ей точно здесь наскучит. Вряд ли она где-то вообще надолго задерживается.
Утром мы стали свидетелями пикантной сцены. Проведя вместе ночь, Мария с Вальдемаром отправились купаться нагишом. Час был ранний – я сам только недавно вернулся в палатку, – но все же не очень. Амброз в гневе вылетел из своей палатки. Закричал, зовя к себе Алеко и Тео; когда те явились, он послал их за одеялами, и после все трое – парни хихикали – спустились к воде. Мария сохраняла олимпийское спокойствие.
– Доброе утро, Амброз! – задорно прокричала она. А вот Вальдемар явно перепугался, понял, что на сей раз зашел слишком далеко.
Амброза прорвало. Он, срывая голос, кричал Вальдемару на немецком:
– Немедленно скажи этой женщине, чтобы шла на берег!
Видимо, ничего хуже Мария и представить не могла. Упрашивать себя она не заставила и к берегу шла чинно. У меня было время отметить, что фигуру она сохранила на удивление неплохо. Потом Мария приняла одеяло у Алеко, перед этим с улыбкой ущипнув его за ухо. Она явно была довольна тем, что сумела наконец вывести Амброза из себя. И не его одного: среди деревьев, я заметил, притаился Джеффри. Что бы он там ни переживал, восторга явно не испытывал. Мои подозрения оправдались: с Вальдемаром Мария сошлась из корыстных целей.
Наконец она обернулась ко мне, желая – я не сомневался – увидеть признаки ревности и тем завершить триумф. (Ибо Мария на то и Мария, что, конечно, с ходу решила, будто мы с Вальдемаром любовники.) Она издевательски рассмеялась.
– Здорово я вас встряхнула, да? Боитесь смотреть на женщину, когда она абсолютно голая?
– Это не про меня, Мария, – ответил я, очень мило улыбаясь. – Видишь ли, я изучал медицину.
* * *
Сегодня днем ко мне в палатку нагрянула Мария. Зашла как к себе, будто для нее это обычное дело – заглянуть ко мне в гости. Ее приближения я не услышал, и потому настроение у меня испортилось. Я лежал на своей постели, а Мария присела на кровать Вальдемара, решив, видимо, что я настроен на долгую болтовню.
– Скажи, Кристофер, что ты тут делаешь?
– Да вот, придумывал сюжет, – ответил я, намекая, что меня отвлекли. Хотя на самом деле просто плевал в потолок; в последнее время апатия для меня – обычное состояние.
– Нет, я о том, что ты забыл на этом острове. Зачем приехал?
– Ну, у меня отпуск, – сказал я, раздраженный тем, что приходится оправдываться.
Мария улыбнулась и горячо замотала головой.
– Нет!
– Что значит – нет?
– Не в этом дело.
– Тогда в чем? – вяло поинтересовался я. Мне не терпелось выпроводить Марию и снова впасть в апатию, но незваная гостья и не собиралась уходить. Хотела сначала поразвлечься за мой счет. Я, может, и был для нее сухим и необщительным лимоном, однако выжать меня ей было нужно из принципа.
– Тебе тут не место, потому и спрашиваю.
– Тогда, – встряхнулся я, готовясь разобраться, – что ты сама тут забыла?
– Я?!. Я вообще всюду езжу!
– И зачем ты всюду ездишь?
– Любопытно. Вся моя жизнь в любопытстве. Нет, я серьезно! Вспомню кого-нибудь из знакомых, подумаю: как он там поживает? – и еду его навестить.
Я пристально посмотрел на Марию. Она действительно думала, будто я в это поверю? Но она заставила меня поверить: не красовалась и не сгущала краски, говорила чистую правду.
– Так и проходит твоя жизнь? – спросил я.
Мария издевательски улыбнулась.
– Удивлен? Думаешь, мне стоит применить себя в какой-нибудь профессии? Или страстно увлечься политикой?
– Нет, просто… неужели тебе интересно так жить?
– К несчастью, нет, не всегда! Большую часть времени это настолько ennuyant [55], потому что, видишь ли, люди занимаются тем же, чем и раньше. Они не меняются.
– И ты снова покидаешь их?
– И я снова их покидаю. Да.
– Нас ты тоже скоро покинешь?
– О, ну, здесь-то мне не скучно! Здесь для меня столько всего интересного. Хотя, боюсь, скоро все равно придется уехать. Я ведь столько неприятностей доставляю, да? – Мария одарила меня взглядом из-под небесно-голубых век, в котором читалось истинное, еще довоенное винтажное кокетство.
– Надо же, как плохо.
– Ах, Кристофер, ну что за тон! По-твоему, я женщина, которая из праздности доставляет всем неудобство, куда бы ни пришла?
– А что, разве не так?
Она хлопнула в ладоши и рассмеялась.
– Вот теперь ты говоришь откровенно! Мне это очень нравится! Теперь скажи, ты презираешь меня?
– Нет, конечно же! Я тобой даже восхищен. Таких чудовищ мне встречать не доводилось.
– О, чудесно! Будем же друг другу братом и сестрой. Потому что ты тоже, как по мне, чудовище! Не отпирайся! Признай это!
– Ну хорошо, я чудовище. – Мне стало лестно.
– Tu es vraiment gentil, mon petit [56]. Выглядишь таким юным, и глаза у тебя чистые и красивые, но сам ты старое, старое чудовище, как я… Знаешь, когда я поняла это впервые? Этим утром, после того громкого scandale из-за купания! Я видела, как ты смотришь на меня, и все поняла. А прежде не могла тебя раскусить. Но мне всегда интересны люди, и ты – куда больше остальных на этом острове.
– Даже больше, чем Джеффри? Брось, Мария, ты ведь ради него сюда и приехала, разве нет?
– Ах, mon pauvre petit [57] Джеффри! Да, я всегда возвращаюсь проведать его. Я так давно его знаю, столько лет! Когда мы только встретились, он был прекрасен, ты не представляешь! И уже тогда он угодил в неприятности: его исключили из колледжа за пьянство и глупые выходки. Но он всегда такой милый, такой gentil [58]. Просил позаботиться о нем, чтобы он больше не пил, а я ему ответила: нет, я тебе не жена, я любовница. Иначе мне уже через неделю стало бы скучно… И вот отец Джеффри пристраивает его к делу в семейном предприятии. Они производят некую бумагу, о которой в Англии доброго слова не скажут. Джеффри стал портиться, становился все более méchant [59]. Наконец вскрылось, что он тайком присвоил себе много, много денег компании. Разразился большой scandale. Отцу Джеффри приходится все возмещать, но партнеры требуют суда, и тогда решили: Джеффри должен покинуть Англию и больше не возвращаться.
– Какой ужас…
– О, не надо лицемерных grimace, mon cher! [60] Тебе не жаль Джеффри, ведь мы, чудовища, испытываем только любопытство.
– Похоже, я не такое чудовище.
– Un monstre sentimentale? [61] Не надо!
– Погоди минутку, Мария. Не притворяйся, будто у тебя нет чувств к Джеффри.
– Au fond [62], лишь любопытство, ничего более. Он для меня всегда большая загадка. Я задаюсь вопросом: был юноша, красавец, атлет, из хорошей семьи, при деньгах – так зачем он рушит свою жизнь? И знаешь, что я думаю? Тут есть какая-то тайна! Возможно, он стыдится чего-то, некоего поступка. Очень, очень ребяческого. У англичан все тайны ребяческие, и вы скорее умрете под пытками, чем откроете их.
– Он
