Он вынул толстую пачку кредиток и швырнул ее на стол.
— Неделю тому назад я мог бы на это купить себе хоть вазелина или духов, сегодня же за эти деньги и этого не дадут. Так вот я и надумал: так как я, собственно говоря, тоже жертва большевизма, — вы ведь знаете, товарищ Кусак, что вначале… Когда я подумал, что ведь и я служил вам, товарищи, — а теперь стою здесь, с этими дрянными бумажонками, да… Вы понимаете, товарищ Кусак, я не хочу участвовать в дележе, не хочу чужого добра, но я ожидаю, я имею полное право ожидать, что вы обменяете мне эти большевистские белые деньги на синие бумажки, то есть на полноценные деньги. У вас-то уж наверно найдутся синие деньги, товарищ Кусак, — их у вас, пожалуй, больше, чем нужно! Одним словом, я вас прошу: дайте мне синих денег В обмен на эти белые. Все, что у меня имеется, составляет не больше двух тысяч крон, но для меня это… вы ведь знаете меня, товарищ Кусак, — пять лет работали на одной фабрике — плечом к плечу…
Кусак слушал сперва с недоумением, потом начал улыбаться, — а при последних словах Лауфера громко расхохотался.
— Ну, что же, товарищ Лауфер, если и вы жертва большевизма, то я с величайшим удовольствием поделюсь с вами всеми синими деньгами, какие только у меня найдутся. Даже просто отдам вам — берите, вот тут все. По правде сказать, вы этого заслужили…
Он вынул из бумажника синюю кредитку в десять крон.
— Извольте.
— Та-а-ак… Вы, что же, смеетесь надо мной, товарищ Кусак? Ну, ладно же… Я, откровенно говоря, этого и ждал. Да… Сюда я пришел только, чтобы не перечить жене, потому что женщины… Жена все еще верит в большевиков. Умна она, видно, оказалась! Хорошо, товарищ Кусак, прекрасно… Впоследствии когда-нибудь!.. Если это ваше последнее слово…
Под окном твердым шагом проходили солдаты. Кусак отодвинул занавеску и стал глядеть на улицу, не обращая больше внимания на Лауфера. Я тоже выглянул на улицу — и обомлел…
— Румыны…
Словно издалека донесся до меня дрожащий голос Анталфи:
— Послушайте, товарищ Лауфер, лучше будет, если вы отсюда уйдете. Я не потому это говорю, что хотел бы от вас избавиться — напротив, ваше присутствие нам очень приятно, но, знаете ли, за нами каждую минуту могут явиться сыщики.
— Я не боюсь сыщиков. Мне нечего бояться…
— Тем лучше. Я ведь говорил это не с тем, чтобы напугать вас, я просто считал своей обязанностью вас предупредить. Но если вы не боитесь, тем лучше. Я всегда уважал храбрых людей.
Когда я обернулся, нас было лишь трое в комнате. Белых денег товарища Лауфера тоже не видно было на столе.
— Сегодня мы, пожалуй, сможем еще здесь переночевать, — сказал Кусак, — завтра же придется поискать себе убежище понадежней.
— Следовало бы перебраться через границу, — заявил Анталфи.
Кусак пожал плечами.
— Это не всякий может, — тихо произнес он. — Здесь нужны люди для работы. И если вы — большевики…
— Мы всей душой большевики, — несколько сухо ответил Анталфи. — Теперь же мы первым делом должны освободиться от этих мундиров.
— У меня есть еще костюм… Охотно отдам вам…
— Хватит пока что и одного, — обрадовался Анталфи. Когда я снова буду в штатском, то легко раздобуду костюм и товарищу.
Кусак достал из сундука свой воскресный костюм, — он был немного помят, да и узок Анталфи, — особенно коротки были ему брюки.
— Ну, ничего, — костюм, которым я впоследствии обзаведусь, будут лучше, — утешал себя актер.
В этот вечер мы мало разговаривали. Все трое испытывали чрезвычайную усталость. Кусак быстро устроил нам места для спанья. Анталфи улегся на кровати, Кусак на диване, мне же расстелили на полу пальто и одеяло. Не успели мы потушить свет, как раздался стук в дверь.
— Кто там?
— Скорей! Отопри. Это я, Анна.
Кусак открыл дверь, и в комнату вошла молодая белокурая студентка. Это была красивая девушка, но теперь ее лицо посинело от усталости, и она так дрожала, что жаль было на нее смотреть. Закрыв за собой дверь, она не произнесла ни слова, только испуганным взглядом смотрела то на меня, то на Анталфи. В руках у нее была измятая газета.
— В чем дело, Анна? Садись. Что с тобой?
— Ты разве не знаешь, что произошло?
Кусак молчал, тревожно глядя на нее, Анна взмахнула рукой, в которой держала газету.
— Отто забрали на улице.
— Быть не может!
Девушка подсела к столу и, подперев голову руками, устремила в пространство растерянный взгляд. Она даже не замечала, что свет лампы падает ей прямо в глаза.
— Сегодня днем его арестовали на улице.
— Но ведь еще социал-демократы…
— Ну так что же?.. Видишь, и ты, и я, и Отто — мы все ошибались. Это еще более подлые люди, чем мы думали.
— Кто это Отто? — спросил Анталфи.
— Корвин.
Забрали Отто Корвина. Теперь я тоже понял, насколько положение серьезно. Социал-демократы сидят в правительстве, а на улице происходит ловля коммунистов. Меня, как и студентку, охватила дрожь. Мои зубы стали громко выбивать дробь. Тот, кто увидел бы меня теперь, не поверил бы, что всего два дня тому назад я под градом пуль храбро выполнял свой долг.
Несколько минут в комнате стояла мертвая тишина. Кусак несколько раз провел рукой по лбу, словно отгоняя дурной сон.
— Выйдем на улицу, — хриплым голосом сказал он, наконец, девушке.
— Нельзя. Здесь, в этом квартале, расхаживают румынские патрули. Я едва не попалась им в руки.
— Если мы вам мешаем, товарищи, то мы можем выйти на улицу, — предложил я.
— Да что: вы! Спите себе спокойно, товарищи, это лучше всего — и для вас и для нас.
— Теперь уже всякая связь порвана? — спросил Кусак девушку.
— Пока что — да.
Снова долгое молчание.
— Ложись сюда на диван, Анна. Я могу спать сидя.
— Я не в состоянии спать, — ответила девушка.
— Ты должна спать! Если ты эту ночь проведешь без сна, то совсем выбьешься из сил.
— Ложитесь ко мне, товарищ Кусак, — предложил Анталфи. — В Москве, в ночь после попытки контрреволюционного восстания левых эсеров, мне тоже пришлось спать в одной кровати с Самуэли — в Кремле.
Кусак погасил лампу. И сейчас же, словно только свет был причиной моей дрожи, я успокоился и перестал бояться. Понемногу мной стало овладевать ощущение, будто я снова на фронте. Мне чудилось, что нам предстоит большое наступление и что завтра мы разобьем противника, — завтра…
Я уже засыпал, когда девушка снова заговорила:
— Ты веришь в самоубийство Самуэли?
— Нет, не верю, наверно его эти звери убили.
— Я даже не верю в то, что его убили. Я верю, что он жив. Он нужен партии. Увидишь…
Разговор слышался как будто с той стороны окопов. Возле меня храпели спящие красноармейцы. Вдруг я вскрикнул. Неприятель открыл огонь и начал атаку.
Утром, когда я проснулся, девушки уже не было. Кусак и Анталфи сидели за столом и пили кофе. Я быстро умылся и тоже выпил кофе.
— Я ухожу, товарищи, и больше не вернусь. Вам я тоже не советую долго здесь оставаться. Жаль, обстоятельства таковы, что ничем не могу помочь вам, могу лишь дать немного белых денег, если вам нужно.
— Спасибо, деньги у нас есть. Я тоже сейчас пойду, — обратился ко мне Анталфи, — а ты обожди здесь моего возвращения. Я потороплюсь, насколько возможно, и принесу тебе костюм и вое, что нужно. Итак, решено, — ты будешь меня здесь дожидаться.
— Если что-либо из вещей в комнате может вам пригодиться, берите себе.
Прощаясь, Кусак крепко пожал мне руку:
— Всего доброго, товарищ. До свиданья!
— Жди спокойно. Я приду за тобой, — сказал мне Анталфи.
Я остался один. С улицы доносилась музыка: румынские войска вступали в центр города. Я отошел от окна и опустил занавеску: я не хотел ничего ни видеть, ни слышать. Часов у меня не было. Я не знал, сколько прошло времени, — это утро казалось мне бесконечным. Я ходил взад и вперед по комнате, натыкаясь на кресла, потом зажег электричество и снова принялся ходить. «Совсем как в тюрьме, — подумал я, — пять шагов вперед — пять назад». Полкаравая черного хлеба лежало на столе. Я начал есть — больше от скуки, чем от голода. Пять шагов вперед — пять назад. Я даже не заметил, как съел весь хлеб, тяжелый и похожий на глину.
— Дома господин Кусак?
Толстая маленькая женщина вошла в комнату, даже не постучавшись.
— Он сейчас придет, — сказал я. Я и сам не знал, для чего я солгал.
— Вы тоже здесь живете? — спросила женщина, стоя на пороге и недоверчиво поглядывая то на разбросанное белье, то на меня.
— Нет, я только гость. Я двоюродный брат Кусака, — ответил я.
— Вы не знаете, куда он ушел?
— Не знаю, но он скоро вернется.
— Пришлите его ко мне. Скажите ему, что дворничиха хочет с ним поговорить.
— Непременно скажу.
