех только ребячьими именами кличь: Мишка там, Банди, Лаци, Фрици да Лепци. Меня, сам знаешь, Янчи зовут.
Полчаса спустя Мишка был выряжен барином.
В питейной уже шло веселье, потому что обычай был таков: всех принимать, но никого не ждать. Хозяин дома представил гостям новоприбывшего как надудварского помещика Михая Киша, настоящего самородка: переодетый табунщиком, явился он венок добывать и каким молодцом себя показал.
Все нашли это выдумкой поистине самобытной. Да и по глазам видать: свой, не мужик! Каждое движенье: как сел, как облокотился, шляпу в угол зашвырнув, - все эти задиристые замашки хорошее воспитанье обличают. Настоящий-то бетяр головы здесь не посмел бы поднять, а этот вон - со всеми запанибрата! Всем припомнилось вдруг, что сразу дворянина в нем признали, а некоторые определенно и раньше с ним где-то встречались - на обедах у губернатора или на статуциях [торжественное введение, вступление в должность]. Мишка тут же, конечно, и сам все это отлично припомнил и через минуту пил на брудершафт со всей честной компанией. Так привычно, просто стало ему, будто век с ними жил, даже сам удивился: как легко, однако, барское обхожденье усвоить.
Тут и кубок вкруговую пошел.
Мишка тотчас новую, неизвестную еще застольную затянул, которую компания разом подхватила, найдя много лучше прежней.
Расчувствовавшийся Фрици Калотаи подбежал к нему и обнял.
- Ну ты, не сопри у меня чего тем делом, эй! - сказал ему Мишка, каковое предостережение - не более чем непритязательный кабацкий экспромт, но в отношении Фрици весьма уместный - почтено было всеми за остроту капитальнейшую.
Часа не прошло, как Мишка сделался в общих глазах решительным героем: перепить его не мог никто, кубок опорожнял он всякий раз до самого дна, ставками бросался щедро, выигрывал, что называется, дуром и даже бровью не ведя, - так хладнокровно забирая деньги, точно дома их у него греби лопатой. Даже взаймы дал Калотаи, что уж равнозначно полному к ним пренебрежению, ибо Фрици долгов своих никогда не возвращал.
Головы от винного состязания почти у всех отяжелели, все перешли грань между легким хмельком и опьянением, - вкуса в вине уже никакого, одна дурнота да оскомина, которую смыть хочется, залить. Тут Банди Кутьфальви показывал обыкновенно старый свой фокус, который заключался в следующем: запрокинуть голову и влить в горло полный бокал, ни разу при этом не глотнув или, выражаясь профессионально, не "бульканув". Глотка для этого потребна, как известно, здоровая и привычная, так что из компании разве только одному-двоим и удавалось повторить фокус Банди.
