Ознакомительная версия.
ГЛАВА XXI
Что думал обо всем этом Тод, было загадкой не только для трех его братьев, но, пожалуй, и для него самого, особенно в то воскресное утро, когда в дверях его дома появились двое полицейских с ордером на арест Трайста. С полминуты Тод пристально смотрел на них, а затем сказал: "Подождите", - и ушел, оставив их на пороге.
Кэрстин находилась в чулане за кухней - она мыла после завтрака глиняную обливную посуду; тут же неподвижно стояли на редкость чистенькие дети Трайста и молча на нее глядели.
Она вышла к Тоду на кухню, и тот прикрыл за ней дверь.
- Два полицейских. За Трайстом, - сказал он. - Как быть? Пусть забирают?
С первых дней совместной жизни между Тодом и Кэрстин установился безмолвный уговор, кто из них решает в семье тот или иной вопрос. Постепенно у них выработался безошибочный инстинкт, так что между ними никогда не вспыхивали ожесточенные споры, которые обычно занимают такое большое место в семейной жизни. Лицо Кэрстин дрогнуло, и она нахмурила брови.
- Мы ничего сделать не можем. Дирека нет дома. Предоставь это мне, а сам уведи ребятишек в сад.
Тод увел маленьких Трайстов на то самое место, откуда Дирек и Недда смотрели на темнеющие поля и где они обменялись первым поцелуем; он сел на пень старой груши и дал каждому из детей по яблоку. Пока они ели, Тод смотрел на них, а собака смотрела на него. Закон отнимал сейчас отца и кормильца у этих ребятишек, но трудно сказать, испытывал ли Тод, глядя на них, те же чувства, что обыкновенный смертный, однако глаза у него стали донельзя синими, а брови насупились.
- Ну как, Бидди? - спросил он наконец.
Бидди ничего не ответила; привычка быть матерью наложила особый отпечаток на ее маленькое, бледное, овальное личико и развила в ней удивительную способность молчать. Но круглощекая Сюзи тотчас сообщила:
- Билли умеет есть косточки.
После этого заявления опять наступила тишина, и пока Тод снова не заговорил, слышно было только, как жуют дети.
- Откуда все это берется? - спросил он.
Дети поняли, что он обращается не к ним, а к самому себе, и подошли поближе. На ладони у Тода сидела какая-то букашка.
- Этот жучок живет в гнилом дереве. Правда, хорош?
- Мы убиваем жуков, мы их боимся... - Это заявила Сюзи.
Они тесно сгрудились вокруг Тода: Билли стоял на его широкой ноге, Сюзи уперлась локтем в объемистое колено, а тоненькая Бидди прижималась к могучему плечу.
- Зря, - сказал Тод, - жуки хорошие.
- Их птицы едят, - сообщил Билли.
- Этот жучок питается древесиной, - сказал Тод. - Он проедает дерево насквозь, и оно гниет...
Тогда заговорила Бидди:
- И больше не дает яблок!
Тод положил жучка на землю; Билли слез с его ноги и принялся его топтать. Мальчик старался изо всех сил, но жучок остался цел и вскоре исчез в траве. Тод его не останавливал; потом он взял мальчика и водворил обратно к себе на ногу.
- А что, Билли, если я на тебя наступлю? - спросил он.
- Как?
- Я ведь тоже большой, а ты маленький.
Билли изумился, и на его квадратном личике появилось строптивое выражение. Он сумел бы дать отпор, но ему уже успели внушить, что каждый должен знать свое место. Тишину нарушил захмелевший шмель, запутавшийся в золотых, как колосья, пушистых волосах Бидди. Тод пальцами вытащил шмеля.
- Красавец, правда?
Дети сначала было отпрянули, но теперь вернулись на место. А пьяный шмель неуверенно ползал в большой горсти Тода.
- Пчелы жалят, - сказала Бидди. - Я раз упала на пчелу, и она меня ужалила.
- Ты первая ее обидела, - сказал Тод. - А шмель ни за что на свете не ужалит. Погладь его.
Бидди протянула худой пальчик, но не решалась дотронуться до насекомого.
- Смелее, - сказал Тод.
Бидди открыла рот и, набравшись смелости, погладила шмеля.
- Он мягкий, - сказала она, - почему он не жужжит?
- Я тоже хочу погладить, - сказала Сюзи, а Билли нетерпеливо прыгал на ноге Тода.
- Нет, - сказал Тод. - Только Бидди.
Все молчали, пока собака не подняла морды, черной с розовато-белым пятном на переносице; она потянулась к шмелю, словно тоже желая его приласкать.
- Нет, - сказал Тод; собака поглядела на него, и в ее желто-карих глазах появилась тревога.
- Он ужалит собаку в нос, - сказала Бидди, а Сюзи и Билли еще теснее прижались к Тоду.
В ту самую минуту, когда головы собаки, шмеля, Тода, Бидди, Сюзи и Билли могли бы уместиться в петле диаметром в три фута, Феликс вылез из автомобиля Стенли и, пройдя в сад, увидел эту идиллическую группу - всю в солнечных бликах, на фоне листвы и цветов. Была в этом какая-то особая значительность, - тут билась сама жизнь, словно в хорошей картине или песне; она была пронизана по-детски чистым восторгом и удивлением, рядом с которыми меркнут все другие чувства; тихая заводь простоты, где сразу замирают все лихорадочные стремления и страсти. Может быть, Феликс ушел бы, чтобы не мешать, но собака заворчала и завиляла хвостом.
Они отослали детей на луг, и тут Феликс, как всегда, немного растерялся, не зная, с чего начать разговор с братом. Доходят ли до сознания этого великана простые житейские вещи? Захочет ли он вникнуть в суть дела?
- Мы приехали вчера, - сказал Феликс, - Недда и я. Ты, наверное, знаешь про Дирека и Недду.
Тод кивнул.
- Что ты об этом думаешь?
- Он хороший паренек.
- Да, - пробормотал Феликс, - но зато настоящий порох!.. Этот пожар у Маллорингов - к чему он может привести? Нам, старина, надо быть начеку. Не можешь ли ты пока отправить Шейлу с Диреком за границу проветриться?
- Не захотят.
- Но в конце концов они от тебя зависят!
- Не говори им этого, иначе я их никогда больше не увижу.
Феликс оценил всю простодушную мудрость этого замечания и растерянно спросил:
- Что ж нам делать?
- Сидеть спокойно.
И Тод положил руку на плечо брата.
- А что, если они действительно попадут в беду? Этого боятся и Стенли и Джон. И о маме надо подумать. - И с внезапным жаром Феликс прибавил: - А я не могу видеть, как волнуется Недда.
Тод убрал руку. Феликс много бы отдал, чтобы прочесть мысли брата в хмуром взгляде его синих глаз.
- Тревогой делу не поможешь. Что будет, то будет. Посмотри на птиц.
Произнеси эти слова любой другой человек, кроме Тода, Феликс рассердился бы, но в устах брата они звучали как невольно выраженная, глубоко продуманная философия. И разве в конечном счете он не прав? Что такое жизнь, которую они все ведут, как не беспрерывная тревога о том, что еще только может произойти? Ведь человек потому и чувствует себя несчастным, что в нервной тревоге все время предвосхищает будущие беды. В этом, быть может, горе и болезнь всей эпохи. Пожалуй, и всей долгой человеческой истории.
А что, если Тоду удалось открыть секрет счастья, который знают только птицы и цветы: отдаваться настоящему с такой полнотой, какая исключает всякую мысль о будущем? Да, пожалуй, счастье в этом. Ведь сам Феликс бывал по-настоящему счастлив только в те минуты, когда его целиком захватывали работа или любовь. Но почему это случалось так редко? Нет умения жить в полную меру каждый миг? Да! Вся беда в трусости и в том, что не хватает жизненных сил, чтобы со всей полнотой жить настоящим. Поэтому любовь и борьба - всегда горение: в такие минуты человек берет от настоящего все, что оно может дать. Вот почему было бы смешно обратиться к Диреку и Шейле с трезвым советом: "Уезжайте. Оставьте дело, к которому вас влекут ваши чувства, которое вас интересует. Откажитесь от настоящего, потому что вы должны заботиться о будущем!.." И Феликс сказал:
- Я бы многое отдал, старина, чтобы иметь твою способность жить только этой минутой.
- Ну что ж, и правильно, - сказал Тод. Он внимательно разглядывал кору дерева, которая, насколько мог судить Феликс, была вполне здоровой. А не отходившая от него собака разглядывала Тода. Оба они жили только этой минутой. И, чувствуя себя побежденным, Феликс вместе с ним пошел к дому.
По кирпичному полу кухни метался Дирек, а вокруг него, занимая вершины равностороннего треугольника, стояли три женщины: Шейла - у окна, Кэрстин у очага, а Недда - у противоположной стены. Увидав отца, Дирек закричал:
- Почему ты впустил их, отец? Почему ты не отказался выдать им Трайста?
Феликс посмотрел на брата. Тод стоял в дверях, почти доставая до притолоки курчавой головой; лицо у него было изумленное и горестное. Он ничего не ответил.
- Сказал бы, что его здесь нет! Потом мы бы его куда-нибудь отправили. А теперь он в руках у этих скотов!.. Хотя это мы еще посмотрим...
Дирек бросился к двери.
Тод и не подумал посторониться.
- Нет, - сказал он.
Дирек оглянулся: у второй двери стояла мать, а у окон - девушки.
Феликс не заметил всего комизма положения, если можно говорить о комизме, когда у людей горе.
"Началось, - подумал он. - Что будет дальше?" Дирек сел у стола и уронил голову на руки. К нему подошла Шейла.
- Дирек, не глупи, - сказала она.
Ознакомительная версия.
