Еще двое были убиты. Изрешеченные матрацы уже не закрывали окон. Казалось, еще один залп - и мельница рухнет. Положение было безнадежно. И все же капитан твердил:
- Держитесь... Еще полчаса, только полчаса.
Теперь он считал минуты. Он обещал своему начальству задержать неприятеля до вечера и не согласился бы отойти ни на шаг до того срока, какой сам назначил для отступления. Он был все так же приветлив и улыбался Франсуазе, чтобы ее подбодрить. Подняв ружье одного из убитых солдат, он начал стрелять сам.
В комнате оставалось только четыре солдата. Множество пруссаков появилось на противоположном берегу Морели, и ясно было, что они вот-вот переправятся через реку. Прошло еще несколько минут. Капитан упорно не желал отдать приказ об отступлении, как вдруг в зал вбежал сержант:
- Они на дороге, они хотят захватить нас с тыла.
Пруссаки, видимо, нашли мост. Капитан посмотрел на часы.
- Еще пять минут, - сказал он. - Чтобы прийти сюда, им понадобится не меньше пяти минут.
Затем ровно в. шесть часов он наконец согласился вывести своих людей через калитку, выходившую в переулок. Оттуда они бросились в канаву и добрались потом до Совальского леса. Перед уходом капитан вежливо простился с дядюшкой Мерлье и извинился перед ним. Он даже добавил:
- Отвлеките их чем-нибудь... Мы вернемся.
Теперь только Доминик оставался в зале. Он все еще стрелял, ничего не слыша, ничего не понимая. Он сознавал одно - надо защищать Франсуазу. Он даже не заметил, как ушли солдаты. Прицеливаясь, он каждым выстрелом убивал по пруссаку. Внезапно раздался сильный шум. Пруссаки, войдя с тыла, заполнили весь двор. Он выстрелил в последний раз, и когда они навалились на него, ружье еще дымилось в его руках.
Четверо солдат держали его. Остальные орали вокруг на каком-то ужасном языке. Они чуть было не прикончили его на месте. Франсуаза бросилась вперед, умоляя о пощаде. Тут вошел офицер и приказал подвести пленного. Потом, обменявшись с солдатами несколькими фразами по-немецки, он обернулся к Доминику и резко сказал ему на отличном французском языке:
- Через два часа вы будете расстреляны.
III
Приказ германского генерального штаба гласил: всякий француз, не входящий в состав регулярной армии и захваченный с оружием в руках, должен быть расстрелян. Даже роты добровольцев не признавались за солдат. Опасаясь сопротивления крестьян, защищающих свой очаг, немцы с помощью этих устрашающих мер хотели предотвратить массовые восстания.
Офицер, высокий сухощавый мужчина лет пятидесяти, подверг Доминика краткому допросу. Он говорил по-французски правильно, но в нем ощущалась чисто прусская жестокость.
- Вы местный житель?
- Нет, я бельгиец.
- Зачем же вы взялись за оружие?.. То, что здесь происходит, вас не касается.
Доминик не ответил. В эту минуту офицер заметил Франсуазу, которая стояла тут же и слушала их, - она была очень бледна, легкая ссадина красной полосой выделялась на ее белом лбу. Он поочередно посмотрел - сперва на нее, потом на него, - видимо, понял, в чем дело, и добавил только:
- Вы не отрицаете, что стреляли?
- Я стрелял, сколько мог, - спокойно ответил Доминик.
Это признание было излишне: он был черен от пороха, весь в поту, запачкан кровью, просочившейся из раны на плече.
- Отлично, - сказал офицер. - Через два часа вы будете расстреляны.
Франсуаза не вскрикнула. Она стиснула руки и подняла их в немом отчаянии. Офицер заметил этот жест. Двое солдат увели Доминика в соседнюю комнату, где им приказано было стеречь его, не спуская глаз. Молодая девушка упала на стул - у нее подкосились ноги; она не могла плакать, она задыхалась. Тем временем офицер продолжал следить за нею и наконец спросил:
- Этот парень - ваш брат?
Она отрицательно покачала головой. Лицо его оставалось суровым, без тени улыбки.
- Давно он живет в этих краях? - спросил он еще, помолчав.
Так же, кивком, она ответила: "Да".
- В таком случае он, очевидно, хорошо знает соседние леса?
На этот раз она прервала молчание.
- Да, сударь, - сказала она, глядя на него с легким удивлением.
Он ничего не добавил и, круто повернувшись, приказал привести к нему местного мэра. Тут Франсуаза поднялась с места. Лицо ее чуть порозовело: ей показалось, что она поняла, к чему клонились эти расспросы, и у нее появилась надежда. Она сама побежала за отцом.
Дядюшка Мерлье, едва прекратились выстрелы, поспешно спустился с деревянной галерейки к своему колесу. Он обожал дочку, он был крепко привязан к Доминику, своему будущему зятю, но колесо тоже занимало большое место в его сердце. Раз его ребятишки, как он называл их, вышли из передряги целы и невредимы, он вспомнил и о другой своей зазнобе, о той, которая пострадала особенно сильно. И, нагнувшись над большим деревянным остовом колеса, он с сокрушением изучал его раны. Пять лопастей были раскрошены в куски, станина - вся в дырах. Пальцами измеряя глубину пробитых пулями отверстий, он обдумывал, каким способом починить эти повреждения, и уже заделывал пробоины обломками и мхом, когда к нему подошла Франсуаза.
- Отец, - сказала она, - они требуют вас.
И тут, рассказывая ему все, что слышала, она наконец заплакала. Дядюшка Мерлье покачал головой. Так просто людей не расстреливают. Там видно будет. И он вернулся на мельницу задумчивый и спокойный, как обычно. На требование офицера доставить провиант для его людей он ответил, что жители Рокреза не привыкли к грубому обхождению и что силой от них ничего не добьешься. Он брался достать все, но при условии, что будет действовать один. Сначала офицер был, казалось, рассержен этим невозмутимым тоном, потом уступил, убежденный краткими и ясными доводами старика. Когда тот уходил, офицер снова подозвал его и спросил:
- Как у вас называется тот лес, вон там, напротив?
- Совальский.
- А далеко ли он тянется?
Мельник пристально посмотрел на него.
- Не знаю, - ответил он.
И ушел. Через час контрибуция, потребованная офицером - продовольствие и деньги, - была уже во дворе мельницы. Приближался вечер. Франсуаза с тревогой следила за действиями солдат. Она не отходила от дверей комнаты, где заперли Доминика. Около семи часов ей пришлось пережить страшную тревогу: к пленному вошел офицер, и в течение четверти часа до нее доносились их голоса, становившиеся все громче. Затем офицер на секунду выглянул из дверей и отдал по-немецки какое-то приказание. Она не поняла его, но, когда двенадцать солдат с ружьями выстроились во дворе, ее охватила дрожь и ей показалось, что она умирает. Итак, все кончено, сейчас казнь совершится. Двенадцать солдат стояли во дворе минут десять. Громкий голос Доминика продолжал звучать гневным отказом. Наконец офицер вышел и, прежде чем захлопнуть дверь, сказал:
- Хорошо, подумайте... Даю вам срок до завтрашнего утра.
Движением руки он отпустил стоявших во дворе солдат. Франсуаза застыла на месте, оцепенев от страха. Дядюшка Мерлье, продолжая курить трубку и поглядывая на солдат с видом человека, испытывающего простое любопытство, ласково взял дочь за руку и отвел в комнату.
- Успокойся, - сказал он, - постарайся уснуть. Утро вечера мудренее.
Уходя, он из предосторожности запер Франсуазу. Он считал, что женщины ни на что не годны и только все портят, когда берутся за серьезные дела. Однако Франсуаза не ложилась спать. Она долго сидела на кровати, прислушиваясь к звукам, раздававшимся в доме. Расположившиеся во дворе немецкие солдаты пели и смеялись; как видно, они продолжали есть и пить, потому что до одиннадцати часов шум не прекращался ни на минуту. Время от времени и внутри мельницы раздавались тяжелые шаги, - должно быть, это сменялись часовые. Но с особенным вниманием прислушивалась девушка к звукам, которые ей удавалось уловить в комнате, находившейся под ее спаленкой. Она несколько раз ложилась на пол и прикладывалась к нему ухом. Именно там был заперт Доминик. Видимо, он ходил взад и вперед, от стены к окну, - она долго слышала его размеренные шаги. Затем наступила полная тишина, очевидно, он сел. Да и другие звуки постепенно затихли; все засыпало. Когда ей показалось, что весь дом уснул, она как можно бесшумнее открыла окно и облокотилась на подоконник.
Ночь была ясная и теплая. Узкий серп луны, заходившей за Совальский лес, слабо озарял поля, словно ночная лампада. Удлиненные тени высоких деревьев черными полосами ложились на луга, а трава в освещенных местах отливала бледно-зеленым бархатом. Но таинственная прелесть ночи не привлекала внимания Франсуазы. Всматриваясь в даль, она отыскивала взглядом часовых, которых немцы, по всей вероятности, расставили вокруг мельницы. Да, она ясно различала их тени, тянувшиеся вдоль Морели. Напротив мельницы был только один часовой; он стоял на противоположном берегу реки, под ивой, ветви которой купались в воде. Франсуаза отчетливо видела его. Это был высокий солдат. Он стоял неподвижно, устремив взгляд в небо, похожий на замечтавшегося пастуха.
