Мальчик взял шкалик, следя, как мужик в шляпе закрывает за собой дверь. А тот, обернувшись на пороге, послал-таки им напоследок еще одну свою ухмылку. Вентилятор вдруг замедлил вращение, загудел, защелкал и совсем остановился. Корчмарь смотрел на ножик; рука его дернулась, словно он хотел потрогать его. Но мальчик был быстрее.
Вы тут девчонку знаете, белобрысую такую, с косой?
Корчмарь вернулся к женщине, которая не мигая смотрела на пустой шкалик. Голос корчмаря звучал льстиво, заискивающе; но мальчик чувствовал: то, что говорит этот человечек, матери все же приятно.
Прямо вылитый отец.
На другой склон горы, на территорию стройки, можно было попасть по улочке, что отходила от площади возле полицейского участка. Миновал полдень, когда они отправились в путь. Ветер свистел и шуршал, блуждая в щелях домов и в развалинах, потом, вырываясь оттуда, закручивал легкую пыль городка в желтые прозрачные воронки. Женщина держала сына за руку. Они торопливо прошли несколько одинаковых, убогих улочек и зашагали, поднимаясь все выше, по прихотливо вьющейся тропе, глубоко врезающейся в склон горы. Теперь с дороги уже невозможно было свернуть: слева срывался в бездну крутой склон с каменными глыбами, меж которыми торчали колючие сухие кусты; справа вздымалась почти отвесная, голая скальная стена. Солнце палило нещадно, сгоняя с небосклона даже малейшее облачко. Женщина не отпускала руку мальчика. Они подошли к выкрашенному в красный цвет деревянному шлагбауму. Здесь тропа становилась шире; на поляне, в тени деревянной будки, лежали два человека. Женщина остановилась и поздоровалась; мужчины привстали, потом поднялись. Один был пожилой, почти старик, второй - совсем молодой, как те трое, что вошли в автобус после границы. Эти тоже были в рабочих блузах. Женщина полезла в корзину, достала грязный полиэтиленовый пакет, развернула его, вынула мятые, захватанные бумаги.
Удостоверение, сказала она, протягивая бумагу пожилому. Молодой наклонился, заглянул в лицо мальчику. Так близко, что его дыхание обжигало кожу. Мальчик медленно опустил руку в карман. Пожилой изучал бумагу, по слогам разбирая слова.
Тебе сколько лет, неожиданно спросил парень. Мальчик смотрел на его лицо с красным шрамом; видно было, что он еще не бреется. На подбородке у него курчавился пушок; такой же пушок темнел там, где позже должны будут вырасти бакенбарды.
Четырнадцать, прошептал мальчик и зажмурился.
Молодой вдруг выпрямился.
Ха!..
Пожилой покопался в корзине, вытащил кусок печеного мяса, откусил, пожевал, потом швырнул его за спину. Посмотрев на женщину, мотнул головой в сторону будки.
Туда ступайте!
Женщина было заколебалась, потом нахмурилась и бросила взгляд на сына.
Его не трожьте!
Сколько ему, еще раз спросил молодой.
Женщина пристально посмотрела на него.
Тебе самому-то сколько?
Будка стояла в середине поляны. Мальчик остался сидеть на плоском горячем камне. Те втроем ушли. Первой - женщина, потом - парень, последним - старик. Однако старик вышел раньше. Мальчик, лежа, как ящерица, на камне, ловил звуки, доносящиеся из будки. Там хрипели, скулили, тяжело дышали - можно было подумать, что в будке убивают кого-то. Пожилой вернулся, застегивая штаны. Со лба его градом лил пот, он изумленно качал головой и усмехался мальчику. Ух ты, мать твою...
Потом, в распахнутой рубашке, вышел и молодой; за ним показалась женщина. Грудь у парня была голой и белой; белой, как известь. Он даже не вспотел. Женщина прятала в пакет бумаги.
Можно идти, спросила она.
Парень кивнул, глядя на мальчика. Тот встал перед ним.
Ты девчонку тут знаешь? Белобрысую, с косой?
Руку вынь из кармана, сказал, ухмыляясь, парень.
За поляной тропа неожиданно пошла вниз; земля оживала на глазах. Все больше вокруг становилось зелени; меж камнями, вырываясь из-под земли, журчали, играя друг с другом в прятки, шустрые ручейки. Потом, за плавным поворотом, перед ними открылось сверкающее плоскогорье - сплошная громадная стройка. С запада небосвод заволакивали тучи. Женщина наконец отпустила руку мальчика; они смотрели на небо. Несколько минут они стояли молча; мальчик видел, что у матери катятся по щекам слезы. Потом тропа ненадолго стала опять такой узкой, что идти по ней можно было лишь чуть ли не боком. Скальная стена, если дотронуться до нее, обжигала; коварные выступы оставляли ссадины на спине и руках мальчика. Женщина, хотя была крупнее и толще, да еще несла корзину, продвигалась вперед проворнее.
Внизу, там, где начинался бескрайний барачный город, они встретили группу людей в рабочей одежде. Их было примерно полдюжины, и они говорили о каком-то несчастном случае. Один, заметив женщину, отделился от остальных, влез на кучу песка и, помахав рукой, крикнул.
В двести двадцатый он перебрался. Ступайте налево, прямо, потом налево и опять прямо.
Но сведения оказались неверными: выяснилось, им нужен номер двести десятый. Барак был небольшой, человек на двадцать от силы. Привилегированный барак, для ветеранов. Мужчина лежал на нижних нарах на соломенном тюфяке и спал. Во сне он громко храпел; иногда у него вздрагивали плечи. Он тоже был в рабочей блузе. В глубине кто-то пиликал на губной гармошке; еще кто-то молился. На дальних нарах играли в карты. Женщина села на край тюфяка, поставила корзину у левой ноги. Мальчик остался стоять, всматриваясь в полутьму; он поискал глазами того, кто играл на гармошке, но не нашел. Зато силуэт того, кто молился, ему показался чем-то знакомым.
Мужчина внезапно проснулся и сел. Глаза его со сна были налиты кровью. Он непонимающе моргал, озираясь. Волосы его были всклокочены, подбородок щетинист и грязен.
Привет, сказала женщина, кладя руку ему на колено.
Я тебя уже ждал, ответил мужчина; потом посмотрел на мальчика.
Как вырос-то! Сколько ему?
Четырнадцать, ответил мальчик.
Женщина засмеялась и погладила мужчину по щеке.
Четырнадцать, повторила она и опять засмеялась.
Мужчина тоже улыбнулся, потом наклонился к жене, понюхал ее рот, шею и нахмурился.
Двое их было?
Она кивнула.
Мог бы и встретить.
Мужчина пожал плечами.
Конечно мог бы... Есть хочется.
Женщина потянулась за корзиной. Они поели. Мальчик тоже ел; ему вдруг захотелось бросить мясо за спину. Он посмотрел на мужчину; лицо у того лоснилось от жира.
Ты девчонку тут не знаешь? Белобрысая такая, с косой.
Мужчина помотал головой, потом обернулся к женщине.
Он что, всегда такой лысый?
Всегда, ответила женщина и закончила еду, вытирая рот. Губная гармошка смолкла, игроки тоже убрали карты, лишь монотонное бормотание молящегося все еще металось в сумрачном пространстве между дощатыми стенами. Из полутьмы появился низенький лысый человек, кивнул им. На шее у него болталась на толстом шнурке губная гармошка. Опустив плечи, он встал в проеме открытой двери, глядя, как густеют сумерки. Тени вытягивались, росли, неуклонные, как привычка. Все кругом стихло, словно страшась близкой ночи; но это было всего лишь ползучее усталое безразличие, которое охватило не только людей, но и растения: несколько тощих, плохо подстриженных акаций, цветы на затоптанных клумбах между рядами бараков, пучки травы и желтого папоротника под стенами будок; медленным, сонным и равнодушным стал и воздух внутри. Мир был таков, словно кто-то его потерял. Молиться тоже перестали.
Посередине барака стоял маленький стол, женщина отнесла туда корзину, выложила остатки съестного, кивнула кому-то, затем вернулась с набитой чем-то авоськой. Мужчина смотрел на мальчика; потом перевел взгляд на женщину и на авоську. Женщина выложила содержимое на тюфяк. Женская одежда, нижнее белье, теплые вещи, полотенце, брусок желтого стирального мыла. Какой-то порошок в мешочке. Лекарства. Несколько пожелтевших фотографий, документы в полиэтиленовом пакете.
И все?
Женщина пожала плечами.
Все. Рабочую одежду и так дадут.
В женском поселке какая-то эпидемия на прошлой неделе случилась, сказал мужчина.
Хоронили там, прошептал кто-то из темноты. Мальчик знал: это тот, кто молился. И знал уже, кто этот человек. Мужик в шляпе; только сейчас без шляпы.
Женщина не ответила.
Мужчина смотрел на мальчика.
Он уже знает?
Знает, ответила женщина. Она прижала мальчика к себе. От нее уютно пахло палинкой.
До утра можешь с нами остаться, шепнула она.
Человек в двери повернулся и опять стал играть на губной гармошке. Женщина поцеловала мальчика в губы. Лишь они двое слышали, что она шепчет.
Маленький мой, шептала она.
Милый мой мальчик.
Витембергские камнеломы
Каждый раз, когда расцветает миндаль, я чувствую какую-то невыразимую грусть; наверное, так чувствует себя человек, которого в жизни еще никто не назвал ни разу по имени... Но в тот день ранней весны, когда в городе распустило цветы самое первое миндальное деревце, случилось еще кое-что, чего до сих пор никогда не случалось. Деревце, упиваясь солнечными лучами, стояло в теплом треугольном закутке между церковью и сине-желтой стеной корчмы, и в тот момент, когда лопнул первый бутон и на свет божий вырвались первые лепестки, витембергские камнеломы остановили работу.
