Ознакомительная версия.
А Борис Александрович Бреев оказался отличным парнем! Простым и приветливым. Через минуту мне уже казалось, что мы знакомы сто лет. Зря я так волновалась – до потери голоса. Бреев был ровесник Енгибарова и когда-то учился вместе с ним. Он показал мне фотографию, на которой – они вместе с Енгибаровым, ещё студенты училища, после какого-то выступления. Бреев, в отличие от Крымко, был очень весёлым, заводным. Почему же он не захотел стать клоуном, как мечтал?
– Потому что надо быть или гениальным клоуном, да, как Лёнька Енгибаров, или… лучше им не быть вовсе. Мне гениальности не хватило… К счастью, я это вовремя понял. Но я многое умею, и могу научить других.
В ту, нашу первую, встречу с Борей Бреевым я не столько говорила, сколько изъяснялась пантомимически, а ещё я принесла ему свои стихи и сценарии клоунад, он прочитал их тут же и сказал:
– Я бы с удовольствием взял вас к себе на отделение клоунады, но не в качестве будущего клоуна, а в качестве будущего циркового автора. Мне нравится, как вы пишете. Вы любите цирк и чувствуете его. И у вас есть чувство юмора, такое своеобразное… А цирковых авторов практически нет – самая дефицитная профессия!
– И всё-таки я хочу быть клоуном… – еле слышно прошептала я.
– Тогда давайте готовиться.
* * *
Вышла книга Моего Клоуна! Она называется «Первый раунд». Я купила её на Новом Арбате в Доме книги.
Его чудные, светлые, грустные новеллы, которые на самом деле – стихи в прозе…
Теперь можно перечитывать, сколько душа пожелает.
Есть тут и моя любимая новелла – про карманного вора…
Есть и про «девочку, которая умеет летать». Я эту новеллу уже читала в журнале «Волга». Нежное признание в любви… Я знаю, как её зовут… И знаю, что она работает сейчас в новом цирке на Воробьёвых горах.
Летает под куполом… – девочка, которая умеет летать…
Значит, у него всё хорошо. Я за него спокойна.
* * *
Утром первого мая 1971 года в Москве шёл снег.
На Цветном бульваре кружилась мохнатая метель… Я бежала в цирк, на работу, к утреннему представлению.
Пушистая, озорная метель залепляла глаза…
Пришлось открыть зонтик.
* * *
Цирк взбудоражен… Все говорят только об одном: о том, что в новом цирке на Воробьёвых горах упала воздушная гимнастка. Та самая девочка, которая умеет летать…
Слава Богу, осталась жива. Но очень сильные переломы…
Господи, за что же им такие испытания?!
Я никогда не видела её. Я не успела её увидеть… Ведь когда работаешь каждый вечер, то нет возможности пойти куда-то и что-то увидеть – кроме того, на что нацелен луч твоего софита… Говорят, у неё потрясающий номер: она во тьме прыгает из-под купола в натянутую где-то там, внизу, сетку…
Я не успела её увидеть. Но я очень люблю её. Ведь её любит Мой Клоун…
Теперь я всё время думаю о ней…
Господи, хотя бы она поскорее поправилась!
Господи, хотя бы она опять смогла летать!…
* * *
…Колька-электрик должен был менять лампочки под самым куполом.
Он спросил:
– Хочешь со мной наверх? Ты ж ещё там не была.
– Хочу!
…Мы лезли по крутой, длинной лестнице, которая изгибалась по форме купола…
Лезли в узком пространстве – между внешним куполом и внутренним…
А потом я увидела круглую дырку. И Колька ловко спрыгнул туда. Я заглянула за край… Под этим отверстием находился круглый навесной мостик с сетчатым полом… Какой-то совершенно несерьёзный мостик, такой эфемерный… Как будто гамачок…
Это и был самый центр купола! Вот этот сетчатый мостик и отверстие над ним. Стоя на этим мостике, Колька менял перегоревшие на куполе лампочки…
– Лезь сюда! – сказал он.
Дрожа всеми своими поджилками, я спустилась на мостик. Но стоять я не могла. Было жутко! Я села на корточки. Колька, насвистывая, менял одну лампочку за другой… А я, в полном оцепенении, боясь шевельнуться, – смотрела вниз…
Там – внизу… глубоко-глубоко… алел манеж… Совсем маленький! Как пятак. И как же она прыгала? С такой высоты – на такой маленький манеж?… Как у неё не разрывалось каждый раз сердце от страха?!
Так вот какую удивительную женщину любит Мой Клоун!
А я тут сижу на корточках и дрожу…
– Полезли ещё выше! – сказал Колька.
– Куда выше?! – ужаснулась я.
– Как – куда? На купол! Уж коль мы сюда забрались…
Мы просочились обратно в дырку. Колька закрыл её. И распахнул другую – прямо над нашей головой. Это был выход на купол цирка! Крошечная, в две ступени, лесенка вела туда…
…Солнце!… Синее небо – вот оно, рукой подать! Цветной бульвар с белыми и сиреневыми облаками цветущей сирени… Люди, идущие по бульвару… Да поднимите же хоть кто-нибудь голову! Нет, не видят…
А в душе у меня такое ликование!… Как будто об этом только и мечтала всю жизнь: постоять на куполе цирка! А ещё – посидеть на его макушке. А ещё – полежать… Купол такой тёплый и покатый… такой родной… как будто тёплая спина огромного доброго существа…
Есть счастье в жизни!
Лежать на разогретой макушке
циркового купола…
Смотреть в весеннее московское небо…
Ловить губами тёплый тополиный пух…
Думать о том,
что жизнь утешительно длинна,
о том,
что мы непременно встретимся
когда-нибудь ещё раз…
* * *
…Целый месяц, почти каждый день (во время двухчасового перерыва между репетициями и вечерним представлением), я бегала в Козицкий переулок.
Здесь, в одном из жилых домов, было полуподвальное помещение, где Боря Бреев репетировал с артистами драматического театра. (Да, он работал ещё и как театральный режиссёр).
Я приходила, когда заканчивалась их репетиция. И тогда начиналась – наша с ним.
Ведь, несмотря на то, что все клоунады мои были пантомимическими, и в дальнейшем я собиралась быть мимом, а не разговорником, на вступительных экзаменах в Цирковое училище на отделение клоунады мне предстояло читать неизменную басню, прозу и стихи. Никуда не денешься.
Итак, стихи, басня и прозаический отрывок. Мы многое перепробовали, пока не остановились на басне Крылова «Петух и ячменное зерно» и на отрывке из «Записок сумасшедшего» Гоголя – про птицу-тройку. Читать Ионеско и Беккета Борис Александрович категорически не рекомендовал: «Зачем дразнить гусей?» – сказал он. А вот стихи предложил читать свои – о шутах. Это было как раз «в тему».
Чтец из меня был не ахти какой. Потому что я очень стеснялась читать. (А вот Енгибарову не стеснялась!) А!… поняла: я просто стеснялась читать ЧУЖОЕ. С собственными стихами-то проблем не было.
Но я очень старалась. Старался и Бреев. Ах, как он великолепно читал мой репертуар! Особенно басню Крылова «Петух и ячменное зерно». Бессчётно раз читал он мне её, чтобы растормошить меня, «завести». Но не просто читал – а разыгрывал каждый раз микро-спектакль. Какой же он был великолепный актёр!… Жаль, что он был так строг к себе и не позволил себе стать клоуном. А с какой страстью он читал про птицу-тройку!… Но комика в нём было всё же больше.
Он был таким уморительным петухом, когда искал в воображаемой навозной куче воображаемое ячменное зерно… Разворошив свои светлые волосы, которые топорщились, как петушиный гребень, он так живописно рылся в этой воображаемой куче, так смешно таращился на это зерно… Я смеялась до слёз…
– Борис Александрович, помилуйте, вы так смешите меня… я не смогу читать!…
– А вот как раз теперь и давай!
Постепенно что-то и у меня стало получаться… Но – с большими мучениями.
Бреев был очень хорошим педагогом и режиссёром. И ведь охота ему была со мной возиться!
Очень не сразу, но я всё же освобождалась от своих зажимов и страха публичных выступлений. Дома, когда никого не было, или ночью на лянь-куневской кухне я читала очень здорово. О, как я здорово читала! Не только своё, но и чужое тоже, которое в какие-то особые минуты переживалось, как «своё». Жаль, что меня никто не слышал в те минуты, и никто на свете даже не догадывается, какая я замечательная актриса. Но так же свободно и раскованно читать Брееву я почему-то смущалась. Это было ужасно, что я не могу преодолеть свою застенчивость.
И на каждой репетиции Борис Александрович неутомимо давал мне уроки актёрского мастерства. Он был очень мягким и доброжелательным педагогом. Не раздражался на меня. Не ругал. Ни разу не повысил голоса. Не критиковал. Не высмеивал за мои огрехи. Не торопил. Он только щедро делился тем, что умел сам.
Ознакомительная версия.
