Сегодня нам явно не везет, хотя вышли мы рано. Легкий голубоватый туман растаял, раненная нашим приятелем лиса осталась в камышах или перебралась в высокую густую кукурузу, злобные утятники в широких охотничьих жилетах совсем испортили нам настроение. В довершение всего трое грибников прошли мимо, и хотя они видели, что никакой дичи у нас на поясах не висит, все же спросили: „Ничего, что ль, нет?“, мы однако им не ответили, а продолжали уныло сидеть на дамбе, пуская клубы дыма (я в то время тоже еще курил), когда же грибники прошли, мы услышали, как один из них сказал „Нет и не будет!“, и тут мы, несмотря на наше уныние, пожелали им набрать ядовитых грибов, и должен сказать, что это нас странным образом встряхнуло и оживило. Тот, который ранил лису, пустил еще вслед: „Поганок, поганок!“ — то есть пожелал им набрать поганок.
Таким образом грибники вывели нас из уныния. Все зашевелились, и пока мои товарищи соображали, слева или справа переходить канал, я рассудил, что мне лучше остаться на дамбе и наблюдать с нее, как идет охота, а если что-нибудь пролетит и над дамбой — стрелять. Так я и сделал. Нашел удобное место в тени молодого тополя, поскольку солнце уже начало припекать, снял патронташ, с одной стороны положил патронташ, с другой — ружье, расстегнул рюкзак, налил себе кофе. Блаженство… Попиваешь кофе, дымишь сигаретой, незаметно сливаешься с природой, рассыпаясь по ней мелкой пылью. Высоко и плавно летят в небе сизые вяхири, некоторое время воображение летит вместе с ними. В это время откуда ни возьмись появляется сорока, садится на тополь и оттуда сообщает, что на дамбе — человек. Сделав это сообщение, сорока спрашивает что-то на своем сорочьем языке или, может быть, и она, как грибники, поддразнивает: „Ничего, что ль, нет?“ Я не стал ей отвечать. Попиваю себе кофе, пускаю дым, смотрю, как мои приятели один за другим показываются по ту сторону канала, на ничьей земле. Ставлю недопитую чашку на траву и вижу муравья. Он взобрался на мое ружье, ползет по патронникам, ощупывает винты, то спешит, то останавливается, о чем-то размышляя. Потом он свалился на землю, быстро побежал по едва видимой тропке и исчез.
Однако вскоре он появился снова.
Я увидел, как он быстро бежит по тропке, ощупывая ее перед собой, а за ним спешат еще два муравья. Все трое забрались на ружье и начали осматривать патронники.
Вот, подумал я, на что муравей, ничтожная тварь, однако и он, как увидел, что на дамбе поперек его дороги лег какой-то предмет, так не стал его кусать, а отправился звать других муравьев, чтобы с завидной любознательностью, коллективно осмотреть этот предмет, то есть мое ружье. Довольно долго три божьи твари удовлетворяли свое любопытство, обходя ружье вдоль и поперек. Особенно долго задержались они на патронниках и на казенной части, которая содержит в себе все механизмы ружья, и главное — ударные механизмы. Казенник был сделан из глубоко оксидированной стали, в коричневых и синеватых наплывах. Глубокая оксидировка является французским патентом, она предохраняет металл от коррозии. Муравьи наверняка не знали, что это французский патент, но оксидировка, видимо, чем-то их заинтриговала, потому что они долго вертелись на казеннике, словно дервиши. Пока они вертелись, на тропке появились новые муравьи, направились прямо к ружью и заползли на него. Потом они приползали еще и еще, одни слезали с ружья, другие на него забирались, обшаривали его во всех направлениях и спускались, уступая место следующим. Когда муравьи натыкаются на что-то для них интересное, то ли пищу, то ли материал для строительства муравейника они подают друг другу специальные сигналы. Едва ли, однако, они осматривали мое охотничье ружье с тайной мыслью общими силами уволочь его и таким образом вооружиться. Насколько я мог понять, они прибывали только для того, чтоб его осмотреть и, удовлетворив любопытство, возвращались обратно по своей едва заметной муравьиной тропе. На их место тут же являлись новые, и муравьиная тропа таким образом ни на миг не пустела. Не могу сказать, сколько времени прошло с тех пор, как муравьи обнаружили на дамбе моё ружье, и, бросив все свои дела, принялись его разглядывать. Я со своей стороны забыл об охоте, твердо решив проследить до конца, что же предпримут муравьи с моим ружьем. Было совершенно очевидно, что оно какими-то особыми, неизвестными мне путями интриговало трудолюбивое сообщество. Но тут поблизости раздался выстрел и на время отвлек меня от муравьев.
На другой стороне канала я увидел охотника в черном прорезиненном плаще. Ружье в его руках дымилось, он переломил его, продул, зарядил и смело ступил в канал. Я вскочил и стал кричать ему, что дно здесь наносное, подвижное и коварное, пусть он лучше спустится вниз по течению, там через канал перекинут ствол и по нему можно попасть на дамбу.
„Я селезня убил!“ — крикнул охотник и показал ружьем на камыш около дамбы. Я пошел ему навстречу, прихватив по дороге длинную жердь из тополя, чтобы протянуть ему, если придется вытаскивать его из канала. Так и произошло — когда я подошел к охотнику, он стоял по грудь в мутной воде, верно, ступил в яму или черт-те куда. Однако самообладания он ни в малой степени не потерял, лишь застенчиво улыбался и энергично ухватился за другой конец жерди, которую я ему протянул. Я подтащил его к берегу, здесь он оставил спасительную жердь, наклонился и победоносно вытащил из камыша крупного селезня. Селезень еще двигал в воздухе своими красными плавниками, охотник выбросил его на дамбу, почти к моим ногам, птица подергалась и затихла.
Охотник в черном прорезиненном плаще оказался моим старым знакомым. Первый раз мы с одним приятелем встретили его на берегу Струмы. Стояла поздняя осень, дождливая, холодная и ветреная. Он и тогда был одет в черный прорезиненный плащ, каких уже нигде не продают. И он, и мы промокли до костей. У его плаща был очень широкий воротник, который подобно желобу собирал воду и спускал ее за шиворот, а то, что стекало по плащу, лилось на брюки и в сапоги. Мерзкая погода не в состоянии была ни стереть с его узкого лица застенчивой улыбки, ни прогнать его с берега реки. Вдоль берега тянулся выгон, на нем островками рос тростник и паслось небольшое стадо. Мокрые коровы стояли, отвернувшись от холодного ветра, и не проявляли никакого интереса к траве — верно, ждали, когда же за ними придет пастух из ближнего села Прибой и уведет их. Выгон был болотистый, местами уходил под воду, и человек в черном прорезиненном плаще объяснил нам, что сюда опускается много бекасов и что они любят шнырять под ногами у скотины, а он, укрываясь за тростником и коровами, подстерегает бекасов, но чертовы птицы взлетают чуть не впритирку к коровьим рогам и ушам, так что и не выстрелишь, потому что если выстрелишь, можешь нечаянно попасть в корову… Ему все-таки удалось убить трех бекасов, но он стрелял, когда они только появились с неба и собирались сесть. Мы предложили ему пойти с нами — уже отказавшись от охоты, мы шли в расположенную недалеко от выгона корчму, чтобы согреться и обсушиться. Со своей стороны наш новый знакомый предложил нам пойти с ним совсем недалеко, в заброшенную, без окон и дверей, будку путевого обходчика, из которой можно было наблюдать окрестности, потому что в это время могли прилететь дикие гуси. Брат одного его знакомого из села Прибой на той неделе подстрелил дикого гуся на самом выгоне. При одном лишь упоминании о диких гусях человек так оживился, словно гуси в следующую минуту должны были показаться в дождливом небе и, планируя над мокрыми коровьими спинами, опуститься на выгон. Мы отказались и зашагали по берегу Струмы в корчму. Во второй раз я встретил человека в черном прорезиненном плаще в Софийской котловине, к востоку от Кремиковских отстойников. Застенчивая улыбка по-прежнему не сходила с его узкого лица. Он похвастался застреленным вальдшнепом, выкурил сигарету и пошел в сторону каналов на поиски чирков. Потом я встречал его еще несколько раз, он всегда бывал один и всегда одет в черный прорезиненный плащ. Так было и сейчас. Он поднял с дамбы селезня, радуясь удаче, и мы пошли к тополю, где лежал мой рюкзак и где муравьи рассматривали мое охотничье ружье.
Черный прорезиненный плащ издавал на каждом шагу и при каждом взмахе руки, сжимавшей убитого селезня за шею, самые разнообразные и странные звуки, но чаще всего скрипел подобно давно немазанному колесу. Сорока, увидев, что мы идем по дамбе, снялась с тополя и полетела делиться новостями с другими сороками. Я спросил своего старого знакомого, где он пропадал последние два-три года, в каких районах охотился, удалось ли ему подстрелить дикого гуся у села Прибой или он больше туда не ездит, а он со своей стороны тоже спросил меня, где я пропадаю эти два-три года, потому что на Струме он нас с приятелем больше не встречает, как идет охота и прочее и прочее, и рассказал к слову, что брат его знакомого из села Прибой подстрелил в прошлый сезон двух гусей, так что всего гусей уже стало три. Это значит, что гуси там действительно пролетают и садятся отдохнуть, а то и подкормиться, особенно на засеянных полях. В этом году там много земли засеяли озимыми, так он думает попозже смотаться на Струму и снова попытать счастья с гусями.
