Ну ведь тоже, я думаю, работам разным обучены; а живете, – оброка теперь не платите: можете себе заработать и на хлеб на соль, и доченьке в приданство что отложить… Это доченька, чай, твоя?…
– Нешто.
– Славная какая красавица. Ведь, вот, чай, замуж тоже отдавать надо, женишка приискивать…
– Искать я не стану. Судьба придет – сама найдет.
– Да это уж такое дело, матушка. А все, чай, уж в девках не оставишь сидеть. Поди-ка, чай, приданого-то что наклала…
– Что есть, все у ней будет…
– Женихов-то поди не мало тоже забегало…
– Были, слава Богу, да не тороплюсь: замужем еще буде, – пускай в девках поживет.
– Нешто, а все надо девку пристроить: молодая кровь, матушка, всяко бывает… Что девку держать? Не в соли ее солить. Разве только, что женихи-то все нестоящие. Экую красавицу надо за хорошего человека отдать, а не за кое-какого…
– Бывали всякие, сударыня моя… Да дочь то одна – так и жалко расставаться…
– Замуж выдать, – что за расставанье? Был бы только зять хороший да добрый человек, – так теще у него завсегда первое место.
– Ну уж, матушка, все не то… На зятевы хлебы я не пойду; своим куском, как-нибудь, проживу; а выдать дочку замуж – все уж отрезанный ломоть будет… все уж ровно не твое, а мужняя жена… Да и кто его узнает – каков он человек… Женихом-то смирный да ласковый, а тут смотришь, с женой-то ровно зверь станет. Теперь она у меня живет хоть в сиротстве, да ничем от матери не оставлена; поработала сколь сил стало – да и не знай ни о чем заботушки. А замуж-то выйдет – натерпится и нужды, и горя… Вот что, моя милая… так и жалко отдать, а этого товара – женихов – где бы не найти!
– Ну да ведь тоже, чай, вольные люди! За крепостного-то не отдашь – хоть бы какой ни был?
– Нет уж, это сказать, что не отдам… это что говорить… и крепостной человек иной лучше вольного, – а все не отдам. Коли Господь привел тебе быть в крепости, – живи терпи и не сетуй: будет тебе хорошо, какой бы ни был господин, служи ему только со всем усердием… А избавил от этого Господь, так благодари Его, Создателя, а нечего опять себя завязывать, коли развязана.
– Умные твои речи, родимая моя… Наградил тебя Всевышний разумом. У эдакой родительницы и доченьке есть чему набраться… Да, ей надобно женишка хорошего… Вот бы я посватала; около нас есть молодец-то: вот бы парочка-то была! Благородный, дворянин столбовой.
Прасковья Федоровна усмехнулась.
– Эх, матушка, где уж нам об этих женихах думать: такой жених и посмотреть-то на нас не захочет…
– Полно, родимая, посмотрит. Он ведь хоть и дворянин, да душ-то у него нет.
– Так какой же он дворянин, коли душ у него нет…
– А уж точно дворянин, старинный, столбовой… только что души-то они все свои поистеряли, – еще и у дедушки-то душ не было, – а что дворянин – так это точно… и усадьба и земля своя есть… Ну, правда, небогато живут, да ведь, матушка, что нынче в богатстве-то?… Деньги дело наживное, был бы человек-от хорош. А уж этот парень знатной, доброй, смиренной, что твоя красная девка, хмельного в рот не берет, этого зелья табака – и духа нет… Ну да и то сказать, хоть не богаты, а все есть: и домик свой, и лошадка, и корова, ну и земля своя, и подати никакой не платит, есть с чего разживаться. Право… хошь ли сватать стану?
– Очень тебе благодарна, любезная моя… только как же это? – Ни мы его не знаем, да и ты нас впервые видишь… не знаешь, что мы за люди, а хочешь сватать…
– Эх, матушка, да разве не видно человека-то с первого взгляда? Хоть все-то на тебя смотри, так то же увидишь: женщина ты умная, рассудительная, христианка; дочка-то у тебя – видно, что в страхе Божием воспитана: вот сидит – не больно вертится; а что руки-то золотые, так тоже видно: вишь как клюшки-то перекидывает, любо смотреть…
– Да уж на счет этого – она у меня к работе привычна, никакое дело из рук не вывалится… Это что говорить. Да ведь, сударыня моя, надо и жениха знать… хоть мы люди и не большие, маленькие, а тоже и я свою дочь не захочу поброском бросить… Точно что ты говоришь, что хороший человек, расхваливаешь его, да ведь, милая моя, прости ты меня: я тебя не знаю, а как на чужое слово положиться?… Свой глазок – смотрок; а особливо материнское дело… сама ведаешь…
– Опять-таки умные твои речи… Да ведь дело-то у нас не к венцу, а к одной разговорке. Намерение твое будет – так мудрено ли парня досмотреть. Да хочешь – так дело сделаю, что сюда приедет, только бы знать мне, что сказать: велико ли приданство-то за доченькой твоей… Ведь тоже, матушка, и они к пустому месту не поедут… хоть небогаты, а тоже знают, что дворяне, с пустыми-то руками не захочется взять.
– А вот что у меня за ней приданство: что у меня есть – все ее; у меня она одна, мне некому отдавать.
– Ну и из денежек, может, дашь что?
– А вот, я тебе скажу, моя любезная: много ли, мало ли есть у меня денег, коли зять будет человек стоящий, все у дочери будут, мне не надо… а только жениху в руки денег не дам, потому ты сама знаешь: в наших местах еще отцу с матерью за невесту кладут… Ну, мне этого не надо, только бы и от меня уж не ждали… А будут жить хорошо, – будет зять почитать меня, старуху, – ни в чем не оставлю. Да полно-ка, что мы с тобой, точно и в правду у нас сватовство идет… Давай-ка лучше, Катерина, ужинать.
– Да, видно, уж быть делу так…
– Полно-ка, родимая, от разговорки до дела долог путь. Слезай-ка да поужинай с нами, чем Бог послал.
Катерина проворно разослала на столе толстую белую скатерть, поставила солонку, положила каравай хлеба и деревянные ложки, вынула из печи горшок с варевом, и хозяева вместе с богоданной гостьей принялись ужинать. Прасковья Федоровна подробно расспрашивала богомолку об ней самой: та назвалась государственною крестьянкою. Хозяйка усердно угощала ее, была ласкова и приветлива: очевидно, что мысль выдать дочь за столбового дворянина очень ей полюбилась, и она старалась задобрить будущую сваху. Когда последняя, после ужина, улегшись на полати, опять завела об этом речь, Прасковья Федоровна подробно расспрашивала об
