Что это с ним? Он не в состоянии говорить? Возможно ли?
Слушатели затаили дыхание. Пойтек на шаг подается вперед. Теперь он у самого края трибуны. Тут мне впервые бросается в глаза, что у Пойтека поседели виски.
— Слово принадлежит товарищу Пойтеку, — повторяет Фельнер.
— Товарищи…
Резко звучит голос Пойтека. Вялые слушатели вздрагивают — словно сквозь них пропустили электрический ток. Все глаза устремлены на Пойтека.
Резко звучит его голос, но слова его просты.
Он не говорит о мировой революции и не упоминает Маркса и Ленина.
— Дело в следующем. Мы должны, наконец, прямо поставить вопрос: выпустим ли мы из рук фабрики, выпустим ли из рук страну, выпустим ли из рук власть?
Он умолкает и ждет ответа.
Молчание.
Люди сидят, опустив головы.
Молчание. Пойтек тоже молчит. Он стоит неподвижно. Его добрые глаза лихорадочно блестят.
Молчание. Рабочие думают. Этот простой вопрос поразил всех своей неожиданностью. Ну да — в этом, понятно, все дело. Но кто об этом думал? Кунфи всегда лишь говорил, что диктатуру мы должны осуществлять как-то иначе. Бем… Фельнер… Каждый говорил лишь, что «иначе». Говорили, что Антанта пошлет продовольствие — мясо и жиры, платье и обувь, гм… Но что это «иначе» обозначает: выпустить из рук?! Отказаться от социализма, вернуться вспять?.. Тяжкий, тяжкий вопрос!
У Пойтека вырывается нетерпеливый жест, и снова звучит его голос. Ничего нового он не добавляет. Он попросту повторяет свой вопрос.
Молчание. Все взгляды устремлены на Пойтека. Зал почти погружен в темноту. У меня такое ощущение, что взгляды светятся.
Выпустить из рук?..
— Нет!
Сперва один голос, потом другой, и вот уже говорит вся рабочая масса, пролетариат.
— Нет!
Слова Пойтека явились ответом на многие мучительные вопросы — на те вопросы, которыми прежние вожди рабочих затуманили их сознание и внесли некоторое колебание в рядах армии революции:
«Зачем нужен террор? Чтобы прийти к социализму?»
«Зачем нужна война?»
«Почему Россия, а не просвещенный Запад?»
«Должен ли правящий класс питаться тыквой и ячменной похлебкой?»
Все это нашло свой ответ в вопросе Пойтека.
— Нет! Нет! Нет!
Я поворачиваю выключатель. Все вскакивают со скамей. Все кричат, все потрясают кулаками. Фельнер бледен. В эту минуту он в зале единственный социал-демократ.
Мы единогласно выносим резолюцию: оружием защищать пролетарскую революцию. Оружием, террором, своею кровью!
И вы в самом деле думаете, что рабочие пойдут на фронт? — спрашивает меня Фельнер при выходе из зала.
— Советую вам помолчать, — обрываю я его.
— Это что же — угроза?
— Да.
Я звоню Отто по телефону, но его дома не оказывается — он на собрании металлистов. Час спустя я снова вызываю его и застаю дома.
— Будапештские рабочие берутся за оружие, — говорит он раньше, чем я успеваю слово вымолвить. — Речи Куна и Ландлера…
— Уйпештские рабочие порешили на том же, — прерываю я его.
— Итак, революция одержала победу над социал-демократией!
Отто говорит очень громко, почти кричит и громко при этом смеется. Я чувствую себя вправе сказать ему то, что он неоднократно говорил мне:
— Ты говоришь, словно ребенок.
Отто говорит очень громко, почти кричит, и громко смеется над моими словами.
— За работу, Петр!
На следующий день:
Мобилизация в партии.
Мобилизация в советах.
Мобилизация в профсоюзах.
Мобилизация на каждом заводе, на каждой фабрике.
Все военные припасы реквизированы.
Фабричные трубы извергают клубы черного, тяжелого дыма: на каждом заводе кипит работа на Красную армию.
Трамваи ускорили свой бег. Автомобили бешено носятся по улицам. Все раньше встают и позже отходят ко сну. Кровь быстрее течет в наших жилах.
— К оружию, рабочие! К оружию!
— Железные дороги только для солдат!
На третий день мы провожали отъезжавший на фронт первый Уйпештский рабочий батальон.
Двумя днями позже мы провожали второй батальон.
Затем отбыл третий. С ним отправился и я.
После прощания с первым батальоном я пошел в Пешт. Попал я как нельзя более кстати: Совнарком производил смотр вооруженным рабочим силам.
На проспекте Андраши бесконечными рядами двигались вооруженные рабочие борцы революции. Старая, грязная, поношенная одежда — и новое оружие.
Новые солдаты не умели еще держать шаг, но их руки уже научились крепко сжимать винтовки. Дворцы проспекта сотрясались от их шага.
Накануне своего отъезда я еще принимал участие в заседании Уйпештского совета.
Продукты, квартиры, одежду, мебель, дрова, короче, — все получают вне очереди семьи красных солдат. В первую очередь продовольствие выдается работникам физического труда, во вторую — работникам умственного труда и лишь затем — буржуазии. Деятельность революционного суда усиливается. Половина членов совета отправляется на фронт.
Красноармейцы распевают на улицах:
Если спросит Бела Кун,
Бела Куну скажем:
За советский Будапешт
Мы костьми поляжем…
Со стен кричат огромные плакаты:
«К оружию! К оружию!»
На плакате матрос, сигнализирующий красным платком: «К оружию! К оружию!»
«Вперед, красноармейцы!»
«На защиту жен и детей — вперед!»
«На защиту власти трудящихся — вперед!»
«Вперед! Вперед! Вперед!»
Вокзал.
— Садиться!
Красноармейцы поют:
На прощание Пойтек обнимает меня.
— До свиданья, Петр.
Поезд трогается…
Как нож в краюху мягкого хлеба, врезалась Красная армия в чешские войска.
Как низвергающаяся с высокой горы лавина сметает выстроенные детьми песочные крепости, так наш удар смял чешскую армию.
Победа интернационализма: словацкий крестьянин и русин-рабочий в рядах венгерской Красной армии; венгерский епископ служит мессы о ниспослании победы легионерам Массарика.
Красная армия словно надела семимильные сапоги.
Французский главнокомандующий чешской армией на самолете спасается бегством в Прагу.
Красные войска форсированным маршем идут вослед самолету.
Победа при Лошонце.
Победа при Мишкольце.
Победа при Кашше.
Победа при Бартфе.
Вперед! Вперед! Вперед!
Словацкая советская республика.
Русинская Красная гвардия.
Вперед! Вперед! Вперед!
Красная армия достигла чешской границы.
В чешском городе Брюнне всеобщая забастовка.
Путь на Прагу свободен!
Вперед! Вперед! Вперед!
А затем… О, если бы только…
Мне пришлось проделать весь этот поход: я был ранен в первом же бою.
Наша рота залегла в рощице, на ружейный выстрел от шоссейной дороги. По ту сторону шоссе — чешские легионеры, справа от нас — чепельские рабочие, слева — будапештские металлисты. Мы лежим в сочной, мягкой, немного влажной траве. Готтесман рассказывает нам о положении на фронте.
— Детская игра, ребята. Взгляните-ка сюда, на полевую карту. Вот эта мушиная точка — Лошонц, тот самый Лошонц, что лежит вон там, в получасе ходьбы отсюда. Итак, здесь Лошонц. А теперь поглядите сюда: от Лошонца до Праги не более вытянутой пятерни, да еще левой — ни на волосок больше. Вот всего и дела. Что же это, скажете, трудная задача для уйпештского рабочего?
— Ну, это в зависимости от того, что будут в топку подкидывать…
— А мы в топку — гуляша…
— Ну, тогда и до Америки доскачем.
— Вот это ладно сказано!
По дороге мчится автомобиль. Маленький красный флажок бьется на радиаторе. Чехи открывают по машине пулеметный огонь. Шофер круто сворачивает на зеленеющую лужайку, лежащую между шоссе и нами. Автомобиль соскальзывает в глубокий ров на краю дороги. Из машины выскакивает Ландлер.
Чешские полевые орудия начинают бить по дороге.
— Ну, что слыхать, товарищи? Чует мой нос — гуляш варите…
— Правильно. Не подсядете ли, товарищ Ландлер?
— Нет, не такой уж я злодей — есть то, что вам принадлежит… Какие будете?
— Мы уйпештские.
— Вот и хорошо. Кто командует?
Готтесман выступает вперед.
— А кто политкомиссар?
Выхожу я.
— Ну прекрасно. Но вижу я, ваш гуляш еще не готов. Может, пока приготовят, проделаете небольшую прогулочку?
— А куда приглашаете, товарищ Ландлер?
— Дело вот какое: чехи сильно теснят наших товарищей под Шалготарьяном. Но если мы прогуляемся в Лошонц, им придется убраться восвояси. Чепельцы — там справа, — и две роты будапештцев уже готовы к атаке. В десять минут могли бы и вы приготовиться.
