провел со своим «соотечественником» Джозефом Океке, служащим топографического управления. Оби и Джозеф вместе учились в Центральной миссионерской школе Умуофии. Но дальше, в среднюю школу, Джозеф не пошел, потому что был уже большой, а родители его были бедные. Он поступил в армейское училище при 82-й дивизии, а когда война закончилась, занял должность клерка на службе нигерийского правительства.
Своего удачливого друга, когда тот был проездом в Лагосе по пути в Соединенное Королевство, Джозеф встретил на лагосском автовокзале и отвез к себе в Обаленде. Квартира состояла из одной-единственной комнаты. Голубая занавеска по всей ширине отделяла «святая святых» (так Джозеф называл свою двуспальную кровать на пружинах) от гостиного уголка. Кухонная утварь, коробки и другие личные вещи были убраны под «святая святых». В гостином уголке стояли два кресла (иначе называемые «я и моя девушка») и круглый стол, на который хозяин выложил фотоальбом. На ночь бой убирал стол и раскладывал себе на полу матрац.
Джозефу было так много о чем рассказать Оби в его первый вечер в Лагосе, что заснули они после трех. Джозеф говорил о кино, танцзалах и политических собраниях.
– Танцы – это сегодня очень важно. Не умеешь танцевать, ни одна девушка на тебя не взглянет. С Джой я познакомился в танцшколе.
– А кто такая Джой? – спросил Оби, очарованный тем, что узнавал об этом странном, греховном новом мире.
– Это была моя девушка… сколько? Дай посчитать… – Джозеф принялся загибать пальцы. – Март, апрель, май, июнь, июль… Пять месяцев. Она сшила мне эти наволочки.
Оби невольно приподнялся с подушки, на которой лежал. Он обратил на нее внимание уже раньше. На наволочке было вышито странное слово «лобызание», все буквы разных цветов.
– Славная она была, хотя порой дурная до жути. Иногда мне даже жалко, что между нами все кончено. Джой от меня просто с ума сходила. Когда мы познакомились, она была девственница, такое тут очень редко встречается.
Джозеф говорил, говорил, под конец его речь почти совсем утратила связность. Затем, безо всякой паузы, монолог перешел в громкий храп, продолжавшийся до самого утра.
На следующий день Оби неожиданно для себя отправился на вынужденную прогулку по Льюис-стрит. Джозеф привел домой женщину, ясно дав понять, что присутствие Оби нежелательно. И тот пошел осмотреться. Девушка, как Джозеф позже объяснил Оби, была одной из его последних находок – темная, высокая, с огромным накачанным бюстом под облегающим красно-желтым платьем. Губы и длинные ногти ярко-алого цвета, а брови вытянулись тонкими черными линиями. Она чем-то напоминала деревянные маски, что делают в Икот-Экпене. В общем, подруга Джозефа оставила отвратительный привкус во рту у Оби, как и цветастое слово «лобызание» на наволочке.
Через несколько лет Оби, только что вернувшись из Англии, стоял ночью у своей машины в трущобном, хотя и не самом ужасном районе Лагоса, и, поджидая Клару, которая должна была отнести ткань портнихе, вспоминал первые впечатления о городе. Он и подумать не мог, что такие места расположены бок о бок с электрическим светом и ярко наряженными девушками.
Автомобиль он припарковал у открытого ливневого стока, откуда поднимался сильный запах гниющего мяса. Это были останки собаки, которую, конечно же, переехало такси. Оби долго не мог понять, почему машины в Лагосе давят такое количество собак, пока однажды шофер, которого он нанял, чтобы тот научил его водить, не свернул с дороги специально, чтобы переехать собаку. Изумленный, шокированный, Оби спросил, зачем он это сделал.
– На удача, – ответил тот. – Собака удача новой машине. Утка другое. Задавишь утка, будет авария или убьешь человек.
За стоком располагалась мясная лавка. Там не было ни мяса, ни мясника. Только какой-то человек работал за одним из столов на странной машинке. Она была похожа на швейную, но молола маис. Рядом стояла женщина и смотрела, как человек крутит машинку, чтобы помолоть ее маис.
На противоположной стороне улицы, под фонарем, замотанный в тряпки мальчишка продавал фасолевые лепешки – акара. Миска с акара стояла в пыли, сам он клевал носом. Хотя вовсе не спал, потому что, как только мимо, размахивая метлой и керосиновой лампой и поднимая за собой клубы зловония, прошел ночной уборщик улиц, мальчишка быстро вскочил и начал ругаться. Уборщик набросился на него с метлой, но мальчишка уже убежал, взгромоздив миску с акара на голову. Человек, моловший маис, расхохотался, следом рассмеялась и женщина. Уборщик улыбнулся и, сказав что-то очень грубое по адресу матери мальчишки, двинулся дальше.
«Вот тебе и Лагос, – думал Оби, – настоящий Лагос, который я до сих пор не мог и вообразить». В первую свою английскую зиму он написал неумелое, ностальгическое стихотворение о Нигерии. Оно, вообще-то, было не про Лагос, но этот город являлся частью хранимого им образа Нигерии.
О, какое блаженство прилечь ввечеру на травуИ, как резвые птахи и юркие мушки,Испытать умиленье и сладость восторгов.О, блаженство, стряхнув бренность тела земного,Подниматься в высокое небо к гармонии сфер,А потом опуститься на ветра потокахВ нежный жар заходящего в облаке солнца.
Оби вспомнил стихотворение и, обернувшись, посмотрел на гниющий труп собаки в ливневом стоке.
– Я попробовал с ложки гниющее мясо собаки, – осклабившись, продекламировал он сквозь стиснутые зубы. – Подходит больше.
Наконец из переулка вышла Клара, и они тронулись в путь. Какое-то время ехали по узким многолюдным улицам молча.
– Не понимаю, почему ты выбрала портниху в трущобах.
Клара не ответила и замурлыкала «Che sarа sarа».
На улицах теперь прибавилось народу, шуму, чего и следовало ожидать в субботу в девять часов вечера.
Через каждые несколько метров они видели танцевальные группки в одинаковых костюмах – асо эби. К осыпающимся домам прилепились пестрые временные навесы, освещенные яркими флуоресцентными трубками; тут праздновали помолвки, свадьбы, рождения, продвижение по службе, успех в деле или поминали престарелого родственника.
Когда они приблизились к трем барабанщикам и большой группе молодых женщин в дамасте и бархате, скользящих по талии с легкостью шарикоподшипника, Оби притормозил. Водитель такси, ехавший сзади, нетерпеливо загудел, обогнал его и, высунувшись, прокричал:
– Ори ода, куда ты ездить!
– Ори ода – чертов болван! – огрызнулся Оби.
Почти в этот же момент дорогу переехал велосипедист. Он не обернулся, не подал никакого сигнала. Оби изо всех сил надавил на тормоза, колеса заскрежетали по асфальту. Клара слегка вскрикнула и схватила его за правую руку. Велосипедист на секунду оглянулся и помчался дальше. Свои планы на будущее он изобразил на черном багажнике велосипеда так, чтобы всем было видно, – «Будущий министр».
Переехать из материковой части Лагоса в Айкойи в субботу вечером было все равно что попасть с рынка на похороны. Огромное лагосское кладбище, разделявшее два района, лишь усиливало это ощущение. При всех своих роскошных бунгало, жилых домах, дорогостоящей зелени Айкойи напоминал
