Гончаров воспользовался новыми связями в судоремонте, освоил крайнюю точку страны – Петропавловск – Камчатский, где успешно поработал на судоремонтной верфи. Колесов тоже вместе с ним купался в гейзерах.
Переход на персональные компьютеры решил проблему с техникой в Колпино. Сократил отдел, обслуживавший большую машину, а на обслуживание компьютеров хватило трех человек.
Начиная с последнего брежневского года партия и правительство начали решительную борьбу с нарушениями дисциплины во всех сферах, призвали на помощь широкие народные массы. Партийные комиссии, органы Минфина и комитеты народного контроля многократно увеличили число проверок. От них требовали копать до серьезных нарушений, которые тянут на наказания с кровью: снять, понизить, уволить, а самое лучшее – на привлечение к уголовной ответственности.
Народный контроль полгода проверял ЛЭМ, председатель комиссии работал здесь ежедневно. К весне 1982 года он подготовил проект постановления. Кезлинг тут же произвел жертвоприношения – снял начальницу планового отдела, зав отделом экономической эффективности, главного механика. Пострадала только первая. Эффективщик, кандидат наук и военный отставник, не утратил всегдашней бодрости, перейдя в синекуру на должность старшего научного сотрудника. Главный механик и так увольнялся, сам по себе.
Народный контроль принял к сведению принесенные жертвы, дал выговор Кезлингу, а Евдокимову выговор и месячный начет (штраф).
Стали готовить партком. По слухам готовились выговора зам директора Лозинскому и всем зав отделениями. Колесову – обвинения по трем пунктам: СМО-Проблема, Ижорский завод и морально – психологический климат в коллективе. Докатились слухи, что будто бы Кезлинг даже выразил сомнение: справится ли Колесов?
«Да, это было бы лучшее из жертвоприношений, но поздновато – за год после юкелисовского бунта я сумел выкарабкаться».
Кезлинг и Евдокимов в выступлениях оплошали: увлеклись разносом подчиненных и забыли о краеугольном камне партийной жизни – о самокритике. Получалось, что их вообще понапрасну наказали, обидели.
Зав отделением Регентов в перерыве отвел в сторону зав отделениями, в том числе Колесова и Пальмского:
— Ребята, давайте вперед, на нас хотят отмыться.
Сам он выступил резко, грубо, напирая в основном на своего недруга Дусю.
Колесов применил испытанные приемы партийной демагогии: «Как же могло руководство дать нам под опробывание новой системы завальные темы с израсходованными деньгами? По Ижорскому заводу было съедено 70 процентов».
Обратился к Евдокимову: «Как же вы контролировали руководителя проекта Березина? И как партком отпустил его ни с чем? На Ижорском заводе до сих пор поминают Евдокимова нехорошими словами».
Затем доза демагогии: «Сейчас на Ижорском заводе, на ЛЭМЗе, на ЛМЗ нормальная обстановка».
Снова к Евдокимову: «Как же вы контролировали ростовское отделение по заводу Тяжмаш? Ведь достаточно было в течение двух-трех часов разобраться, что там нет даже структуры базы данных! Да, перед трудностями часть наших товарищей дрогнула (всем ясно – речь о Юкелисе). Но наша партийная организация справилась с этим. Мы будем и дальше исправлять наши недостатки. Но… Вот здесь сидят 30 руководителей института. А все разговоры, все обвинения обращены к четырем руководителям ведущих отделений. Но ведь у них нет ни планового отдела, ни отдела кадров, ни других служб. Позвольте немного пошутить по Райкину: ребята, вы хорошо устроились… Полностью отсутствует самокритика со стороны руководства… В заключение хочу заверить: будем работать вместе и выполнять поставленные задачи!»
Юрист Варов поддержал струю: «Нет правовой регламентации служб, поэтому слишком много ложится на зав отделениями»
Вместо выговоров записали «указать на допущенные нарушения…»
В последующие годы ЛЭМ завалила волна анонимок. В обкоме объясняли – надо проверять, люди боятся, но большинство писем подтверждается. Писали мелко и глупо, но явно – свои. Уже перебрали всех – от директора до зав отделами, а на Колесова все не было. Он забеспокоился.
— А что-то на тебя не пишут, — отметил Кезлинг.
Наконец все-таки пришло – обвиняли Колесова в авантюризме и приписках плана, и он вздохнул с облегчением.
Колесову исполнилось пятьдесят лет. Константинов организовал юбилей: поздравления в зале заседаний, приказ директора, юбиляр дал банкет-фуршет.
— Смотрю на свою жизнь как на эксперимент, — сказал он, — как может нормальный, порядочный человек жить по совести при социализме.
Первый тайм мы уже отыграли, звучала в мозгу победная мелодия. А когда кончается первый тайм? По футбольному счету в сорок лет. Нет, думал он, мой первый тайм только что закончился. Исполнилась первая часть библейской молитвы: Господи, дай мне силы изменить то, что я могу изменить.
Однажды он испытал озарение. Некоторые, особенно верующие, говорят о внезапно снизошедшим на них озарении (или откровении). Он испытал нечто похожее на пятидесятом году жизни, находясь в командировке. В романах 19 века писали: «Иван Петрович был глубоким стариком 50 лет…» А он в 20 веке встретил в Севастополе школьного товарища Гаврилова, артиста и режиссера Львовского театра, гастролировавшего здесь. Они хорошо выпили-поговорили, естественно, о школе и товарищах. Колесов вышел под летнее южное небо, полное ярких звезд, шел высоко над морем. Так же, как четверть века назад, здесь же, приподнятое настроение, легкая походка. И вдруг его пронзила острая, одновременно радостная и тревожная мысль: «Нет, не может быть, это ошибка, мне никак не может быть 49 лет! Только 24! Я здоров, у меня то же самое тело, те же сила и энергия жизни, что были здесь же в молодости».
Директор Кезлинг все-таки построил здание: семиэтажный корпус с кругляшами по бокам. Имитация накопителей на магнитных лентах. В одной бобине актовый зал, в другой столовая. Техника обогнала архитектора: в это время магнитные ленты заменили на дисководы.
В новом здании новая жизнь. Типично институтская. Тесное взаимное общение. Особенно в курилках на лестницах. И здесь и на рабочих местах оживленные разговоры – о доме и семье, о спорте, об искусстве, о мужиках и бабах, о непорядках в стране и в институте, о языках программирования и вообще обо всем на свете.
В столовой хорошие обеды: салат, борщ с мясом, лангет с жареной картошкой и компот. И всё за 80 копеек, это 15 процентов зарплаты инженера. В кафе Галя варит кофе по-честному – отличный маленький двойной за 28 копеек. Приятные беседы.
В столовой Колесов показывает на тот угол, где он клал кирпичи. Немного привирает: только подносил.
Руководящий состав – зав отделениями и отделами – после обеда с кофием собирается тут же в курилке – разухабисто “потравить” полчаса анекдоты, байки, подначки.
Колесов злословил цитатой из законов Паркинсона: наука, мол, доказала, что в хорошем здании учреждение приходит в упадок. «Пока работа кипит, всем не до того. Развивающийся научный институт помещается чаще всего в полуподвале чьего-то бывшего дома, откуда шаткий дощатый переход ведет к железному сараю в бывшем саду».
В новом здании Колесов злоупотребил своим служебным положением, полу-номенклатурной привилегией – занял отдельный кабинет на 25 квадратных метров (меньше не было). Дома у него на всю семью две комнаты по 15 метров.
Работать стало полегче: все службы, вычислительный центр, множительная техника и прочее – всё под рукой.
Трудно стало с трудовой дисциплиной. Теперь требовалось прийти не позже 8 часов 30 минут. Очень рано! И непривычно после вольной жизни в вольном городе. Пришлось людям приспосабливаться. Спасибо строителям – на входе стеклянные двери. Заметил утром на входе проверяющих, поворачивай обратно, имей при себе две копейки и звони товарищам по телефону-автомату, приду, мол, через час-два, запишите в журнал.
В новом здании бойчее закипела общественная работа, разумеется, в рабочее время. Получали и распределяли продуктовые заказы, путевки санаторные и в детские лагеря и т. п.
Особенно бурную деятельность развернула книжница Захаревич – по распределению дефицитных книг. Во главе общества книголюбов Пальмский, коллекционер мини-книг. Распределение справедливое – по жребию. Тем не менее Колесов получил подписку на 22-томное собрание Льва Толстого – мечта жизни. Привилегия помогла.
— Книга – это реальная ценность, — говорил Пальмский.
— Так я и приравниваю эту подписку к полученному ордену, — отвечал Колесов.
В предпраздничные дни устраивались застолья – для «спайки коллектива»: слегка спаивать и теснее сплачивать. Насчет второго весьма сомнительно…
Раз в десять лет партийное руководство проводило кампании по запрету пьянок на работе, для острастки снимало директоров. Пару лет не пили…
