Буржуазные зрители, заметно охладевшие к Шоу уже за несколько лет до начала войны, прониклись к нему еще более острой неприязнью в связи с его антимилитаристской позицией. Двери лондонских театров оказались закрытыми для его антивоенных пьес, и премьера "Дома, где разбиваются сердца" состоялась не в Англии, а в американском театре "Гилд". В обстановке травли и недоброжелательства, сложившейся вокруг Шоу, Чехов стал для него своего рода литературным знаменем, опорой в его борьбе с реакционерами от литературы и политики. Подчеркивая связь своей пьесы с традицией чеховского театра. Шоу назвал ее "фантазией в русском стиле на английские темы". "Под влиянием Чехова, - пояснял он, - я написал пьесу на ту же тему и назвал ее "Дом, где разбиваются сердца". Это не самая худшая из моих пьес, и, надеюсь, она будет принята моими русскими друзьями как знак безусловного преклонения перед одним из их величайших поэтов - драматургов". [Лит. газ., 1944, 15 июня.]
Русский драматург помог Шоу до конца раскрыть и сформулировать ту тему, которая выросла из глубинных основ его собственного творчества, - тему внутреннего кризиса буржуазного мира, полной исчерпанности его духовной и практической жизни. Придя к этой теме в логике своего внутреннего развития, английский драматург прочел драмы Чехова по - своему, сделав ударение на тех их сторонах, которые в наибольшей степени отвечали его собственным идейным настроениям. Если автор "Трех сестер" и "Дяди Вани" всей логикой образного развития своих драм показывает, что виновны не столько их персонажи, сколько "сложение обстоятельств, находящееся вне сферы воздействия данных людей", [Скафтымов А. К вопросу о принципах построения пьес А. П. Чехова. - В кн.: Статьи о русской литературе. Саратов, 1958, с. 331.] то Шоу обвиняет главным образом "никчемных культурных бездельников, не занимающихся производительным трудом". По мнению Шоу, Чехов уже полностью утратил надежду на то, что эти очаровательные люди могут выкарабкаться, и именно поэтому-то, не стесняясь, подчеркивал их очарование и даже льстил им. В соответствии с такой трактовкой в прочтении Шоу драмы Чехова превратились в своего рода трагикомедии исторического возмездия, постигшего русскую интеллигенцию за совершенные ею преступления перед обществом и историей.
Его собственная пьеса давала этому мотиву чрезвычайно широкое выражение. Ее основной темой, как поясняет драматург, должна была стать трагедия "культурной праздной Европы перед войной". Преступление английской интеллигенции, согласно утверждению Шоу, заключалось в том, что, замкнувшись в своем тесном обособленном мирке, она предоставила всю область жизненной практики в распоряжение беспринципных хищников и невежественных дельцов. В результате произошел разрыв культуры и жизни. "Сила и культура оказались в разных помещениях". Рядом с домом разбитых сердец расположилось другое символическое здание - Зал для верховой езды, так называемый Манеж, и в руках его зоологически грубых обитателей сосредоточилась полнота государственной власти. "Варвары, - пишет Шоу, - не только буквально сидели в седле, но сидели они и на министерской скамье в палате общин, и некому было исправлять их невероятное невежество в области современной мысли и политической науки".
Такое положение вещей, согласно убеждению Шоу, и подготовило военную катастрофу, ответственность за которую драматург возлагает на оторвавшуюся от жизни интеллигенцию. При ее содействии Англия стала страной, чей герб с изображением святого Георгия, поражающего дракона, "следовало бы заменить изображением солдата, пронзающего копьем Архимеда". В разгуле варварства и в поругании культуры виновна "культурная, праздная Англия", и Шоу в своей пьесе вершит суд над нею. Основная тема пьесы - это тема исторического возмездия, постигшего буржуазную интеллигенцию. Но содержание драмы выходит за пределы этого замысла.
В пьесе воплотилась трагедия буржуазной цивилизации, вступившей в конфликт с логикой исторического развития. Широта этого конфликта определила формы его художественного воплощения. Драматургическая схема чеховских пьес в драме Шоу в соответствии с принципом парадокса оказалась перевернутой. Если у Чехова второе, символически - философское измерение пьесы образует ее подтекст, то у Шоу оно приобретает драматически зримый облик и не только существует на равных правах с реалистическим планом драмы, но и обнаруживает стремление к полновластному овладению сценой.
С этим связана подчеркнутая двойственность образной структуры пьесы. Каждый из ее образов, начиная с драматических характеров и кончая деталями сценической обстановки, как бы двоится и поворачивается к зрителю то обыденно - житейской, то условно-символической стороной. Эта двойственность драматического рисунка свойственна прежде всего центральному образу пьесы образу дома-корабля, "дома, где разбиваются сердца". Выстроенное по модели корабля старым чудаком капитаном Шотовером, это странное причудливое здание ассоциируется и с английской песней о Британии как владычице морей ("Правь, Британия! Британия, правь над волнами"), и с легендой о корабле - призраке ("летучем голландце"), и, наконец, с Ноевым ковчегом, заселенным самыми различными экземплярами утопающего мира. Этот "странный душераздирающий дом", "дом без всяких основ" - символический образ буржуазной Англии, стоящей на грани великой исторической катастрофы. Под крышей этого символического здания собраны люди различного возраста, разных профессий, различных имущественных и общественных положений. Но кроме этих видимых персонажей, здесь как бы присутствует еще один, невидимый, чье незримое присутствие ощущается благодаря множеству образных деталей и томительно напряженной атмосфере пьесы. Этот персонаж может быть условно обозначен словом "судьба". Для Шоу это понятие лишено мистического содержания. Судьба для него - сила исторического возмездия. Встречаясь с "роком", персонажи пьесы, по сути дела, встречаются с враждебной им историей, на суд которой они несут свои обветшавшие духовные, культурные и моральные ценности. Демонстрация безнадежной мертвенности этого накопленного веками достояния составляет важнейшую сторону авторского замысла. Шоу показывает, как доживающий последние мгновения своей жизни собственнический мир тщетно пытается найти точку опоры среди арсенала привычных идей и чувств. Превратившиеся в пустые оболочки, традиционные формы духовной жизни буржуазного мира служат только масками, скрывающими духовную наготу его представителей. Перед лицом истории эти личины спадают и душевная нищета обанкротившихся сыновей и дочерей буржуазной Англии предстает во всей своей удручающей неприглядности. Этот процесс духовного "оголения" и составляет драматическую основу пьесы. Подводя итог деятельности нескольких поколений английской интеллигенции. Шоу приводит на суд истории своих персонажей, каждый из которых, обладая ярко выраженным индивидуальным характером, воплощает определенную тенденцию культурного и духовного развития Англии. Так, изящный джентльмен Гектор Хэшебай выступает в пьесе не только как романтик, но и как олицетворение романтизма (под которым Шоу, как всегда, понимает не литературное направление, а определенный тип восприятия действительности). Этот пылкий фантазер, как показывает Шоу, был всю жизнь последовательным и вдохновенным "рыцарем лжи". Всю жизнь он обманывал себя и других своими выдумками. Собственная реальная жизнь не удовлетворяла его (а это пренебрежение к реальности для Шоу и есть главное "преступление" романтизма), и он придумывал себе другую, полную героических подвигов и чудесных приключений. Годы шли, и его пылкое воображение, растраченное на ложь, истощилось. Он перестал верить самому себе, не верят ему и другие. "Романтизм" превратился в немолодого джентльмена, уставшего от лжи, бывшего красавца, утратившего веру в свою неотразимость.
Но не меньше изжила себя и философия трезвого практицизма. Ее носитель - пожилой делец Менген - тоже весь состоит из лжи и подделок. Поддельна его энергия, его богатство, его деловитость. У него нет ни денег, ни практической сметки, ни деловых способностей, нет ничего за душой, кроме фальшивой репутации преуспевающего дельца, с помощью которой он умудряется кое - как держаться на поверхности жизни. Из всех обитателей дома - корабля он внушает Шоу наибольшую ненависть, ибо именно "из - за таких, как он, мир превратился в кормушку для свиней". Гость из Манежа, случайно очутившийся на борту корабля, Менген оказался самым беззащитным перед судом истории. Этот делец - марионетка, как и вся представляемая им система, прогнил изнутри и может держаться лишь благодаря искусственным подпоркам. Обнаружив, что они более не спасают его, он слабеет и теряется. Объятый предсмертной тоской, он мечется по сумеречному дому капитана Шотовера и вместе со своим собратом по ремеслу профессиональным вором Дэном гибнет в пламени начинающегося пожара. Обнажая грабительскую сущность капитализма, эта символическая ситуация вместе с тем предрекает ему скорую и неминуемую гибель. Но и остальные обитатели дома-корабля обречены. Процесс распада буржуазной Англии коснулся и сферы самых интимных человеческих эмоций, превратив их в орудие смерти и разрушения. Ни нежность Гесионы, ни чувственное обаяние ее сестры леди Этеруорд не способны спасти гибнущий мир и вдохнуть в него живую душу. Любовь здесь превратилась в жестокую игру, и ей предается не только Ариадна, это воплощение колонизаторских рабовладельческих нравов империалистической Англии, но и кроткая женственная Гесиона. У этих немолодых очаровательниц уже все позади, и для них не существует завтрашнего дня. Но будущего нет и у "молодой Англии" - юной Элли Дэн, стоящей на самом пороге жизни. Ее иллюзии гибнут, соприкоснувшись с жестокой правдой жизни. Несостоятельными оказываются и ее романтическая влюбленность в высокопарного лжеца Гектора, и предполагавшийся брак по расчету с богатым дельцом Менгеном.
