Тень беззвучно отделилась от забора. Он вгляделся в черный провал калитки, но сплошная темень не пропускала взгляд. Перекинул узелок из левой руки в правую и приготовился ждать.
Ноги ныли от усталости. От голода кровь стучала в висках. Горло пересохло — так хотелось курить и выпить.
А что, если… — мелькнула у него мысль, но он тут же отогнал ее. Надо быть последним дураком, чтобы взломать дверь, когда тебе хотят ее открыть.
— Ну, что ж, Кзума с Севера, сейчас я направлю на тебя свет. Приготовься.
А он и не слышал, как она вернулась. Ну тень и тень, подумал он и улыбнулся своей мысли. Судя по голосу, характер у нее сильный.
— Свети, — сказал он.
Яркий луч фонаря уперся ему в живот, помешкав секунду-другую, опустился к ногам, а оттуда стал пядь за пядью подниматься вверх: видно, его хотели разглядеть повнимательней.
Вначале луч выхватил из тьмы огромные растоптанные кеды, скрепленные обрывками веревки и проволокой, из которых, невзирая на все ухищрения, торчали пальцы; потом пыльные брюки нераспознаваемого цвета с прорехами на коленях, такие тесные, что казалось, они вот-вот лопнут; потом грудь колесом, широченные плечи, обтянутые такой же тесной ветхой рубашкой, грозившей расползтись; задержался на круглой добродушной физиономии; переметнулся на правую руку, с нее на левую. Затем фонарь погас, и Кзуму вновь обступила темнота.
— Ладно, — сказала наконец женщина. — Я пущу тебя отдохнуть и выпить, Кзума с Севера. Пошли.
Кзума замешкался. Женщина залилась звонким смехом.
— Такой здоровенный парень, а боишься.
— Тут темно.
Фонарь снова зажегся, но на этот раз луч упал на землю в нескольких шагах от Кзумы.
— Пошли, — повторила женщина.
Кзума пошел вслед за лучом.
— Сюда, — сказала женщина и толкнула дверь. — Входи.
Кзума вошел в дом. Женщина прикрыла дверь, миновав проходную комнату, они очутились в комнате побольше. Тут горел свет, а за столом, на котором стоял огромный бидон с пивом, сидели трое мужчин и старуха.
— Это Кзума с Севера, — сказала женщина. — Он устал и проголодался. Накорми его, Опора… Садись, Кзума.
Кзума разглядывал женщину. Рослая, крупная, кожа, как у всех женщин народа басуто, гладкая, с желтоватым отливом, колючий взгляд темных глаз. Чувствуется сильный характер, и глаза такие, словно видят тебя насквозь.
— Как тебя зовут? — спросил он.
Женщина улыбнулась, и он заметил, что улыбка тронула лишь одну сторону ее лица. Левую.
— Лия, — сказала женщина.
— А зачем тебе знать, как ее зовут? — спросил долговязый мозгляк, моложе всех в комнате. Злобно скривившись, он буравил Кзуму глазами.
— Кто он? — спросил женщину Кзума.
— Он-то? Дладла. Вообразил, что он силач, и балуется ножом, а на самом деле он просто щенок.
— Хоть он щепок, а хозяйка возьми да и положи этого щенка с собой спать, — сказал старший из мужчин и рассыпался кудахтающим смехом.
Лия улыбнулась.
— Правда твоя, Папаша, только почему бы щенку и не погреть хозяйку?
Папаша и вовсе зашелся. Бока его тряслись, слезы текли по щекам, он задыхался.
Дладла, без лишних слов, хватил Папашу кулаком по виску, да так, что тот отлетел в угол. Кзума двинулся к нему, но, увидев в руке Дладлы нож, неспешно положил узелок на стол и обогнул длинную скамью. Дладла занес нож над головой, ощерился. Оба во все глаза следили друг за другом. В комнате воцарилась тишина. Папаша с нетерпением ожидал, когда начнется драка, — глаза его возбужденно блестели.
Опора принесла еду для Кзумы, хотела было что-то сказать, но передумала и вернулась на кухню.
— А ну, дай сюда нож! — рявкнула Лия.
Дладла поглядел на нее, перевел взгляд на Кзуму, с Кзумы снова на Лию.
— Не дам, — огрызнулся он, но голос его звучал жалобно.
— Ну! — сказала Лия не терпящим возражений голосом.
Дладла опустил глаза, протянул ей нож.
— А теперь садитесь! Оба садитесь.
— Ох уж мне эти бабы! — сквозь зубы процедил Дладла и сплюнул. — Подраться не дадут!
— Опора, — позвала Лия, — принеси поесть.
— Драка кончилась? — крикнула из кухни Опора.
— Вот и другая голос подает, — сказал Папаша, снова сплюнул, привалился к стене и мигом заснул.
— Ешь, — скомандовала Лия, когда старуха поставила перед Кзумой еду.
Кзума поглядел на нее и принялся есть.
— Ямы как следует засыпали? — спросила Лия, обводя всех по очереди глазами. Все — опять же по очереди — утвердительно кивнули.
Лия поглядела на Папашу, на его разинутый рот и криво усмехнулась.
— И он тоже?
Опора кивнула.
— Тогда отправляйтесь спать, — сказала Лия.
Дладла и Опора ушли. В комнате остался только мужчина, который до сих пор помалкивал. Он поглядел на Лию, потом на Кзуму.
— Ты чего? — спросила Лия.
— Откуда ты знаешь, что его не подослала полиция? — спросил мужчина.
— Знаю, — ответила Лия и широко улыбнулась.
Мужчина порывисто протянул Кзуме руку. Кзума пожал руку и тот ушел.
— Кто это? — спросил Кзума.
— Брат моего мужа.
— Твоего мужа?
— Да. — Глаза Лии подобрели, кривая усмешка играла на губах, Кзуме показалось, что лицо ее смягчилось. И глаза смотрели уже не колюче, а обыкновенно.
— Да, моего мужа, — повторила она тихо. — Он в тюрьме. Ему дали три года, год он уже отсидел. Он убил одного мужика. Здоровенного нахала — тог пристал ко мне. А мой муж, он не слабак какой-нибудь, и если кто его жену обидит, от него пощады не жди. Не то что Дладла. Тому бы только языком молоть да ножом размахивать. Мой муж мужик что надо. Да ты и сам такой, Кзума, ты тоже сильный. Но мой муж переломил бы тебя, как былинку. Я не вру, кого хочешь спроси…
Она замолчала. Лицо ее вновь посуровело.
Из угла донесся Папашин храп.
— Этот Дладла, кем он тебе приходится?
Она зычно засмеялась.
— Бабе одной тоскливо, надо с кем-то коротать ночи… Поговорим лучше о тебе, Кзума. Что ты собираешься делать?
— Я пришел наниматься на работу. В наших местах работы не найти, а здесь, говорят, ее навалом.
— Где ты хочешь работать?
— На рудниках. Такая работа для мужчины в самый раз.
Лия покачала головой, налила себе пива.
— На рудниках хорошего мало, Кзума, и кто на них работает, тот поначалу кашляет, потом харкает кровью, а потом его силы уходят и он помирает. Не счесть, сколько раз я такое видела. Сегодня ты молодой, здоровущий, завтра кожа да кости, а послезавтра — готов в могилу.
— От любой работы так бывает.
— Не от любой… Слушай, Кзума, ты мне по нраву пришелся, иди работать ко мне. У меня здесь есть власть. Станешь моим помощником, и у тебя власть будет. Когда ты застал меня у калитки, я стояла на стреме, глядела, не собирается ли полиция наведаться к нам, остальные закапывали бидоны с пивом в ямы. Наше дело денежное. Иди работать ко мне, а?
Они долго смотрели друг другу в глаза, потом Лия улыбнулась, но не краешком рта, а широко, и покачала головой.
— Нс хочешь… Олух ты, да все вы, мужики, такие… Пошли, я покажу, где ты будешь спать.
— У меня нет денег, — сказал Кзума.
— Это не беда, зато у тебя есть сила, наймешься на работу — отдашь, идет?
— Идет.
— А может случиться, что тут в сильном мужике нужда возникнет, тогда и ты в помощи не откажешь.
— Не откажу.
— Сюда, — сказала Лия, входя в крохотную комнатушку, — здесь учительница живет, но ее до послезавтра не будет, так что можешь спать здесь. Ну, а вернется она, тогда что-нибудь другое придумаем. — Чиркнув спичкой, она зажгла свечу и пошла к двери. — Так вот, Кзума с Севера, хоть я тебе и помогла, ты не думай, что я растяпа какая-нибудь и меня можно облапошить. Лучше и не пытайся, потому что я тебя так отделаю — родная мать не узнает…
Кзума фыркнул.
— Непонятная ты женщина. Кто тебя разберет? Одно мне пока ясно: ты добрая.
— А ты славный, — ласково сказала Лия, — но город, он странные штуки с людьми вытворяет. Спокойной ночи. — И вышла, закрыв за собой дверь.
Кзума не спеша разделся. Еда взбодрила его, но усталость давала о себе знать. И все равно сон еще долго не шел к нему.
Непонятные они люди, думал он. Ни к чему у них нет привязанности. Ни во что не верят. А переночевать все-таки пустили. Она пустила. А в ней разобраться еще труднее, чем в остальных. В комнате по соседству спал, прислонясь к стене, старикан по прозвищу Папаша, спал, разинув рот, ничем не прикрывшись. Но в жизни и вообще мудрено разобраться. А эти люди — они и есть жизнь… Вот оно как…
Глава втораяКогда Кзума проснулся, солнце уже стояло высоко. Он замер, прислушался. Ни звука.
— Хочешь не хочешь, надо вставать, — огорчился он и укутался поплотнее. Но тут же вспомнил, что он в чужом доме, и откинул одеяла. Не ровен час еще кто-нибудь войдет, подумал он, а я в одной рубашке. Он вмиг оделся, впрочем, и надевать было особенно нечего. Натянуть штаны, и все дела.
