Мария (сразу опуская руки). Я? Ненависти?
Томас. Да, самой настоящей ненависти. Мне было показалось, нынче утром. Ты шла босая, несла свое тяжелое тело, а я стоял на пороге, маленький, до боли жалкий, и моя небритая щетина, колючая и ломкая, топорщилась в дверном проеме. Ты, верное, ненавидела меня тогда, как нож, который вечно тебе мешает?
Mapия (с горечью, спокойно и уверенно). Это конец любви.
Томас (восторженно). Нет, подлинное начало! Пойми же: любовь единственное, чего между мужчиной и женщиной не бывает вообще. Как особого состояния. Реальное переживание предельно просто - пробуждение. (Оживленно.). Я наблюдал, как ты подрастала рядом со мной, наблюдал по-братски, но, разумеется, не с тем сочувствием, какое питал к себе самому. Потом я наблюдал - ты уж извини! (Ироническим жестом намекает на ее рост.) как ты все росла, росла... Обгоняя меня. И однажды настал миг, когда ты явилась передо мною огромная, неохватная как мир. Это был удар молнии, хмельной дурман. Все, что меня окружало - облака, люди, планы, - было еще раз окружено тобой, вот так же сквозь удары сердца матери слышно биение сердца ребенка. Свершилось чудо открытия и единения. (С меньшим пылом.) Или как уж там принято говорить.
Мария. А сегодня кажется, будто мечтали мы в сточной канаве.
Томас. Если угодно, да. Мы вновь просыпаемся и обнаруживаем, что валяемся в сточной канаве. Массы жира, скелеты, заключенные в чувствонепроницаемую кожаную оболочку. Восторг улетучивается. Но в итоге будет то, что из всего этого сделаем мы. Подлинная человеческая пикантность именно такова, все прочее - преуменьшающая гипербола.
Мария. Я хотела только одного: чтоб ты добился успеха. И когда, усталый от непомерной нагрузки, ты приходил в спальню в два, в три часа утра, по-детски сердитый, я тебя понимала. В чем заключалась твоя работа, я не знала, но это было и мое счастье, моя человеческая ценность; я была уверена: в этом неведомом была часть меня. А теперь все по-другому. Ты ушел прочь, избавился от меня.
Томас. Потому что видеть не могу, как ты ползешь прямиком в медовую ловушку!
Мария. Что ты такое говоришь!
Томас. Он обольщает тебя. Ведь он тщеславен и не может отказаться от твоего благодарного восхищения.
Мария. От его преувеличений мне иной раз просто жутко становится.
Томас. Однако же эта омерзительно слащавая белиберда действует на тебя.
Мария. Я не такая дура, чтоб постоянно талдычить "любовь! любовь! ". Но представь себе, у меня тоже порой бывает ощущение, что не мешало бы сделать из своей жизни что-то получше этой косной рутины!
Томас. Порой? С тех пор как здесь появился Ансельм. Он не дает тебе понять меня.
Мария (взяв себя в руки, подходит к нему). Но ты же сам прямо-таки бредил им, когда его здесь не было, да и когда он уже был здесь! Ты говорил: у него есть то, чего нам не хватает!
Томас. И что же это?
Мария. Нелепый вопрос! Мне всего хватало. А теперь, видишь ли, тебе что-то взбрело в голову, и ты решил опять выставить его плохим; исключительно ради пробы сил, такой уж ты уродился.
Томас. Ну-ну, скажи, какой я уродился.
Мария. Ни капли живого сочувствия другому. Все у тебя идет не от сердца - вот что удручает!
Томас. Значит, от головы?
Мария (возбужденно). Нет, я в самом деле больше не могу! О, эта вечная "работа" и вечные игры с реальностью! Добился признания, так и живи себе тихо-спокойно. Неужели этого мало?
Томас. Ты же попросту повторяешь... Увы, сейчас я тебе не отвечу. Его святейшество изволили явиться!
В оконном проеме до пояса виден Ансельм.
Ансельм. Как нынче почивали?
Мария (неприветливо). С чего бы такая церемонность?
Ансельм. Вы, наверное, спите как сама земля.
Мария. Что вы имеете в виду? Так же крепко или всегда вполглаза?
Ансельм. Мне представляется, что, когда вы спокойно лежите, вокруг вас растет кольцо зеленых гор.
Небольшая смущенная пауза.
Мария. Томас меня разбудил, сегодня он был на редкость беспокоен. (Смущенно.) Нет... то есть... хотя в конце концов почему бы не сказать и так?
Ансельм (иронически). Ну разумеется, почему бы и нет?.. Что тут такого?
Томас. А что ты думаешь насчет Йозефа?
Мария. Регина все ж таки вряд ли успела показать ему то письмо.
Ансельм. Н-да. Я с Региной еще не говорил.
Томас. Она где-то здесь. Это ее очень взволновало.
Мария (видя, что Анселъм как будто бы собирается уйти). Нет-нет. Письмо у меня. Для начала прочтите. (Отдает Ансельму письмо.)
Томас на некоторое время уходит в спальню, оставив дверь открытой. Ансельм
заглядывает в письмо, но тотчас перестает читать и смотрит на Марию.
Читайте же.
Ансельм влезает в окно
Ансельм. Вам случалось когда-нибудь видеть сны, в которых человек хорошо знакомый, бесконечно ласковый и нежный, вдруг предстает чужим, этакой сплошной мешаниной требовательных желаний и чувства собственности?
Mapия. А потом перед тобой взбудораженная куча палой листвы, и что-то под ней в любую минуту может взорваться?
Ансельм. Ладно, Мария; раньше, когда вы были девушкой Марией, я был вашим другом, а теперь вы носите имя Томаса, и я взорваться не могу.
Mapия. И при этом вы беспрестанно смотритесь в зеркало!
Ансельм (застигнутый врасплох). Думаете, я себя вижу? Господи, ну да, конечно, как пятно в зеркале. Глаза - это руки, ни разу в жизни не мытые; оттого-то они сохраняют грязную привычку трогать все подряд. И воспрепятствовать невозможно! Иногда мне хочется прокалить их, чтобы, очистившись от всех прикосновений, они сберегали только ваш образ.
Мария. Господи Боже, Ансельм!
Ансельм. Да, вам смешно, по-вашему, это преувеличение, каких хороший интеллигентный вкус избегает. Экий спесивый блюститель. Ох и побледнеет этот сверхинтеллигентный вкус, коли глаза впрямь зашипят на раскаленной стали! И, разбежавшись каплями, испарятся!
Мария. Фу! Опять вы смакуете эти мерзости!
Ансельм (с жаром). Я бы, не дрогнув, повернул нож и в вашем сердце! Если б мог однажды вернуть вас с порога. Где женщины расстаются с корсетом. С заемной "опорой". Со здравым смыслом вьючного животного, который все сносит - детей и больных, мужчин и безрассудное убийство на кухне.
Mapия. Да читайте же наконец! У вас правда есть что обсудить, и срочно.
Ансельм (смягчившись от ее решительности). Как все-таки замечательно, что вам никогда не удается застать меня врасплох. Я заранее знаю все, что вы сделаете. Заранее ощущаю это в себе как болезненно набухшую почку.
Мария. Разумеется, простенькие идейки здравого смысла угадать несложно!
Ансельм. Я не хочу необыкновенных переживаний! Самые глубокие переживания - будничные, нужно только освободить их от привычности. (Тихо.) Вот этого он не знает. А вы теперь не знаете себя. Измельчали под его влиянием.
Мария. Вы уже слышали мой ответ: я люблю Томаса.
Ансельм. Я не спрашиваю, любите ли вы его; на этот вопрос ответа вообще нет!.. (Сдерживаясь.) Решайте сами, может быть, здесь то, о чем я вам сейчас расскажу. Однажды меня захватила, заворожила... ива. На просторной лужайке только и были - я и одно это дерево. И я еле устоял на ногах, ибо то, что так сиротливо сплелось и завязалось узлом в его сучьях, этот страшный ровный поток жизни, я чувствовал в себе, но мягким, податливым, текучим. И я упал на колени! (Секунду тщетно ждет от Марии отклика.) Вот и все мои чувства. И к вам тоже.
Мария. Ансельм... подобные преувеличения мало что стоят. Ну почувствовали вы это, так ведь даже ниц не пали по-настоящему.
Ансельм. Вот как?! Томас и вправду начисто лишил вас глубины.
Мария. Вы безобразно относитесь и ко мне, и к Регине.
Ансельм. Люди вроде вас, которых уже ничто не повергает ниц, не вправе делать упреки! Я бы многого в жизни мог достигнуть, но каждый раз приходилось от всего отказываться. Ведь когда веришь, неизбежно спотыкаешься. Но ведь и живешь, только пока веришь!
Мария (боязливо и тревожно). Читайте! Томас хочет с вами поговорить.
Ансельм. Лучше я расскажу вам одну историю: когда я был монахом...
Мария. Что-что? Вы были монахом?
Ансельм. Тише!! Томас ни под каким видом не должен об этом знать!
Мария. Но, Ансельм, вы же рассказываете небылицы.
Ансельм. Вам я никогда не расскажу небылицу. Это было в Малой Азии, у подножия горы Акусиос. В маленькое незастекленное оконце я видел из кельи море...
Мария (протестующе). Читайте, читайте!..
Ансельм не желает, но, слыша приближающиеся шаги Томаса, все же заглядывает
в письмо.
Чем вы только не занимались, пока мы все жили здесь. (Вновь принимается за свой туалет.)
Входит Томас.
Томас. Еще не закончил? Мария. Прочтите последний раз...
Ансельм пытается поймать ее взгляд, чтобы скрепить мир, заключенный через
эту крохотную поддержку, но она прячет глаза. Ансельм уныло пожимает
плечами, потом быстро просматривает письмо.
Томас хочет устроить Йозефу торжественную встречу и еще больше его разозлить. А я не хочу, чтобы мы себя так вели. В конце концов Йозеф наш близкий родственник, а там видно будет!
