Жозефом. Коко в саду, у нее в руке секатор. Она срезает две алые гвоздики.
— В такой прекрасный день у мужчины в петлице должен быть цветок, — говорит она.
В лице врача какая-то неуверенность. Коко снимает желтовато-коричневые перчатки и вдевает цветы в петлицы обоим мужчинам. Врач поправляет цветок.
— Мадемуазель, вы очень добры.
— Отчего и мужчинам сладко не пахнуть? — Коко поднимает лейку с длинным носиком.
Доктор расценивает это как возможность откланяться. Затем, притворившись, будто что-то вспомнил, он спрашивает:
— Может быть, вы предпочитаете все уладить теперь, мадемуазель?
Коко не собирается облегчать его положение. Она ведет себя покровительственно. После неловкого молчания она произносит с высокомерным участием:
— А, да! Конечно. И как себя чувствует бедняжка Екатерина?
В Игоре внезапно просыпается чувство преданности жене. Она не виновата в том, что больна. Она не всегда была такой, он хочет это объяснить. Игорь видит, что доктор вопросительно смотрит на Коко, пытаясь разобраться в сложных отношениях тех, кто живет в этом доме. Наблюдая, как взгляд его становится более жестким, как он все взвешивает, вычисляет и как приходит к какому-то заключению, Игорь ужасается тому, что круг людей, которые что-то знают и сплетничают, расширяется. Ситуацию необходимо исправлять.
Врач отвечает очень ровным голосом:
— Отдых позволит ей выздороветь.
Коко отвечает все таким же прохладным тоном:
— Хорошо, хорошо. Тогда давайте все уладим.
Уже на грани раздражения она ведет врача обратно в дом. Жозеф безучастно остается на месте. Глянув на него, Игорь без всякой цели тоже проскальзывает в дом. Он сдерживает инстинктивное желание все объяснить, что-то сказать. Но что? Он тут же понимает, насколько это глупо, и, пройдя по коридору, скрывается в студии.
В кухне громко бьют настенные часы. Мари моет посуду, Жозеф вытирает тарелки грубым белым полотенцем. Окна распахнуты, из студии Игоря доносятся звуки фортепиано. Из сада долетают голоса. На углу газона установлены новые качели. Дети подталкивают их, и качели равномерно раскачиваются.
— Не знаю, как быть со всем этим, — говорит Жозеф, размеренными движениями протирая тарелки.
— Не знаешь? — язвительно переспрашивает Мари.
Она погружает руки в мыльную воду и вынимает еще одну тарелку, с которой падают капли. За тарелкой следуют чашка и блюдце. Жозеф ставит их на стол.
— Она тебе что-нибудь говорила?
Мари хмурит брови.
— Конечно, нет!
— Я только спросил, — говорит Жозеф. Затем, меняя курс: — Я просто надеюсь, что ситуация не перехлестнет через край.
— Что ты хочешь сказать?
— Ну как ты думаешь, мадам Стравинская знает?
— Да ну тебя! Она должна знать!
— Я в этом не так уж уверен. Считаю, что и мы не точно знаем.
— А ты чего хочешь — поймать их за этим? Это невозможно терпеть.
— Я не тороплюсь судить, вот и все.
— Ты и не торопишься.
— Не понимаю, как она могла узнать.
— У нее, как и у всех, есть глаза и уши. Если, разумеется, она себе не позволяет обманываться. — Мари смотрит на свои руки: кожа вся сморщилась от воды.
— Они очень таятся.
Мари качает головой, видя бестолковость мужа.
— Зайди среди дня к нему в студию! И ты называешь это «таятся»!
— Да, но…
— Ну что ж! Поскольку она не полная идиотка, то она знает. Поверь мне.
В саду мальчики возятся со шлангом и брызгают друг в друга водой. Сюзанн грубо толкает Милену на качели. Мари продолжает:
— Даже твоя собственная дочь уже вполне взрослая, чтобы понять, что происходит.
— Не смеши меня! Ей только четырнадцать лет.
— Она не так наивна, как ты думаешь, Жозеф.
Стакан, который Мари опустила в воду, булькает. На дне мойки скапливаются красные пятна.
— Ну ладно! Полагаю, что она догадывается. Но хуже будет, если произойдет взрыв. Мы должны приложить все усилия, чтобы было как можно меньше повреждений.
— Господи! Мужчины такие тупые! — решительно заявляет она. — Я должна быть сумасшедшей, чтобы рассказать ей об этом.
— Помни, дорогая, кому мы должны быть преданы.
— Я рассказала бы ей, не будь она такой высокомерной и угрюмой.
Вычистить все, поставить каждую сверкающую кастрюлю на соответствующее место — вот каким способом Жозеф справляется со смятением, нарушившим порядок в доме.
Он говорит:
— Одно бесспорно: если все вспыхнет, то и нас это коснется.
— А ты не хотел бы поглазеть на фейерверк?
Жозеф протирает след от пальца на бокале.
— Нет уж, спасибо.
Мари, видя, что мужу кажется, будто он на высоте, хочет слегка осадить его.
— Все что угодно, лишь бы спокойно жилось, да?
Но Жозеф чувствует, что играя в этот ритуал семейного подшучивания, в это «туда-сюда» болтовни двух супругов, Мари упускает из виду кое-что существенное. Ставя бокал на стол, он серьезно заявляет:
— Нравится тебе или нет, но мадемуазель Шанель наша хозяйка. И то, что важно для нее, важно и для нас.
Однако Мари не сдается:
— Я считаю, что она позорит себя.
— Не нам судить, Мари.
— Но кто-то должен!
Жозеф видит в окно, как Милена закручивает веревки качелей.
— Что ж, это не наш дом. Вспомни, что случилось с Миссией. Как только она заполучила своего любовника, нам пришлось уйти.
— Мне не нужно напоминать.
— Я тоже так думаю. Каждая смена любовника ведет к смене домашнего уклада. Это первое правило в обществе.
Когда Милена обнаруживает, что ее ноги оторвались от земли, веревки начинают раскручиваться, качели вертятся все сильнее и сильнее.
— Ну ладно, — смягчившись, соглашается Мари. — Я знаю.
— Мы не можем допустить, чтобы это повторилось.
Мари вытаскивает затычку из раковины. Завертывает цепочку вокруг крана. И ворчит:
— Все равно не понимаю, что она в нем нашла.
— М-м-м-м.
— Хорошо, что он в ней нашел, это понятно.
